Жених

      — Ка-нут, Ка-нут, в бычий рог тебя согнут!       Под окном раздался смех, а потом и непристойный звук, как будто кто-то громко выпустил газы.       Семнадцатилетний Канут мрачно вздохнул. Трудно быть старшим для двоих олухов-братьев, которые, к тому же, абсолютно одинаковые на рожу. Но главное — оба уродились ленивыми и безалаберными. Тринадцать годов сравнялось обоим, а в голове не то что ветер — вихрь свищет.       Скрипнули половицы, раздались тяжелые шаги. Отец. Мать и тетка полегче ходят, хоть и дородные.       — Что, сынок, заскучал? — послышался густой бас.       — Нет, нет, — Канут встряхнулся и поднял голову. — Я со счетом справился, только вот никак смалец не сходится. По твоей книге, батюшка, десять горшков куплено, четыре продано, а в погребе — всего три...       — Опять сапожник под честное слово выклянчил, — скрипнул зубами отец. — Ест он его, что ли, что ему вечно мало? А Данка жалостливая, хоть вообще ее за прилавок не ставь.       Канут отвернулся. Неловко мать осуждать, но даже тетка покрепче будет, даром что старая дева. Все-таки они с отцом из другого теста, не то что мамка...       — А ты молодец, — отец вдруг потрепал Канута по белобрысой башке. — Быстро справился. Я вообще не за тем пришел, чтобы тебе проверку учинить. Хотя счет тебе в жизни сильно пригодится, когда после меня здесь заправлять станешь. Но, — отец улыбнулся, — сам понимаешь, одному такое дело не потянуть. Пока я с поставщиками лясы точу, за прилавком мамка твоя. И тебе жену надо — хорошую, порядочную и не бестолковую. Вот такую я тебе и нашел.       Канут аж лавку сдвинул, до того резко вскочил.       — Как — жену?       Отец усмехнулся:       — А как люди женятся? Сначала, ясное дело, на танцы ходят, друг к дружке приглядываются. Потом по лугам гуляют, подарки дарят, венки плетут. А потом — в костел идут, чтобы священник повенчал. Или ты как-то иначе собирался?       — Я...       Канут запнулся. Конечно, всякому порядочному человеку положено жениться, но неужели так скоро? Отец раньше о таком и не заикался...       — Чего смутился? — ласково поддел его отец. — А то я не знаю, что ты у нас скромник. В корчму не таскаешься, девиц не хороводишь, даже на Клару не заглядываешься, хотя у нее такая фактура, что хоть не гляди семейному человеку.       — М... Э... — глубокомысленно выдал Канут.       Клара работала мыльщицей, и про нее говаривали всякое. Но к Кануту она даже не подходила, когда тот заглядывал в купальню. Хозяйка Лилька всегда звала старую Павлу, у которой кости скрипели, а пальцы были скрюченными, как птичьи когти.       — Да скажу-скажу, не буду томить, — по-своему расценил его смятение отец. — Мужчина все наперед знать должен, чтобы заранее быть готовым. Кристину тебе сосватал, старшего углежога дочь. Ты ее, верно, редко видал, она одна на себе хозяйство тащит, брат-то ее тоже в углежоги пошел. А это, сынок, дело такое... Углежог, он вечно по лесам, а как домой приходит, так ему и шайку надо помыться, и котелок покушать, да и развлечений в лесу мало, так что поддают они... Так что Кристина — она толковая. И в бедрах широка, так что родами помереть не должна. И на лицо милая, ты не думай, что я тебе пугало огородное сватаю.       — А... И чего? — задал очень умный вопрос Канут.       В его голове никак не укладывалось, что какая-то Кристина войдет в отцовский дом, потеснит мать и тетку, будет тут заправлять... Или, того хуже, будет перед старшими бабами лебезить. Что с ней надо будет как-то сговариваться, а потом и того хуже — на одни полати ложиться.       — Вот же ты! — отец нахмурился и признал: — Весь в мать пошел. Как дело делать, так первый. А как разговоры вести, так не то что последний, а и вовсе не добрел. Вся бойкость шалопаям младшим досталась. Оно и хорошо, что ты не такой. Таким лавку не оставишь, они все по миру пустят. Чего? — передразнил он старшего. — С углежогом я договорился, пусть несколько дней перебьется без горячей похлебки. Сегодня же дочь отпустит, чтобы хоть поглядела на тебя. В корчму девицу сводишь, вином угостишь — да смотри, чтоб не захмелела, а то ведь самые скромные девки, как известно, под этим делом смелые становятся. Если хорошо пойдет, можно и поплясать, тоже дело хорошее. Ты на остальных гляди — на Ольду, на Енду. Енда Калина, поди, от невест лопатой отбивается.       — Я не хочу... лопатой, — пробормотал Канут. — Отец... А это... обязательно? Неужели нельзя просто пойти с этой Кристиной... ну... Погулять?       — Сынок... — со вздохом протянул отец. — Ты сам-то подумай! Представь, как должна молодая девица счесть, если парень ее с собой зовет, а на танцы не зовет. Она ж тебя почти не знает, каково-то ей будет?       Канут почувствовал, что мучительно краснеет, но вовсе не потому, что подумал отец. А отец, заметив краску на щеках, продолжал разливаться соловьем:       — Посидите вечерок-другой в корчме, а там уже можно будет и по деревне вместе пройтись. Да что ж я тебе все объясняю?       Канут не удержался:       — А это, батюшка, вдвойне — за меня и сразу за братьев, авансом.       — И то верно, втройне даже, — хмыкнул отец. — От этих, скорей, в подоле принесут да еще отступных потребуют таких, что с голым задом останешься. В общем, сбегай в купальню да рубаху свою лучшую попроси постирать. И портки. Вот, возьми, — он протянул несколько теплых монет из-за пазухи. — Пятнадцать грошей. Десять на мытье и стирку, а еще пять, если что-нибудь разодрал, пусть сразу и заштопают. А если ты там кому куры строил, так девице и скажи, мол, хватит баловаться, ты теперь жених.       Канут кивнул и принял деньги в ладонь. Отцовские наставления сразу выветрились, и в голове крутилось только одно слово — «жених». Он теперь — жених. Даже звучит странно.       Но деньги засунул в кошель и пошел выполнять. Все равно же придется, не отвертишься.       На улице светило яркое солнце, и Канут зажмурился, прикрывая ладонью глаза, а из-за угла немедленно понеслась очередная дразнилка:       — Шел Канут на речку смело...       Но стоило повернуться, как за углом раздался дурацкий смех, а потом и двойной топот. Удрали. Ну и жарища. Похоже, будет гроза, вон как печет. Обратно надо будет идти не спеша, а то взмокнешь — и все мытье насмарку, в бадье хорошо не ополоснешься.       На деревенской улице было сонно и пыльно. Торговки попрятались под цветастые навесы и даже не расхваливали свой товар, и только Ирка громко сквернословила. Она торговала яйцами и молоком: по такой погоде не продала до обеда — все, кислятина и тухлятина. А мяснику, наверное, и того хуже. Хорошо, что в отцовской лавке все по большей части несъедобное, хоть об этом голова не болит.       Проходя мимо торговок, Канут сам себя поймал на том, что думает о любой ерунде, лишь бы не о том, что сказал отец. И хотя неплохо было бы хоть как-то подготовиться ко встрече с невестой, Канут малодушно решил, что обдумает это в купальнях — там и прохладнее, и вообще...       Народу по пути попадалось немного, но, встретив сапожника, идущего в сторону своей лавки, Канут вдруг приостановился и ляпнул:       — Здрасьте, дядя Богдан. Батюшка про смалец прознал и сердится.       — От же ж курва... — печально вздохнул сапожник и бросился объясняться: — Туго у меня сейчас дела идут. Кто ж в такую пору за башмаками ходит? Вот к осени — да, сапоги латать, подошвы чинить... А то еще господа на охоту ездят. А по такой жаре все дома сидят, подметки не снашивают. Разве что путник какой пройдет, так ведь у них грошей почти нет, одни сандалии берут за пару монет...       Канут вгляделся в красное, с прожилками и пятнами, лицо Богдана и подумал, что денег у него нет вовсе не потому, что никому башмаки не нужны. Просто меньше надо в корчме сидеть.       — Да я-то что? — пожал он плечами в ответ. — Вы просто знайте, что он вам в долг больше ничего не даст, пока за смалец гроши не вернете.       — Верну, Бог свидетель, — сапожник перекрестился. — Завтра. Или послезавтра.       Канут прошел дальше, но в душе его зрела уверенность, что ни завтра, ни послезавтра не вернет. Вот подрастут братья, они получше с должниками говорить будут...       В купальнях, напротив, кипела работа. Поплескаться в прохладной водичке хотел каждый, у кого были гроши и время, и мыльщицы были, как говорится, в мыле. Канут сам себе улыбнулся — смешно.       Лилька вышла навстречу, бренча монетами в кармане фартука, и тоже улыбнулась:       — Что, и тебе невмоготу?       