выше нас только звезды

      Саша на едва гнущихся ногах заползает в квартиру, поддерживаемая сзади отцом и приваливается к стене. Даже пальто с себя не стягивает — руки отказывают подниматься. Просто стоит и смотрит, как папа закрывает дверь, а после опускается перед ней на колени и расстегивает обувь.       Стыдно — она ведь не маленькая и не безрукая, сама раздеться может. Но сейчас нет никаких сил; даже моргать, и то, тяжело, приходится через силу поднимать веки, чтобы не свалиться прямо здесь, в коридоре.       Александр отставляет полусапожки в сторону, помогает снять пальто.       Она вся такая вялая, едва реагирующая на его прикосновения, с покрасневшими глазами и бледным лицом, вызывает в нем чувство безграничной жалости и желания вернуться, найти виновника, — а он может с уверенностью заявить, что этим самым виновником был именно Максим Левин — и разбить ему голову. Сжать шею в ладонях и ждать, пока тело не испустит последний дух, а кожа не посинеет от недостатка воздуха.       Только сашин отчаянный уставший взгляд из-под опущенных ресниц не позволяет сорваться с места — он нужен ей. Больше, чем кто бы то ни был.       Он должен позаботиться о своём ребенке, сделать все, что в его силах, чтобы более менее привести её в чувства, посмотреть, что там у неё с рукой, — больно его смущала исходящая от бинтов некротическая энергия, но когда Александр поинтересовался по пути домой, она лишь кинула емкое «да хрень, не парься» — и уложить в кровать.       Старший Шепс знал, что этой ночью не уснёт: слишком много мыслей в голове, которые не дадут ему покоя. Слишком много возникло за один вечер вопросов, на которые девушка не даст ответов ни при каком условии. Упрямая, совсем как он, хрен что расскажет, пока конфликт не уляжется.       Но и звонить Череватому, чтобы тот тряс информацию с Иры тоже так себе идея — наверняка ведь его, Александра, неугомонный братец ошивается неподалёку от чернокнижника и только взбешенного Олега ему не хватало, для полного счастья. С Сашей бы успеть попытаться нормально разобраться…       Тяжело вздохнув, мужчина грустно наблюдает за медленно шагающей в сторону ванной дочерью и качает головой.       Как, блять, знал, что не стоит ей подавать заявку на эту проклятую Битву. Чего она на их с Олегом ошибках учиться отказывается? Ведь говорили же, много раз обсуждали, как на Битве порой бывает сложно и жуть как несправедливо, один только Сафронов чего стоил в его собственном сезоне! Он меньше всего хотел чтобы его мелкие, которых он вырастил собственными руками, испытывали все это.       Два своенравных упертых идиота. Сначала один на плевал на мнение всей семьи и припёрся на проект, после которого пришлось долгое время наблюдать за его состоянием, ближе приближенному к овощу, а теперь вот, вторая. Неужели не понимает, что он ей никогда ничего плохого не желал и всегда старался во всем поддерживать?       Понимает. Конечно понимает. Иначе быть не может — Сашка у него не глупая девочка.       Но она ведь его дочь, мама не раз это ему припоминала, когда Александр хватался за голову в период её подросткового возраста. Он бурчал на это, но не отрицал, в чем-то даже гордился: если похожа, то выдержит. Всё испытания судьбы пройдёт с высокого поднятой головой и в итоге заберётся на ту самую вершину, которая была предназначена для их семьи.       Но стоило ли оно разбитого девичьего сердца?       Он считал, что нет.       Но кто его будет слушать? Они ведь взрослые, самостоятельные. Сами знают, как им будет лучше, а старшему Шепсу только остаётся быть рядом и выставлять руки вперёд, чтобы успеть поймать, не давая разбиться.       Такая уж у него доля, как у отца и старшего брата и не сказать, что его это сильно не устраивало.       Длинные пальцы дрожат слишком сильно, из-за чего бутылочка с перекисью продолжает опрокидываться на бок, а бинт выпадать из рук, отказываясь складываться в полноценную повязку. Шипит сквозь зубы, устало прикрывает глаза и снова, заново, начинает складывать марлю, не замечая застывшую в пороге кухни дочь, глядящую на него до сих пор слезящимися глазами.       