глупость детская

кармилла вельветт недолюбливает. нет, не потому что девчонка из ви как-то не так шутит в этих своих соцсетях про нее, кармиллу кармайн. и даже не потому что вельветт такая — чуть-чуть глупая и острая на язык, нет. просто вельветт ведет себя как ребенок. кармилла знает: опыт многолетний в общении с детьми, не зря она мать сразу двоих. вельветт будто в любое время хочет найти повод гордо задрать подбородок и сказать что-нибудь дерзкое и цепкое, чтобы все только ее слушали, — только ее спектакль, остальных — в зрители. камилла думает, что это все из-за недостатка внимания в прошлом, при жизни может даже. вельветт будто в семье была как минимум пятой, если не дальше, и тогда вдруг понятно, почему в любой момент ей кажется, будто абсолютно все ее, вельветт, не замечают и просят не отсвечивать лишь потому, что пропитаны неприязнью искренней к ней и ее интересам. кармилла все равно утверждает себе, что это не оправдание ни разу, что вельветт все равно до жути бесит, что она — явно плохой пример для ее дочерей. потому что вельветт выглядит как плохой пример. кармилла думает, что вельветт ведет себя, как ребенок, когда она надувает пухлые щечки в каком-то непонятном возмущении, будто обиделась на весь мир. и будто бы все пространство вокруг становится глупой школьной постановкой, где она, вельветт, режиссерша-постановщица и главная актриса (вельветт в общем выглядит как яро пропагандирующая использование феминитивов личность). и кармилла даже, кажется, не против подыграть ее подростковому максимализму, требующему спектакль на ровном месте. ведь вельветт и правда не более, чем капризное дитя. а еще вельветт выглядит как олицетворение глупой юности, — быстрое течение времени, бесконечный протест и беспечное отношение к чему-либо, — кармилла думает, что она бы и сейчас постояла бы с нецензурным плакатом против власти на площади, дай ей кто возможность. в окружении дискриминации и стереотипов будто росла, и мысль у кармиллы проскакивает, что да, росла. вельветт, с иголочки одетая и острая на язык, кажется, привыкла к тому, что каждый третий может ее осудить и кинуть в стенку, — кармилла думает, что это звучит жестоко и крайне неправильно, но не то чтобы она слепая и ни разу не видела, как в аду обстоят дела. от всех этих мыслей разболелась голова — кармилла открывает окно, чтобы закурить, и думает, что что-то с вельветт определенно не так. а потом случается эта глупая и никому к черту не нужная сценка на собрании, когда все и так напряжены перед следующей зачисткой, а вельветт строит свои глупые гримасы и пытается что-то выяснять, когда — кармилла сотню раз повторяет это про себя и, видимо вслух, глядя на сочувствующие взгляды дочерей, — это никому к черту не нужно. вельветт злится. ее красивое личико кривится, глаза вдруг загораются чем-то острым и металлическим, — кармилла думает, что ей он очень подходит — металлический блеск, — и хочет что-то возразить злое и не к месту, задыхаясь от возмущения. ее выстроенный образ со страничек соцсетей рушится и крошится на пол выцветшей фольгой. именно в этот момент вельветт выглядит сорвавшейся с цепи собачкой, у нее будто право голоса отобрали, — неслыханная дерзость, высоко поднятый подбородок местной царицы осыпали гематомами, пока возили по полу и стенам, как цветастую куклу, — кармилла про себя усмехается таким сравнениям, отпечатывая ее злостное выражение хорошенького личика у себя на сетчатке глаз. взбешенная вельветт выглядит смешно. вельветт, наверное, не была бы на кругу гордыни, не имей она чувство собственного достоинства. стреляя смертельным холодом из-под полуопущенных ресниц, она, даже смотря снизу вверх, умудряется качать права так, будто это она здесь, вообще-то, является главной, продает ангельское оружие и, между прочим, убила экзорциста собственноручно. ах да, бедный ангел, падший смертью храбрых, кармилла навсегда запомнит, какое балетное па ей пришлось выкручивать, чтобы несчастный своей золотистой кровью захлебнулся (на самом деле, она не была до конца уверена, что экзорцист мертв, когда в растерянных чувствах убегала с дочерьми, пока вельветт в своей нахальной манере не кинула на стол его голову). кармилла про себя утверждает, что без смерти бы не обошлось, — навязчивым сквозняком просачивается мысль, что так даже лучше, не убей она ангела, никогда бы не подумала, что их вообще можно ранить, — однако вслух говорит другое. говорит: без доказательств лезть против армии экзорцистов во главе с первым человеком — самоубийство, ангел мог умереть сам. тогда вельветт и вспыхивает, как спичка, дорвавшаяся до кислорода в железной банке. тогда вельветт и начинает свое глупое и изначально провальное выступление на неблагодарную публику. сцена разваливается посреди представления, — кармиллу слишком выводят ее злые подкрашенные глазки, чтобы продолжать сдерживать агрессию дальше, — и кармилла кармайн тяжелой рукой о стол заканчивает едва начавшееся собрание, прерывая