Про сватовство говорить не хотелось, так что Канут кивнул:       — Очень уж жарко. Мне бы помыться и постираться. И на воротнике дырка.       Лилька глянула на его лучшую рубаху и сразу смекнула:       — Это оттого, что вы, мальчишки, вечно за воротник тащите, когда сымаете, а надо аккуратно за бочка тянуть, тогда и дырок не будет. Ладно, иди в ту комнату, что за лестницей, да подождать придется, не успеваем воду носить.       Канут кивнул. Честно говоря, он никуда не торопился. И вообще, если бы можно было сделать так, чтобы вечер никогда не начался...       Он прошел в знакомый закуток — и сразу услышал из-за стенки женские стоны. У Канута не было никакого опыта... общения с женским полом, но ему послышалось в этих звуках что-то ненатуральное, неестественное. Невольно мелькнула мысль — а как это будет? Ну, ведь жена — это жена. С ней положено.       За дверью что-то громко забренчало, заглушая звуки, а потом вошла Павла с пустым ведром. Она горбилась и подслеповато щурилась, а голос у нее был скрипучим, как несмазанное тележное колесо:       — Сымай свои одежи, — каркнула она, хотя и довольно ласково. — Теперь, поди, не зима, не озябнешь. Я их пока девчонкам отнесу, а как воды натаскают, вернусь — и тебя до скрипу отмою.       Канут рассеянно посмотрел на банную лохань и только теперь заметил, что воды-то в ней и нет! Как это раньше проморгал? Видно, все мысли были заняты будущей женой. А так-то непорядок: в купальнях воду сразу менять на чистую должны, да на лоханку еще котел кипятку, чтобы задницу не морозить.       Он споро разделся, оставшись в одном нательном, а Павла покидала все вещи в свое ведро и негромко причитывала:       — Ох, грехи наши тяжкие... Спина-то не гнется, воды не натаскать. И глаза не видят, одежку не зашить. А времена такие, что каждому непременно постоянно мыться надо. Виданое ли дело, чуть не десяток человек одновременно купать? Да еще франт этот, Енда который, хозяйке пятьдесят грошей отвалил — и теперь то одного требует, то другого. То вина ему, то яблок, то еще чего, да чтобы мыла обязательно Клара...       Продолжая ворчать, старая мыльщица собрала вещи и удалилась, а Канут почувствовал себя неуютно. Вот еще докука — торчать в одних исподних портках до второго пришествия. Холера, и присесть-то не на что! Была тут лавка, да, видно, в другом месте понадобилась. И в лохань садиться — глупее не придумаешь, как муха в пустой кружке.       Окна в купальне были, но очень уж высоко, даже не поглазеть со скуки. Канут глубокомысленно почесал живот, а больше делать было и нечего.       Внезапно послышались шаги, дверь распахнулась, и через порог шагнул с двумя ведрами крепкий парень по имени Михал. Канут знал, что он нездешний, прибился откуда-то года два тому назад, за самую тяжелую работу брался, так в купальне и оказался. Потаскай-ка каждый день по сотне ведер воды! Но Михал тащил ведра — и даже не кренился.       — Посторонись-ка, — весело сказал он, играючи покачав ведром в руке. — Или, если хочешь, полезай в лохань, я тебя окачу!       — Э-э-э... Пожалуй, нет, — Канут отвернулся, чтобы не смотреть. — Ты делай свое дело... Тут ведь двух ведер не хватит, да?       — Само собой, нет, — Михал принял тон и с шумом опрокинул воду на дно. — На эту восемь ведер надо, но у нас тут сейчас очередь, как на исповедь, так что шестью обходимся. Ты же не против?       — Не... не против, — ляпнул Канут.       Не мог удержаться, чтобы не поглядеть, как под тонкой рубахой мускулы на спине перекатываются.       — И еще кипяток, — добавил Михал. — Ну, положен кипяток, но, может, закипеть и не успеет. Но всяко теплее, чем в речной воде култыхаться. И грязь лучше отходит.       — Не тяжело тебе так работать? — Канут посмотрел на очень интересную стену. По ней ползла не менее интересная муха.       Обычно-то он не видал, как здесь что приготавливают. Приходишь — вот тебе и вода, и мыло, и мочало прокипяченное.       — Да нет, привык, — Михал опрокинул и второе ведро. — И раньше силой был не обижен, а теперь и вовсе наловчился. Платили бы еще побольше... Но я не жалуюсь. На прошлой неделе вон ножку Ярмилки видал, когда еще кипятку приносил. Она ее, значит, из лохани на край положила, а как меня увидала, завизжала и водой в меня плеснула. Едва котелок не выпустил. Потом наши девчонки надо мной смеялись, но я не обижаюсь — ножку-то все равно повидал. А им теперь — шиш, не буду без рубахи работать, пока не прощу. А не прощу я, пока хорошего вина не принесут, вот мое слово. Еще сами просить будут. Очень уж им смотреть нравилось.       