Саша смотрит на него и думает, как Левин мог назвать Александра Шепса мерзким человеком, если он буквально готов отдать всего себя миру? Каждому готов дарить радость и добро, каждому готов помочь, при этом страдая. Да, не идеальный, но с широко открытыми дверями в душу и самыми честными голубыми, — совсем как у неё самой — глазами.       Лучший из лучших, половина её души.       Колдун определённо попутал берега, видно забыв, что Гецати в свое время поплатился, так и не пройдя в желанный им финал Битвы сильнейших.       Пусть сидит на своём кладбище хоть до скончания веков, она все равно доберётся до него и тогда ему не поздоровится. Она его уничтожит. Растопчет. А когда выпуск выйдет в свет и Олег будет в курсе всех подробностей, удар, который совсем скоро придётся принять мужчине, будет в несколько раз сильнее. Все таки, Шепсы, они на то и Шепсы, что всегда вместе и никогда не бывают порознь, какие бы не возникали разногласия.        — Садись. — за своими размышлениями совсем упускает тот момент, когда папа заканчивает нервную схватку с тканью и обращает на неё внимание.       Саша послушно заходит на кухню, опускается на на стул и безмолвно, раньше, чем он смог бы сказать и слово, подаёт ему саднившую ладонь,. Морщится от лёгкой боли, когда отец случайно задевает фаланги пальцев — все-таки не стоило так сильно сжимать кулаки, вон как пальцы опухли от давления.       Александр поджимает губы от собственного бессилия. Все, что он может, это обеспечить дочь таблеткой «нош-пы», чтобы боль не мешала ей уснуть этой ночью и хоть немного разгрузить горячую голову. Покрасневшие щеки и мутный взгляд призывали его вытащить из закромов ещё и парацетамол. Мало ли.       Санька много пиздит из-за того, что родичи регулярно плюют на погоду и одеваются так, как душе угодно и в то же время сама любит шароебиться по улице в лёгкой весенней куртке, даже не смотря на все ещё лежащие комья снега. Как стукнул бы по вьющейся макушке, чтобы мозги на место встали, да не будет сегодня — больно жалко.       Он дует на сбитые костяшки, когда перекись обильно льётся на кожу и шипит, причиняя Саше лёгкую боль. Заботливо оглаживает тонкую ручку и смотрит на неё таким проникновенным любящим взглядом, что опять комок в горле встаёт. Как же это было несправедливо…        — Потерпи, маленькая. — шепчет Александр, промакивая ватой нежную покрасневшую кожу. Со стороны может показаться, что Саша, совсем как маленькая девочка, сдерживает слезы от боли, но родительское сердце чувствует, что обида внутри продолжает теплиться.       Она нервно сглатывает, испытывает иррациональную злобу на комок в горле и свободной рукой утирает глаза.       Не стоит это все её слез, не стоит.       Левин — не человек. Завистливое дикое животное, неприспособленное к честной равной борьбе. Он — гиена, питающаяся падалью тварь, не способная самостоятельно добыть свежего мяса. Если в этом мире и есть кто-то реально мерзкий, то только он. Кто о нем помнит? Кто может сказать, что он один из сильнейших экстрасенсов страны?       Никто.       А Александр много лет доказывал, что заслуживает всех тех благ, что у него есть. Что не просто так считается сильнейшим среди сильнейших. Что зритель любит его не потому, что у него самая обаятельная улыбка и загадочные красивые глазки, а потому что в нем есть сила, реально способная развеять до атомов.       Ладонь и запястье оказываются заключёнными в объятия марли, таблетки выпиты, а на кухне все ещё горит свет. Саша продолжает сидеть на стуле, понуро опустив голову. Александр убирает аптечку на место, на верхнюю полку в ящик у окна.        — Иди, ложись. — лба касаются сухие родные губы в мимолетном поцелуе. — Отдохни.       