глупый спектакль одного актера. вельветт выглядит недовольной, но едва ли оскорбленной таким поворотом — разворачивается показательно, и что-то говорит только за тем, чтобы последнее слово за ней осталось. кармилла ее не слушает, как не слушает и разговоры других оверлордов, уходя из кабинета и от ответственности. вселенская усталость давит на шею, — кармилла, опираясь на хрупкие поручни балкона, закуривает первый раз за день. на самом деле она и ожидала чего-то такого от вельветт, — она всегда была и будет такой, — но понять, чего она добивается совершенно невозможно: во время следующей зачистки ее все равно не тронут, и с чего вдруг она решила притвориться добренькой девочкой, желающей помочь всем подряд, живущим в аду? еще и голову экзорциста добыла, не без помощи других ви, конечно, но что идея обыскать город — или как они ее нашли вообще? — была со стороны вельветт, кармилла почему-то не сомневается. вздыхает, устало тяжелые руки заламывая, — кажется, будто они, оверлорды, ни на шаг не продвинутся в неискреннем желании спасти чьи-то души от ангельских копий лишь потому, что кармилле вдруг становится абсолютно все равно на то, что произойдет обязательно, — как шестеренки не ломай, часы придут стрелками к назначенному времени, не суть важно как. а потом случается столько событий, что считать все — абсолютно бесполезным занятием кажется. в газетах и пабликах постят выгвиглазные статьи о победивших ангелов постояльцах так называемого «отеля хазбин», — стойкое ощущение, что где-то уже было что-то такое, пропадает, когда находится фотография люциферовой дочери: а, ну да, тогда все понятно. кармилла усмехается, — вельветт строила из себя куклу на веревочках, зубы скаля и распинаясь о том, что надо что-то делать, а теперь все само решилось, и как будто бы все, проблемы улажены, можно в закат уплывать на покосившейся лодке, пока штиль. раздается стук. кармилла думает, что глупое дитя-вельветт не будет просить прощения никогда в своей загробной жизни, слишком гордая, — оправдывает свое нахождение на кругу гордыни. называть вельветт в голове ребенком теперь как-то неожиданно весело, будто кармилла над ней не насмехается, но ставит подножку ее идеальным туфелькам, цокающим по белому мрамору. вельветт по-хозяйски кидает на низкий столик газету: — видела, старуха, они ангелов побили. а ты все верещала «доказательства-доказательства», — морщит нос девочка улыбаясь одним из своих самых хищных оскалов-улыбок. — спасибо мне должна сказать. кармилла усмехается, — какой раз за день, настроение вдруг улучшилось в разы, — и отвечает непринужденно, будто с искренним недоумением: — за что это? вельветт усаживается на край кресла неподалеку, зубы белые показывает и с вызовом смотрит: — за то это. я видишь как ситуацию разрулила. ты бы так не смогла, — и смеется самым злобным смехом, будто шалость уже удалась, и она снова главная актрисса и режиссерша-постановщица в одном лице. и даже прогонять ее не хочется, потому что да, разрулила, как будто главной себя не только почувствовала, но и вошла в роль идеальную, для нее прописанную: роль хулиганки-бунтарки, которая в ответственный момент в свои руки берет управление ситуацией, и все получается. кармилла искренне не понимает, когда скатилась до лестной похвалы в сторону вельветт в своей голове, но и грубить ей вдруг совсем не получается, поэтому кармилла улыбается, — не клыками, как она — ребенок-ребенком, получивший возможность зубки показать, — а мягко, будто по-матерински совсем: — спасибо. вид растерянного лица вельветт того стоил. она глаза широко распахивает, будто не верит, что ее реально вслух поблагодарили, — почти признали, что она права была, — и ошарашенно маску радостного безразличия примеряет: — да пожалуйста, старуха. обращайся, — и, будто ничего и не было, рукой машет на прощание, цветастую газету на столике забывая. кармилла улыбается ей вслед, — несносная девчонка из ви, принесщаяся ураганом в голову и не желающая от туда выметаться, главная актриса в миллионной постановке на мертвой сцене и глупое юное дитя, желающее заполучить внимание всех и вся: вельветт, как последний кусочек потерявшегося пазла нашла свое место среди оверлордов, будто для этого была создана. кармилла утверждает себе, что это все глупости, пролистывая забытую газету и натыкаясь на ее, вельветт, интервью. сквозь строки она все еще острая и металлическая булавка, но кармилла знает, — вельветт, не закрытая ретушью бликов и прожекторов, не играющая в суперзвезду всех пьес и маскарадов, не скалящая зубы на всех подряд, когда ее что-то не устраивает: ребенок, не получивший альтернативного теплого к себе отношения в детстве и восполняющий комплекс неполноценности подросток. кармилла улыбается одними уголками губ, предугадывая будущие скандалы и злобно-насмешливые гримасы, отрепетированные по сто раз. зато теперь она точно знает, что нужно делать, чтобы из душевного равновесия невыносимую девчонку ви вывести.