Канут безотчетно сглотнул и подумал о том, что любому бы понравилось. Самому бы поглядеть...       А Михал подхватил ведра и смешливо сказал:       — Сейчас еще принесу. Ты не уходи никуда.       Шутник! Можно подумать, кто-то может удрать отсюда почти голяком. Это ж к вечеру хоть вообще из дома не выходи — засмеют похлеще, чем мыльщицы за ярмилкину ногу. И потом всю жизнь поминать будут.       Однако стоило Михалу скрыться за дверью, как Канут шумно выдохнул. Расправлялись напряженные плечи, зубы удалось разжать, и пальцы так не сжимались в кулак. Михал — что? Болтает себе и болтает, даже и не смотрит, с кем. Но это и к лучшему, что не смотрит. А если посмотрит? Пожалуй, будет лучше прямо в холодную воду сесть. И пусть даже с головой окатит — может, это вымоет мысли о широких плечах, крепких руках и ладном тыле. Проклятье Господне, не иначе.       Канут резко выдохнул и перемахнул через бортик лохани. Ступни тотчас прошило ледяным холодом. Распаренное-то по жаре тело — да водой из речки! Но Канут не остановился, а с жестокой решимостью плюхнулся прямо в лохань. Но воды было маловато, до середины ляжки, так что того самого воздействия не получилось. Не дай Бог, заметит кто — тот же Михал или Павла...       Вот знал бы, что воды нет, так Лильке бы сказал, что можно и в теньке подождать, но теперь уже никуда не денешься. И думать надо не про это, а про невесту. Но где там! Задница в холодной воде, а ничего-то не проходит...       Вернулся Михал, ничего не заметил, только усмехнулся:       — Со стороны подлить или прям на тебя?       — Да у вас щас и присесть-то некуда, — возмутился Канут, а ногти так и впились в ладонь — еще не хватало, теперь снизу вверх на него глядеть.       — А, это Енда Калина, — легко пояснил Михал, поставив ведра на пол и утирая пот со лба. — Разлегся, как паныч. По одну руку фрукты, по другую — вино, а наша купальня — не чета тем, куда господа хаживают. Пришлось ему две лишние лавки тащить.       — А чего это он? — удивился Канут.       Енда, и верно, тот еще ферт, но ведь писаря сын, а не господский дитятя. Да и держится обычно хоть и насмешливо, но не свысока.       — Дак а ты не знаешь? — удивился Михал в ответ. — Он вроде бы уже всему городу растрепал, если не по всей Богемии. Ему Ярмилку просватали, вот он и хорохорится. Так и сказал, мол, хочу напоследок погулять.       — А, вон оно что... — протянул Канут.       Он всегда был довольно нелюдим, а последние месяцы, как всякая дрянь мерещиться начала, и вовсе с приятелями общение свернул. Пока сорванцами бегали, и то тяготило: то каверзу какую задумают, то кому-нибудь нагрубят. А потом и вовсе невмоготу стало. Негоже это для доброго христианина — с товарищами пить пиво, а думать не о веселье, а об всяком телесном.       Но то, что за Енду Ярмилку просватали — вот это новость! Единственная рихтаржева дочка! Да ее отец мог любого из парней выбрать, и любая семья за честь бы почла. Писарево дело — чистое, но ведь и девица непростая, даже читать обучена. Неужто рихтаржу не поперек дочь главному влашимскому смутьяну отдать?       Михал усмехнулся:       — Пусть выделывается, все равно видно, что захороводила его Ярмилка — дальше ехать некуда. Но если кто скажет, что, дескать, он по одной-единственной девке сохнет, так и в морду получить можно. Я не дурак, в это вязаться не стану.       Канут и хотел бы ответить, но тут Михал опрокинул ведро в лохань. Спасибо, не на голову, но мог бы и поберечь. Холодная вода плеснула по ляжкам, поднялась почти до живота — и сразу в голове так прояснилось!       — Ну и дурак, — ответил Канут абсолютно ясно. — Всех бы так сватали — за того, с кем в охотку.       — Тут кому что дано, — Михал вдруг вздохнул. — У меня родителей чума унесла, а старшие братья все поделили, мне ничего не оставили. А я все иногда думаю, а что бы мой старый сказал? А что бы мамка сделала?       — Я же их не знал... — Канут чуть не захлебнулся воздухом, когда и второе ведро вылилось в лохань. Вот теперь даже как-то зябко стало. — Но думаю, они бы тобой гордились. Ведь у тебя ничего не было, а ты сумел за что-то в жизни ухватиться.       — Не очень-то я хваткий, — хмыкнул Михал. — Ты обожди чуток, я мигом. Еще два ведра, а потом котел. У тебя все руки в мурашах.       Он даже не стал дослушивать, дунул в дверь, а Канут, хоть уже и не думал ни о чем таком гадком, все же вздохнул. Хороший он парень. Ничего-то лишнего не заметил, а вот неудобство заметил сразу. И взялся решать, хотя что бы ему было, если бы отлынивал? Да ничего, просто по-человечески о собрате позаботился. Вот если б свататься, то...       Тут уж помыслилось и вовсе непотребное, и Канут сердито плеснул холодной водой в лицо. Что же это делается? Еще не хватало о сватовстве к мужику думать, попирая закон Божий и человечий.       Михал не обманул, обернулся быстро. Принес еще два ведра, а к тому моменту Канут уже успел собраться с силами и даже улыбнулся:       — Ну давай, лей, не жалей!       Михал отвечать не стал и от всей души наплескал. Канут аж зубами скрипнул. Вот теперь вода поднялась до пояса, и это уже было похоже на пытку. Хотя со временем привыкаешь, конечно, но все равно пальцы ломит, а все тело словно скукоживается.       — Хорош, выдержал! — подбодрил его Михал. — Я...       Он не успел закончить. В раскрытую дверь нескладно проковыляла Павла — и даже руками всплеснула:       — Да что ж ты, ирод, делаешь?! Здорового парня морозишь! А ты что сидишь? Вот отсохнет у тебя вся женилка, наплачешься!       — Все в порядке, Павла, — постарался успокоить негодующую старуху Канут. — Михал сейчас очень быстро принесет кипятку. Правда?       — Уже почти вернулся, — подхватил Михал — и исчез, даже ведра бросил.       — Вот же неслухи, — не прогнулась Павла. — Ни на минуту оставить нельзя! Вот же я все принесла: и мыло, и мочало. Думала, все по-людски этот негодник сделал, а он!.. Вот нажалуюсь хозяйке, будет знать! А ты даже не спорь! Знаешь, сколько мужиков каждый божий день за отварами для укрепления этого самого сюда бегают? От не знаешь, так молчи! А где лавка-то?       Канут рискнул подать голос:       — К Енде уволокли.       Павла распалилась еще больше:       — Грабеж! Разбой! Это что себе Лилька думает, что я цельный час буду задом кверху стоять? Так меня потом так заклинит, что в гроб не положишь! Ну я сейчас там шороху наведу...       Она со звоном бросила и мыло, и мочало в ведро и, подобрав юбки, куда бойчее удалилась. Канут поежился — и не только от холода. Кажется, кому-то сейчас будет нагоняй.       Он прислушивался, но ничего особого не услышал. Зато вернулся Михал — с котелком, над которым восхитительно поднимался пар.       — Мне вылезти? — опасливо уточнил Канут.       — Не... — мотнул головой Михал, потому что руки его были заняты. — Тем, кто тут по два часа лежит, подливать умеем. Ноги только подожми.       Канут послушно свернулся калачиком — и прямо задницей чувствовал, как в холодной воде начинает расходиться благословенное тепло.       — Ну вот и все, — Михал, склонившийся совсем близко, отставил котел на дощатый пол. — Руками в воде поболтай, пусть перемешается.       Канут так и сделал, а Михал разогнулся и, потянув свою рубаху вверх, отер лоб и шею.       — Запарился, — выдохнул он. — Это у тебя тут зима, а у нас — знойное лето. Да еще и паром в лицо дышит, когда котел несешь.       Канут почувствовал, что перед глазами как будто темнеет. Горячая вода уже разошлась, разогревая члены, а от Михала пахло чистым телом, свежим терпким потом и еще чем-то таким, таким... Пришлось прикусить губу. Видеть прямо перед собой блестящий от влаги подтянутый живот и темную дорожку волос, исчезающую под низко спущенным поясом... К такому жизнь не готовила.       — Извините, пан, — весело улыбнулся Михал. — Обычно мы всю работу незаметно проделываем. Сейчас Павла придет — и выйдете отсюда таким чистым, что ангелы за своего примут.       — Изыди, — абсолютно искренне отмахнулся Канут.       Вот еще наваждение!       Он отвернулся и не смотрел, пока не раздался сварливый голос Павлы, которая требовала приволочь отвоеванную лавку, язвительные замечания Михала, раздраженный голос хозяйки Лильки... Но сколько б ни гнал грешные мысли, все одно. Перед внутренним взглядом стояло ладное тело, и не было от этого ни спасения, ни облегчения.       