Младшая Шепс только невнятно мычит и прижимается щекой к его животу, обвивая дрожащие руки вокруг торса. На голову ложатся горячие большие ладони, пропускают сквозь пальцы пряди, массируют кожу. Не будь она такой уставшей, эмоционально и физически вымотанной, наверняка бы замурчала от удовольствия, но сейчас только тяжело дышит.       Она могла бы отпустить себя, продолжить плакать, прижимается к отцу всем телом и тихонько переживать свою личную трагедию. Без сомнений, за прошедший год, Саша успела начитаться самого разнообразного дерьма, которое писали про Александра, но это было совсем другое!       Никогда она ещё не встречалась с этим так близко. И как оказалось, ужаснее этого нет ничего.       Идеалы, конечно же, не разрушились. Даже не пошатнулись — Александр Шепс все ещё был на вершине в её голове и ничто не в силах это изменить, потому что те чувства, что она испытывала по отношению к отцу никогда не угаснут, это просто невозможно.       Не придумало ещё человечество тех слов, которые могли бы описать любовь родителя к ребёнку и любовь ребёнка к родителю.       Это нечто возвышенное, такое мягкое, нежное и невероятно сильное, что от этой любви ломаются кости, мышцы пронзает судорога, а душа улетает куда-то в неведанные ранее места, так высоко-высоко, что не догонишь, не поймаешь. С ней остаётся только жить и теплить, выращивать, холить и лелеять.       Для Александра нет никого и ничего, кроме его ребёнка. Он никогда и никого так сильно не любил, как Сашу, свое единственное продолжение. Она была его сердцем, его душой. Величайшей наградой в этом мире.       Он до сих пор помнит, как боялся даже дышать в сторону новорождённой дочери, не говоря уже о том, чтобы взять её на руки, чтобы укачать раскапризнившегося ребенка. Только смотрел в мутноватые голубые глаза и млел от беззубой улыбки. Мама смеялась над его страхами, но ничего не говорила — ему было всего шестнадцать лет, понятно, что собственный ребёнок, это не младший брат, с ним руки сами по себе обходятся в разы бережнее и аккуратнее.       Помнит, как с трудом сдерживался, чтобы не шлепнуть маленького трёхлетнего Олега, чтобы тот перестал своими пухленькими ручками хвататься за бортики детской кроватки. А вдруг сильно качнет и та перевернётся вместе с обоими детьми? А если застрянет между прутьями и случайно заденет Саньку?       Первый год был самым страшным и одновременно с тем самым лучшим в его жизни.       Осознание того, что он теперь нечто большее ужасало и окрыляло. Он ведь ещё даже школу не закончил, а уже появилась такая ответственность. Ребёнок не котенок, ему одного корма, чистого лотка и полного доступа во все комнаты не достаточно. Неудивительно, что первые седые волосы появились, когда ему было чуть за двадцать — Саня была шебутным ребёнком, тем самым пацаном-мартышкой, которому дай волю и он всю жизнь на деревьях проведет на пару со своим главным кентом — Олегом.       Но в двадцать два года ходить с сединой было как-то не по кайфу, вот и пришлось прибегнуть к помощи краски.        — Я тебя люблю. — едва разборчиво бубнит она, отрывая от него голову.       Господи-боже, его девочка даже представить себе не могла, насколько сильно она любима в ответ.        — А я, — щелчок по носу, из-за чего девичье лицо перекашивает, а на губах появляется намёк на улыбку. — Тебя, — поцелуй в левую щеку. — Всё равно, — поцелуй в первую щеку. — В несколько раз больше.       Глупая детская забава, которую они много лет не использовали, находит отклик в сознании.       И Саша улыбается. Устало, вымученно, но улыбается и дороже этих моментов у него ничего нет.       … Почему «мышь»?       Этот вопрос много лет её интересовал, но сколько бы не спрашивала, Олежа всегда только пожимал плечами, сам не зная, почему большую часть осознанной жизни называет племянницу именно так и никак иначе. Даже пресловутое «поисковик», за которым Саша гонялась, как проклятая, не возымело такого успеха и довольно скоро оказалось забыто.       Зато «мышь» осталась, да.       