***
Пахнет сыростью и озоном, трава колет щиколотки словно иглы. Сумерки давят на глаза, и тело двигается само, по заученному паттерну; его фора — тринадцать секунд бездействия Модди, и Пугод пользуется этим по максимуму. Все это будет правильно окрестить ловлей, игрой в охоту. Пугод, прежде не знающий страха, неволи или принуждения, знакомого другим омегам, как-то по-особому любовно принимает спонтанное предложение Модди на безобидную игру. Дурная мысль "А что если..", и вот они здесь. Азартный Пугод, раскрепощённый, податливый и гибкий. Он готовится принять на себя роль мелкой добычи, полевой мышки (к примеру), убегая от хищной птицы. А эта хищная птица — Модди — выглядит совсем по-дикому. Он не то что рад — он в восторге. Его животный интерес плещется внутри, выливаясь через края. Сам по себе Чат не жаден до банальных догонялок в лесу, тут дело скорее в Пугоде, в его отчаянном желании побыть добычей. Оказаться загнанным в угол, ощутить тот самый первородный забытый страх, что крадется между позвонков и вгрызается в глотку. Это будоражит. Пугод победитель в любом из исходов, а Модди — лишь в одном. И он явно рассчитывает на победу. Есть в таком Чате что-то первозданное вместе с клекотом и задушным воркованием. Он настолько тихо, насколько это возможно, по пятам следует за омегой, дышит ему в затылок и оставляет мелкие перья, похожие на пух. Пугод прыткий — отрицать глупо, и в честных условиях он бы выиграл. Однако Модди никогда не брезговал менять правила под себя даже когда они давно обговорены, потому без единого укола совести летает, чуть ли не издевается, давая увидеть пух от крыльев Пугоду, что своей парой, по честности, не воспользовался. Пугод сворачивает с подобия дороги в совсем заросшее место, подворачивает ноги, пытаясь сообразить, куда бежать дальше. Но времени думать совсем нет, его ведет уже не интерес, нет — семя страха в нем прорастает намного быстрее, заставляя вжиться в свою роль. За спиной — клекот Модди, а перед глазами — пелена. Пугод прыгает вниз по склону, задевая пару веток и корней, отчего все тело горит, оклеймованное царапинами, ссадинами и синяками. Крылья волочатся по земле, пачкаются, как и хвост, то и дело оставляя клочки пуха и, при особо неаккуратных поворотах, обломки перьев. Теперь Пугоду не только страшно, но и больно. По коже, возле щиколотки, расползается ожог от какой-то травы — он даже не успевает заметить этого. Путается в собственных движениях, падает. И от этого сердце, прежде стучащее как никогда, останавливается совсем, как и время. Он не успевает оглянуться, как оказывается придавлен Модди. Потрёпанным, помятым, уставшим, и дышащим так глубоко, что при взгляде на него чужие легкие запылали бы за компанию. Он, как ребёнок, который наконец нашел любимую игрушку, улыбается так лучезарно и победно. Крылья за спиной дрожат — выдают его азарт. Голос разрезает лесную глушь, отдается эхом между деревьев и въедается в мысли: — Попался.***
Уже в темноте Пугод жалобно скулит, пока раны на теле обрабатывают мозолистые руки. Тело ломит так не по-хорошему сильно, а кости изнутри буквально трескаются, стоит только подумать о них. Бинты и вата ложатся на окровавленные по неаккуратности участки ног. Модди быстро заканчивает латать столь шумную птицу, что норовит щебетать при любом прикосновении. Руки перемещает на концы крыльев, бережно вытаскивая мелкий мусор меж контурных перьев, стряхивает грязь с их опахал. Несколько нитевидных перышек опадает вместе с застрявшей травой. Пугод выдает совсем жалобный звук, стоит только Модди медленно пройтись вверх по крылу, огладить основную кость или успокаивающе подуть на основание — стык пуха и нетронутой кожи на спине. Пальцы вычерчивают тропы, невиданные узоры, меж придаточных перьев. И ладони у Модди настолько теплые, что Пугод готов окрестить его печкой и полностью утонуть в чужом жаре. Он неосознанно двигается за рукой, нарочито подставляется под ласки, чтобы было удобнее. Несмотря на боль, крылья, кои так нежно оглаживают, хотя скорее откровенно лапают, пушатся, расправляются во всю длину, показывая размах. Модди, как и вся его сущность альфы, знает, как провести рукой и куда надавить, между какими перьями подуть и какой позвонок очертить зубами, чтобы Пугод расплавился полностью, потеряв последние капли рассудка. Чат — сам счастливый обладатель крыльев, но с чужими он справляется даже лучше. Медленно ведет рукой к основанию хвоста, коготками зацепляя стволы перьев. Заходит на поясницу, давит, дразнит. Пугод курлычет, дышит загнанно. Все чувства обостряются, и без того ободранные колени разъезжаются, кровь приливает к щекам. Сейчас он похож на что-то очень горячее и мягкое, скулящее и задыхающееся. — Модди... — тянет