Вот разве что Павла. Может, она и горазда от мужского бессилия отварами спасать, но от ее ворчания самый крепкий мужик этим самым и заболеть может. Канут честно выдержал жесткое мочало и совсем не ласковое мытье. Зато когда поднялся из лохани, хлопья грязи плавали по поверхности остывшей воды, как льдины в речке по весне, а ноги, казалось, едва касались грешной земли. Одежу Павла вернула — как и было обещано, чистую, зашитую, но влажноватую и еще теплую. Видать, у печки сушили, а может, и просто на камнях под горячим солнцем...       Канут поблагодарил и оделся, но Павла уж не слушала — собирала грязь в льняную ткань, чтобы, значит, следующего страждущего выкупать.       Михал заглянул и улыбнулся:       — Ну что, похорошело? Ты в следующий раз лучше под вечер приходи. И не жарко, и мытье слаще.       — Дак, поди, все так думают, — хмыкнул Канут. — Народу-то, поди, еще больше, чем днем.       — Не без этого, но местечко найдем, — пообещал Михал. — Ты мое мытье в ледяной воде выдержал, хозяйке жалиться не грозился, денег взад не требовал, так что тебе теперь мои личные почет и уважение.       — Спасибо, я... загляну, — малодушно пообещал Канут.       Хотя лучше бы сразу отказался. И пусть бы Михал обиделся, тогда и не показался бы, наверное. Вовек бы его не видать с его руками и ляжками.       Домой Канут шел степенно, медленно — и все равно чувствовал, что на загривке и на пояснице проступает пот. Солнце пекло немилосердно. Воздух над пыльной дорогой струился от зноя. И ни дуновения ветерка. Весь мир, казалось, замер, только пчелы жужжали да где-то в отдалении раздавалось протяжное мычание. Животным тоже жарко, а еще мухи и слепни донимают. Точно будет гроза, хотя небо чистое, будто выцветшее.       Стоило вернуться домой, как послышался голос мамки, зовущий к столу. Канут глянул на небо, подивившись, что вроде рановато для ужина, а потом смекнул, что отец, видно, позаботился о вечерней гулянке.       На столе уже было накрыто. Мать хлопотала у очага, а тетка, охая, вылезала из погреба с кувшином сметаны. Братья, конечно, уже за столом: это работать они последние, а как есть — первые. Вкусно пахло похлебкой и шкварками, но отец, судя по голосу из-за стены, все еще торговался с покупателем. А без него ужинать не положено.       Наконец, отец вернулся — довольный. Погремел мошной, клюнул губами мамку в щеку:       — Рихтарж заглядывал, — объяснил он Кануту весело. — Целую кучу грошей оставил. Дочку замуж ладит, а свадьба — дело хлопотное. Масло, свечи, соль, пряности, — все надо. Даже сундучок взял, тот, что я по недомыслию у бродяги выкупил. Ярмилка замуж голая и босая не пойдет.       Канут только сейчас задумался, почем отцу это дело обойдется? Свадьбу, конечно, у невесты справляют, но ведь уже за сватовство отсыпать надо, а потом и вовсе... Но отец не скажет, как ни пытай.       Почувствовав взгляд, Канут обернулся — и увидел, что оба брата глядят на него жадно, пристально. Им-то, поди, свадьба кажется делом во всех смыслах приятным. Кто знает, какие мысли свиристят под этими вихрастыми макушками...       — Давай-давай, — прикрикнул на сестру отец и повернулся к матери. — Данка, чем кормишь сегодня?       — Похлебкой с мясом, — застенчиво ответила мать. — Канут, ты кушай, чтобы вечером не оплошать.       Тетка устроила на столе кувшин и поглядела требовательно, почти как отец. Но смягчилась и пробасила — тоже как отец:       — Хорош, настоящий жених. Коли бы за мной такие ходили, я бы в девках нипочем не осталась.       Канут сел за стол после отца, а уши так и горели. Близнецы переглянулись — и Канут уже знал, что вечером, стоит только выйти за порог, его нагонит очередная дразнилка, еще более обидная, чем раньше.       Отец попробовал похлебку, одобрительно покивал и завел речь о ценах на лен и сукно. Мать поддакивала, а тетка вдруг шлепнула Канута по руке, как только он потянул в рот длинную стрелу зеленого лука:       — А ну положь! — голос тетки был грозен. — Никак удумал девке в рожу ядреным дышать? Съешь вон... — она задумалась на миг, — хлеба. Да пива не пей, а то, не дай Бог, — она перекрестилась, — икать припрет.       