Иногда казалось, что когда она родилась, именно эта кликуха красовалась на детском лобике, ярко выделяясь чёрными буквами на бледной коже и именно отсюда все и пошло.       Но все равно продолжала не понимать, почему «мышь», если «уж» подходит в тридцать три раза лучше.       Никогда ведь спать нормально в одном положении не могла, вечно доводя молодого отца своим ночным закручиванием в кокон из одеяла. Так ещё же потом имела наглость ныть и требовать, чтобы ее освободили, а папе ничего не оставалось, кроме как подрываться посреди ночи и бороться с перекрутившимися одеялом и пододеяльником.       А вечное шило в жопе? Это же вообще отдельный разговор! Сколько раз их с Олежкой разгоняли по разным углам комнаты, когда в их детские головы приходила очередная тупая идея и они все рано, по прошествии менее чем десяти минут, оказывались под одной из кроватей, строя очередные планы по захвату кухонной вазы с конфетами и начале Третьей мировой войны, имея при этом в арсенале только бутылки с водой и дырявыми крышками.       Да, «уж» было бы куда более правдоподобно, чем «мышь». Но имеем то, что имеем.       Саша зарывает пальцы в густой копне волос, сжимает мягкие пряди у корней и тихо выдыхает, когда разгоряченную кожу охлаждает задержавшаяся на локонах вода. По хорошему, ей надо было пересилить себя и постоять с феном, чтобы на утро не проснуться с мочалкой на голове, но как же все-таки лень.       Остатков физических сил хватает только на то, чтобы переворачиваться с бока на бок, когда конечности начинают затекать и все. Даже одеяло, комком валяющееся у ног, нет сил подтянуть, хотя в квартире достаточно прохладно.       Или это ей так кажется после получаса, проведённого в душе под ледяными струями?       Черт его знает, это и не важно.       Важно то, что даже несмотря на свою глубокую эмоциональную усталость, сон так и не берет свое, как она надеялась. Хотелось забыться, на пару часов стереть себя из этого мира и дать себе коротенькую передышку, но у Вселенной на Сашу, похоже, совсем другие планы.       Вот и приходится «ужиком» на кровати вертеться, в поисках наиболее удобной позы, чтобы хотя-бы просто полежать с закрытыми глазами и успокоить так и не прошедшее раздражение.       «Ага, реветь меньше надо было, а то нашла повод — какой-то хер с бугра, мошенник и аферист, задел честь семьи. Ну и что? Тут явно не реветь надо было, а в темпе вальса шлепать на ближайшее кладбище, делать подклады в лучших традициях Череватого и с мерзопакостной ухмылочкой ждать, когда Левина атакует целый легион чертей — уж ты бы не поскупилась, силушки бы дала в три раза больше, чем требуется.       Вот так хеппи хаус бы ему устроила, сдох бы, падла и даже бы не понял — что, как и когда это произошло. Знал бы только то, что с Шепсами шутки плохи и вообще лучше не стоит раззевать рот в их сторону.       Но нет, мы лучше поревем, разобьём руки в кровь и дадим прямому конкуренту на себя компромат, даже если это и был всего-навсего Арти.       Дура, Саша, ду-ра!»       Обычно сводящий с ума внутренний голос впервые за много лет вызвал в Шепс не раздражение, а какое-то похуистичное смирение и некоторое согласие. В конце концов именно так она и должна была поступить, а не устраивать истерику и словно под копирку повторять действия отца.       Ну хоть одно хорошо — дала фанатам материал, под который те наделают море эдитов.       Она уже представляет, как в тиктоке чуть-ли не почкованием размножатся короткие ролики с их семейным уходом из Готического зала. Сначала папа, за ним Олег, а теперь вот ещё и она.       Класс.       Просто, блять, ракета бомба петарда.       Что теперь со всем этим делать неизвестно, потому что несмотря на все громкие слова о том, что Саше на Битву плевать, ей, как никому другому, хотелось доказать, что занятое Олегом второе место — не более чем маленькая неудача. Что это отнюдь не показатель их силы и просто так распорядилась судьба, потому что Влад правда заслуживал золотую руку, за три-то года непрекращающихся усилий и большой волны хейта, накрывающей его с головой.       