жалобно, пытается посмотреть за спину, рефлекторно приподнимая хвост. Усталость после бега меркнет под тяжестью чувств, под их переизбытком. Ему так хорошо-хорошо, что глаза вот-вот начнут слезиться. Он победитель в любом случае. Когти скребут по поверхности, стоит Чату обхватить основание хвоста, потянуть на себя так властно. Всхлип, совсем непонятный разбитый звук. Пугод пытается уйти от слишком ярких ощущений, но безуспешно. Модди ладонью зарывается в хвост полностью, забывая про крылья, другой оглаживает небольшие перья на бедрах. Всего и сразу слишком много. Слишком сильно. Слишком приятно. Глаза закатываются, не выдерживая. Модди, совсем завороженный, желает зацеловать тело столь смущённое, попутно прикусив где-нибудь за ухом, где небрежно торчит пара уже так сильно полюбившихся пуховых перьев. А Пугод весь кипит, задушенный собственным клекотом. Смотрит из за спины внимательно-внимательно, насколько он вообще умеет. Модди с расслабленными, раскинутыми крыльями и горящими глазами в полумраке — отдельный пункт в его фантазиях, самых темных и желанных. Он перед Модди абсолютно ничем не прикрытый чувствует как его буквально съедают взглядом, таким томным и острым, что хочется заплакать. Руки оглаживают бедра с внутренней стороны — контраст с тем, как колет щетина, когда губы мажут на манере поцелуев по пояснице, оставляя за собой мокрые дорожки. И Пугод натурально дрожит, стоит только Чату укусить так неласково, оставив после себя пару-тройку темных отметин. Соглашаясь на авантюру, Пугод определённо не мог представить такого Модди, что так плотоядно смотрит и собственнически ласкает. Точно не задумывался о том, что вся усталость от перенагрузки и боль ран на теле уйдет на задний план, как только Модди изнежит его тело. Так беспорядочно поцелует и приставит пальцы к колечку мышц. Пугод, распалённый и мокрый, до совсем жалобного скрипа сжимает ткань, протыкает ее коготками, стоит Модди толкнуть пальцы глубже. По бедрам стекает смазка чересчур обильно. Все это смущает, до красных кончиков ушей. Из глаз по щекам стройная дорожка слез, скорее от острой нужды, чем от дискомфорта. Хвост пушится точно так же как и крылья, мешает. Чат рукой его задирает выше, одновременно начиная двигать пальцами. Получается слишком ритмично, правильно, настолько, что Пугод дышать вовсе не может. Двигается на встречу, подмахивая бедрами без всякого отчета, лишь одно набатом в голове: ПожалуйстаПожалуйстаПожалуйста. Задыхается в запахе, сыплется при любых прикосновениях и насаживается на пальцы сильнее. Модди чужую похоть разделяет сполна: стенки раздвигает на манере ножниц, все время меняя угол. Ищет комок нервов. Сглатывает тяжело, издает утробный, совсем неприличный звук, характерный для птиц в момент гнездования, ускоряя движения. В растяжке не много смысла, Пугод принимает все слишком хорошо, без каких либо проблем. В нем жарко-жарко, и Модди чувствует подобие ожога где то под кожей. Наконец находит нужную точку, толкается кончиками пальцев, смотрит, не прекращая движений. Пугод высокий звук, смешанный с чем то совершенно животным, издаёт неосознанно —сломанный — скулит, дышит громко-громко, окончательно разрывая от перенасыщения ткань, что так неудачно оказалась у него сжата под когтями. Еще пару движений фаланг, и он готов кончить, только этого будет, до слез и дрожащих колен, мало. Мало им двоим. Модди с хлюпающим звуком пальцы вытаскивает, обтирает об основание хвоста, прихватывая его. Пугода от этого мажет по постели тонким слоем, голова утыкается в порванные простыни, а внутри жадная пустота, незаполненность. У него выходит постыдная коленно-локтевая. И щебет, совсем приглушённый, просящий. Чата ведет так же сильно как Пугода: вязкость воздуха вдыхает вместе с раскалённым кислородом. Дрожащими и мокрыми пальцами расстегивает пряжку, с успехом справляется с тремя пуговицами, которые больше хочется оторвать, на настолько лишних штанах, прежде невыносимо давивших, и размазывает предэякулят по стволу. Дальше сбивчивые движения отзываются в памяти смутно. Головка проезжается по ложбинке, упирается в кольцо. Руки, по ощущениям ставшие еще теплее, держат за талию, под крыльями. Торопливый толчок и по комнате раздаётся хрип отчаянный, загнанный, уставший. Пугод торопливый, сгорающий, не имеющий терпения от слова совсем, поддается, выгибается сильнее. Модди сдавленно клокочет, набирая темп. Он действительно млеет, наклоняясь, кусает за плечо, после зубами очерчивая позвонок. Привыкая к Пугоду, двигается совсем быстро, забывая дышать. В помещении чересчур душно, жарко, вязко, и, кажется, что сейчас они сгорят вместе, повторив судьбу фальшивого феникса — превратятся в пепел, так и не возродившись.