Близнецы немедленно зафыркали, давя смех, но Канут уже не имел сил к сопротивлению. Взял ломоть хлеба, ел вприкуску с похлебкой и не спорил.       Однако, как ни растягивал Канут ужин, он все равно подошел к концу. Из раскрытого окна, наконец, потянуло более прохладным ветерком, а краски стали глуше и темней.       Отец поднялся из-за стола и похлопал сидящего сына по плечу:       — Ну, с Богом, Канут. Ты помни, что девица тебя больше стесняться будет, чем ты ее. Поговори хоть, если на танцы не решишься. А если она за приданое переживает, так и скажи, что, мол, это не главное. Хорошая девка и без приданого хороша, а дурная — и с приданым не годна.       — Да, отец, — Канут кивнул, понимая, что вот оно — началось. — Я постараюсь не оплошать.       Отец перекрестился, а мать с теткой взялись убирать со стола. Близнецы немедленно убрались за дверь, только их и видели.       — Постой, — мать вдруг повернулась от печки, когда Канут собрался уходить. — Возьми, сынок, на счастье. Если девушка тебе будет мила, подари.       В ладонь Канута скользнула тоненькая серебряная подковка на кожаном шнурке.       — Возьми, — настойчиво повторила мать. — Мне ее старшая сестра дала перед замужеством, на счастье. И мне посчастливилось. Пусть и вам посчастливится.       — Спасибо, — тепло отозвался Канут и крепко сжал пальцы на подковке. — Мам, я...       — Не мамкай, — улыбнулась мать. — Рубаху оправь.       — И денег возьми, — добавил отец, расстегивая кошель. — Держи пятьдесят грошей, но распорядись с умом. Не жалей на Кристину, да дружков не угощай и в кости не играй. Вот поженитесь — и также думай. На жену и детей денег не жалей, а на остальное — сто раз подумай.       От тетки, конечно, слова доброго не дождался.       Провожали — как на войну. Канут и до этого покоя не чувствовал, а теперь и вовсе чувствовал, как все внутри дрожит. Разве что белым платком не помахали вслед.       Но стоило отойти на сотню шагов, как из кустов на два голоса донеслось:       — Жил да был жених Канут...       — Бабы в жены не возьмут!       — У него язык из жопы...       — ... да и хер в кольцо загнут!       Дурацкий смех Канут проигнорировал, но в груди неожиданно стало легче. Знали бы братья, что их дразнилка спасла от тревоги...       Канут улыбнулся и куда уверенней зашагал вперед, к корчме. Ну и что, что там какая-то Кристина? Не укусит же она и на смех не поднимет, ей это не больше, чем ему, выгодно. А там уж как-нибудь...                                   Как-то очень быстро холодало, и Канут озабоченно взглянул на небо. Не было б дождя... На небе появилась дымка, вечерняя предвестница, а с севера тянуло облака. Но в такой час уже не разобрать, обычными или набрякшими, дождевыми.       Город зажигал огни. Лениво прошел мимо стражник с факелом. Днем-то они прятались: кто горло промочить шел, кто в теньке передыхивал, а сейчас, как полегчало, ходят.       Канут прошел мимо костела, перекрестился — и направился туда, где огней светилось множество. В корчме после трудового дня начиналось самое интересное — танцы.       И только тут Канут понял, что не знает, где и как встречать сосватанную девицу. Про Кристину он, конечно, слышал, и не раз, но в лицо почти не помнил. Она, видно, нечасто в городе показывается, все больше в отцовском доме сидит. Может, дел много, а может, не пускают...       Канут замер у тына и неловко огляделся. Вроде бы никакой девицы, что ожидала бы кавалера, не находилось. Может, еще не пришла?       Мимо горделиво прошествовал Енда. Бросил что-то невнятное в сторону Канута, но не остановился, а отправился к столам, где его сразу облепили приятели и девки. Канут пригляделся — Ярмилки пока нет. Ничего, вот придет она, так остальные сразу отпадут, ровно сухая грязь с сапога.       Корчмарь, старый Франтишек, обносил столы пивом, а завидев Канута, улыбнулся беззубым ртом:       — Редкая птаха пожаловала! Пива тебе?       — Э-э-э... Нет, — ляпнул Канут. — Я попозже.       — А, ну кликнешь, как соберешься, — тот задерживаться не стал.       Мимо проходили еще парни и девушки, но все шли к столам и всех их Канут отлично знал. Вспомнить бы, как эта Кристина выглядит. Вроде бы темненькая...       