Грани субординации

      — Правила требуют преклонить колено, — произносит Куай, терпеливо выстаивая всю церемонию посвящения. Остался всего один человек.           Томаш, только освободившийся от служения клану, вновь должен дать обет. Смоуку не было в тягость преклонить перед братом колено. Однако обязанность мчаться к грандамастеру при малейшей просьбе, словно послушный сторожевой пёс, мягко говоря, печалила. Не на это он надеялся, убегая от преследования бывших соклановцев какие-то жалкие несколько месяцев назад.           Томаш окинул Куая взглядом, полным целого сонма невыраженных эмоций. Этот человек с самой первой встречи внушал ощущение покоя и безопасности. Всякий раз, когда Томаш чувствовал затруднение, перебарывая тоску по дому, Куай неуклонно оказывался рядом. Будто жаждал, чтобы Томаш снова взглянул на него растерянно, в немой просьбе утешить, дабы иметь полное право прильнуть к крепкому телу в объятии. А затем поманил шансом сбежать из клетки авторитарных уставов, дал глоток долгожданной свободы — как Томаш может отказать ему в верности?            — Я клянусь служить тебе, грандмастер, — произносит Томаш смотря снизу вверх в тёплые карие глаза, что окатывали его лучами потаённой благодарности, осенявшими душу будто весеннее солнце, так редко заглядывающее в горы Лин Куэй.           Куай делает вид, будто их ничего не связывает, кроме отношений в пределах клановой субординации, потому что правда противоречит ей, переворачивая их роли на все сто восемьдесят градусов, но Томаш знает, что тот с упоением ждёт, когда над приземистыми крышами их тайного поселения займётся луна. «Ты ведь так же, как и я не хочешь сидеть здесь. Устроил этот спектакль с коленопреклонством просто чтобы подчинённые меньше думали. Я раскусил тебя, Скорпион», — про себя говорит Смоук, вслух клянясь в верности новому грандмастеру.           Их зрительный контакт длится слишком долго. Стоило бы уже подняться и уйти, но Томаш продолжает вглядываться в любимого брата, что подарил ему свободу. Свободу, которую сам же и отобрал давным-давно.           Не сводя глаз со своего заместителя, Куай приказывает оставить их наедине.           — Так нравится смотреть на то, как я стою на коленях? — слегка глумится Томаш, осматривая каждый мускул на лице собеседника.            Он медленно поднимается, видя уже ничем не прикрытое вожделение во взгляде Куая. Это была очевиднейшая провокация. Томаш увидел то, чего ожидал и чего хотел. Он подбирается, наблюдая недоумение на родном лице. Скорпион силится не реагировать на подначку Томаша, но дрогнувший кадык предательски выдаёт его грязные мысли. Попался, Куай.           «Я не отступлю» — про себя констатирует Томаш, подходя почти вплотную. Куай чуть уводит взгляд, размышляя от том, какие подобрать слова. Грандмастер обязан уметь грамотно подбирать слова. Томаш видит — их вес практически сопоставим с тяжестью взвеси похоти, упрямо скрываемой до самого последнего момента. Куай теряется. Что ответит в такой ситуации, чтобы не уронить достоинство?          — Твой вопрос мне не совсем ясен, Томаш. Если ты имеешь в виду, приятно ли мне видеть верного товарища в своём распоряжении, то безусловно да.           Обманщик. Так не хочет порочить их неправильной любовью зал для приёма? Томашу напротив, кажется забавной идея перепихнуться в зале для приёмов, где Куай, старательно держа то самое грандмастерское выражение лица, будет выслушивать доносы и советы своих командиров. Томаша в том числе.           И он знает точно, что им следует сделать сейчас.          Расстояние между ними сокращается столь стремительно, что они ударяются носами под тихий смешок Куая, и жадно впиваются в губы друг друга, спеша с прелюдиями не потому что действительно куда-то торопятся. Они хотят друг друга до беспамятства, трутся телами, смешивая запахи своих одежд, и Томаша ведёт. Он опускается на колени, голодно очерчивая жёсткую выпуклость под слоями ткани языком, уже представляя как вылижет каждую венку, каждую складку тонкой кожи. Будто откликаясь на его мысли, жёсткая рука приземляется на пепельную макушку, сгребая волосы в кулак, и вжимает в пах, заставляя ещё сильнее зарыться лицом в ворох ткани.          В четыре руки они скоро справляются с поясом и завязками. Горячий, краснеющий от пульсирующей крови член неуклюже шлёпается Томашу на лоб, но тот быстро среагировал, подхватив орган рукой. Проводит на пробу пару раз — собирает вязкую каплю с сочащейся смазкой уретры, размазывая от головки до основания. Бёдра судорожно дёргаются, толкаются в руку.           — Тише, Куай, тише... — сбивчиво шепчет он, хотя сам думает, что выглядит не лучше.          Теперь проводит не рукой — мокрой дорожкой непрестанных поцелуев. Рот наполняется слюной, дыхание сбивается в предвкушении, как этот мощный ствол целиком войдёт в его глотку, проминая хрящи и гортань. Над головой раздаётся несдержанный стон. Скулёж, сказал бы Томаш, не уважай своего грандмастера так сильно, что даже в таком моменте старался и в мыслях не допустить принижения. Высокие нотки чужого голоса обернулись в рык, словно Куай, заслышав испущенный им звук, поспешил скрыть свидетельство своей несдержанности.          Всё ещё продолжает бороться за самообладание, замечает Томаш почти недовольно. Поднимает глаза, оценивая внешний вид любовника. Осоловелый взгляд вперивается в приоткрытый рот Смоука, давая понять однозначно — Куаю больше ничего и не надо, кроме как протолкнуться, наконец, в готовый рот поглубже, чтоб упереться в подбородок поджавшейся мошонкой.           Время вытянуть козырь. Последний, самый медленный поцелуй разрывается, оставляя ниточку слюны, соединившую покрасневшие губы и нежную кожу под уздечкой. Томаш втягивает в рот отвердевшую плоть со всем старанием, пропуская упругую головку сквозь глотку, в одно движение натужно принимает всю длину. Горло рвёт слабая вспышка боли, но быстро тонет в желании.           Хриплый стон, подкошенные ноги — ты проиграл, Лян. Темп с первой же амплитуды быстрый настолько, насколько Томаш может себе позволить, самозабвенно отсасывая. Язык подлизывал член снизу, меняя угол проникновения, дабы доставить удовольствие как можно большее, и Томаш почти не замечал, как чавкает и хлюпает от стекающей слюны, как иногда размыкаются губы и впускают чужую плоть ещё глубже, пошло причмокивая.           Его собственный член уже почти болел, совсем скоро ему придётся отвлечься, уделив внимание и самому себе. Куай тут же обхватывает его голову под затылком, не давая сдвинуться ни на сантиметр, неистово толкается в заданном им рваном темпе, резво трахает в послушно расслабленное горло. Звучит тихий всхлип, но в нём больше нет места слабости. И у Томаша не остаётся выбора, кроме как стать податливым, принимая всё что ему положено. Куай разгадал это желание отстраниться, спасовать, и это после всех провокаций. Глупый ход, Томаш, уловки не твой конёк.         Это раздражает и будоражит одновременно. Вожделение с новой силой вспыхивает в паху, бьёт разрядом в мозг. Томаш гортанно стонет, обдавая гулкой вибрацией ствол по всей длине, и Куай не выдерживает. Беспомощно выдыхает, почти криком выстанывая его имя. Томаш не видит — чувствует бьющие в лицо липкие капли семени.           Он доволен. Медленно собирает пальцами с лица всё одним движением, уже готовясь смахнуть, но нет же — кто это всё будет потом убирать, да и как объяснить подчинённым откуда здесь появилась сперма? Томаш рассеянным взглядом мажет по испачканной руке, ни о чём не думая, но замирает, когда Куай рухнул на колени рядом с ним, подрагивающими руками развязывая тесёмки его униформы. Порывистые объятия и шумное дыхание под ухом сопровождают вздох его собственный в ту секунду, когда ткань ослабила давление на ноющий от возбуждения ствол.          Куай не церемонится, неряшливо отдрачивает, заставляя кончить спустя несколько рваных рывков. Томаш прогибается в его руках, вскрикивает почти по-женски, но тут же обмякает, опускаясь в мягко обнимающие его руки. Пьяно улыбаясь, он тянется за поцелуем, но осекается, вспоминая, что его рука была грязной буквально несколько секунд назад. Он осматривает ладонь так недоумённо, как если бы на ней вырос шестой палец. Прожигает взглядом Куая. Нахал вытер всё об него, сидит, самодовольно улыбается, и однозначно понимает свою вину.          — Твоё умение строить из себя придурка поражает, — переходит на шёпот Томаш, двигаясь ближе. Последние слова он произносит чуть ли не в губы Куая.        — Опрометчиво называть своего грандмастера придурком, — тяжело выдыхая произносит он, накрывая уста Томаша ладонью.          А после целомудренно целует через неё. Куай не коснулся губ, лишь слегка дотронулся кончиком носа, обдав горячим воздухом. Невинное действие вызвало у Томаша привычную и понятную нежность, заставляя сладко засопеть в кольце рук.          Но за перепачканную одежду он заплатит.