Ей хотелось принести домой третью синюю руку, хотелось наклеить на вторую золотую руку свое имя.       Кто, если не она?       Кто, если они с Ирой?       Только папа.       Других достойных звания сильнейшего она не видит, а те, кто мог бы составить реальную конкуренцию, не пойдут — кто из принципа, кто из банального нежелания, аргументируя это тем, что свое уже отскакали перед камерами и доказали, что не просто так забрали первые места.       И в чем-то они были правы, ведь, по большей части, Битва сильнейших - это не более чем шанс для ТНТ поднять свои рейтинги. Но почему бы не напомнить о себе? Лишним никогда не будет.       Шепс именно этим и руководствовалась, когда подавала заявку на участие в двадцать четвертом сезоне, но теперь была уже не уверена, что это того стоит.       Что, если следующее задание она опять провалит? И будет в сто раз хуже, если из-за собственной нервозности и страха, а не из-за вездесущего колдуна.       Будет большой позор — дочь знаменитого Александра Шепса оказалась не такой способной, как её отец.       Осуждающе цокнув в сторону собственных мыслей, Саша сползла с кровати и потерев правую лодыжку о левую икру, поплелась вон из комнаты. На часах второй час ночи, по всем законам жанра папа уже должен видеть десятый сон, но что-то она сильно в этом сомневается.       Александр куда более больший тревожник, чем она и если кто и закрепил за собой в их семье звание человека, крутящегося, как белка в колесе из-за собственной дурной головы, то только он.       Глупо — идти к отцу, как какой-то маленькой девочке, чтобы просто полежать в одной кровати и если не поговорить, то хотя-бы успокоиться от ощущения родной энергетики под пальцами. Но почему бы и нет?       Ей кажется, что она имеет на это право и хрен кто Сашу в этом переубедит.       Она тихонько шкребется в закрытую дверь в его комнату и нетерпеливо тянет ручку на себя, засовывая любопытный нос и оказывается, что «ужиком» является не только она: Александр раскинулся на кровати поверх одеяла и своим вошканьем смял весь пододеяльник. Глаза открыты, сверлят дыры в потолке и в пору было бы побеспокоиться за соседей сверху, которые с утра вполне могут обнаружить сюрпризы в полу, но сейчас не до них.       Сейчас вообще нет дела ни до кого.       Старший Шепс поворачивает голову на скрипучий звук открывающейся двери и приподнимается на локтях, когда в проем просовывается темноволосая макушка. На ней старые олеговы шмотки, которые брат так и не соизволил забрать с квартиры при переезде и довольно скоро те окончательно перекочевали в девичий шкаф, а еще виновато поджатые губы.        — Пошли. — он откидывает одеяло в сторону, хлопает по свободной стороне кровати и взбивает свою подушку, чтобы было удобнее.       Саша мимолетно, едва заметно улыбается и быстро, на цыпочках, преодолевает расстояние и валится на кровать, с головой зарываясь в тепло, исходящее то-ли от отца, то-ли от нагретой чужим телом постели.        — Что случилось, не расскажешь?       Отрицательное мотание головой, которое он больше чувствует, чем видит в этой кромешной темноте.        — Ну и нахуй тогда, у Владоса все узнаю.       Саша хмыкает.        — А если и он не расскажет?        — Тогда буду соблазнять Иру секретным практиками.        — Ты, конечно, у меня очень даже ничего… — протягивает младшая Шепс, за что тут же получает по вихрастой сырой макушке и возмущённое бухтение со стороны отца. — Но боюсь, ты уже в пролёте.        — Чёй-то? — удивлённо поднимая брови интересуется Александр, приобнимая дочь за плечи, когда её голова с удовольствием устраивается у него на плече.       Когда он в последний раз вот так спокойно лежал в кровати и обнимался со своим ребёнком? Перед отъездом на четырнадцатую битву? После расставания с Мэри?       Не помнит, но знает, что это было очень давно.        — У них с Сашком какие-то мутки намечаются.        — Со старостой вашим?       Вот это поворот, а он-то все думал, что Ирка если замуж и выскочит, то за кого-то навроде Череватого, как сестра. Ну, если не брать во внимание то, чем в итоге закончился их брак, то для Певчей отношения Елены с мужем были чем-то таким, к чему стоит стремиться и добиваться.        — Ага.        — Нихрена себе.       Саша возмущённо тычет ему под ребра.        — И ты тут ещё возмущаешься, когда мы с Олегом пропускаем пару строек матов? Не стыдно?       Александр на это лишь фыркает.        — Мне можно, я уже взрослый, а вот вы, малышня, что-то обнаглели. Скоро череватовского Леву научите как папаша, направо и налево нецензурщиной кидаться.        — Да он уже… — тихо шепчет Саша, вспоминая один из своих последних визитов к Череватым, когда Влад и Лена ещё не подали заявление в ЗАГС и ей выпала величайшая честь посидеть со Львом Владиславовичем целых три часа, пока его бессовестные родители и Певчая в придачу смотались в центр Москвы.       Мелкий, стоило родным только отъехать от дома, тут же начал посвящать младшую Шепс во все подробности их семейной жизни на своём детском языке, тыкая на папкины инструменты и без конца «блятькая».       Приехавший после громких стенаний племянницы Олег ситуацию не улучшил, пополнив словарный запас чертенка парочкой новых слов, которые Влад то-ли не использовал при ребенке, то-ли просто ещё не успел найти подходящего момента, когда Лена с поварешкой окажутся подальше от короткостриженой головы.        — И почему я не удивлён? — тяжело вздыхает Александр и сам не сдерживает улыбку, когда тело под боком начинает тихонько дрожать от смеха.       Саша впервые за прошедшие несколько часов нормально улыбается и тоже не удивлена — только папа, на пару с Олежкой, могли вытащить её на поверхность после долгих ныряний в океан самобичевания.        — Я уже говорила о том, что люблю тебя?        — Если ты хочешь повториться, то знай: я не против.       По комнате разносится громкий сашин хмык. Она трётся щекой о его плечо, переплетает свои ноги с чужими и бормочет ему куда-то в шею очередное, отнюдь не последнее «люблю».       И Александр отвечает ей полной взаимностью.       Разве может иначе?        — Помнишь, когда мне было лет шесть, ты придумал сказку про потерявшуюся принцессу, которой души прошлых королей помогли вернуться домой?       Мужчина хмурит брови, силясь вспомнить, когда это он так успел ужраться, что начал смешивать собственную работу и суть с детскими сказками? Честно сказать, он искренне считал, что Санька узнала о той самой стороне его жизни не раньше восьми, когда он окончательно убедился, что дочери, все-таки, передались его силы и теперь в семье два молодых медиума. Но тут приходит осознание.       Олег.       Этот чертенок ещё в четыре года начал проявлять экстрасенсорные способности, доведя и его самого, и мать практически до истерики. После этого случае в доме на долгое время было запрещено слово «магия» и все его синонимы, потому что все старшие сошлись во мнении, что маленьким Олегу и Саше ни к чему пока знать обо всем том, что порой творится за закрытыми дверьми.       Значит подслушивал. А потом, конечно же, не удержался и все растрепал Саньке — он заметил эти её странные взгляды в пустые углы комнаты, где порой клубились тёмные следы от пришедших на фонящую от Александра силу, ещё когда дочери не было и пяти.       Вот же мелкие, а.        — Припоминаю.        — Ты так её и не дорассказал. — пробормотала девушка, прикрывая глаза.       Неужели, все-таки, получится отдохнуть?        — Ты мне хоть напомни, что я там напридумывал. Потом дорасскажу. — медленно поглаживая Сашу по волосам, прошептал он. У него у самого глаза уже слипались и очень хотелось спать. Вот оно, чудотворное снотворное, которое ему помогает спать спокойно вот уже двадцать два года.        — Забились.       К трём часам в квартире стояла полная тишина, изредка прерываемая посапыванием.