Наконец, на дороге показалась женская фигура, которая шла как-то осторожно, неуверенно. Ступала мягко, но будто и вовсе не торопилась. Канут посмотрел на лицо — и вспомнил. Точно, она! Лицо милое, но ничем не выделяется. А вот волосы — на зависть. Коса толстая, длинная.       Канут так бы и стоял, если бы девица не остановилась. Она ищуще глядела на смеющуюся молодежь и совсем не видела притаившегося в тени жениха.       Надо было что-то делать, и Канут вышел из тени. И неуверенно брякнул:       — Кристина?       — Да, а... А, — она облегченно, но нервно улыбнулась. — Ты Канут, я тебя видела.       Она явно чего-то ждала, и Канут еще больше растерялся:       — Хочешь пива?       Он надеялся, что она согласится или хотя бы просто кивнет, но та только растерялась:       — Н-не знаю... Я никогда не пила пива.       — Значит, надо попробовать, — уверенно заявил Канут, а сам чувствовал, что голова кружится.       Что он несет?       Кристина кивнула — уже облегчение! И, по-хорошему, надо было бы ее отвести в самый центр веселья, чтобы показать, что денег хватает и смелости тоже, но Канута хватило только на то, чтобы жестом указать ей на самый крайний стол, стоящий чуть в отдалении от других. Может, это и было невежливо, но представить себе, что Енда сейчас начнет громко спрашивать, кого он привел — и сразу вся смелость улетучивалась.       Кристина не возразила, скользнула на лавку и покосилась в сторону смеющегося Енды. Тот громогласно что-то рассказывал, и Кануту даже стало стыдно. Никогда ему не стать таким, как Енда. Тот из девок прямо веревки вил.       А Канут только глупо рванулся вперед, к невестке Франтишека, Зузане, которая несла поднос с булками, и попросил:       — Принеси две кружки пива и вкусного сушёного мяса.       — А гроши-то есть? — лукаво улыбнулась ему Зузана.       Канут смутился. Еще и эта глазки строить будет? А вроде молодая жена уже, вон пузо какое!       Но оказалось, что Зузана поглядывает на Кристину — и очень даже понимает, что к чему.       — Есть, есть, — Канут торопливо бросил несколько мелких монеток ей на поднос. — Принеси только. Или, может, лучше не мяса, а чего другого? Чего девушки любят?       — Девушки очень даже мясо любят, а кто говорит, что нам достаточно яблочка погрызть — дураки, — фыркнула Зузана. — Садись уже, кавалер, принесу.       Канут вернулся и задался насущным вопросом: о чем с ней говорить? Рассказывать так же громогласно, как Енда, о дегте и мешках с солью? Хвалиться отцовской лавкой? Аж с души воротило.       И тут Кристина негромко подала голос:       — Дождь будет, наверное...       — Я тебя до дому провожу, — невпопад пообещал Канут.       — Спасибо, — она вздохнула. — Только не поздно, а то отец мне голову отвернет. И братья тоже.       Канут уселся напротив, но все равно не понимал, что ей сказать. Не похоже, что разговор про отца и братьев Кристине будет по душе. А о чем еще?       А в голову все лезли непрошенные мысли о женитьбе. Ну, вон же она сидит... Наверное, красивая. Лицо нежное, ресницы опущены, пальцы перебирают шнурок от нательного креста. Сам крест терялся где-то, куда смотреть не следовало, но и не хотелось. Ну вот как такую назвать женой? А ведь с ней еще детей делать придется...       — А ты совсем не бываешь в городе? — спросил Канут, чтобы что-то спросить.       — Я... Редко, — призналась Кристина. — Отец не любит, когда я хожу одна. Да и незачем особо. У меня трое братьев, все здоровые парни. Если я одна пойду, так не донесу. Отец приносит мешки — каждый фунтов по двадцать, а то и больше.       — А что дурного хотя бы иногда в город выбираться? — нахмурился Канут. — Не за продуктами, а просто. По лавкам походить, в костел там...       — В костел я каждое воскресенье хожу, — послушно ответила Кристина. — В субботу отец с братом возвращаются поздно, я их кормлю, а поутру — на службу. Иногда еще за пивом заглядываю, если знаю, что им тяжко будет, когда проснутся.       — Пьют, значит? — ляпнул Канут.       — Ну... — она заметно покраснела. — У них работа тяжелая. И дома они редко бывают.       Это как-то совсем не походило на любовную беседу. Канут деланно улыбнулся:       — А на ярмарки? Ни разу тебя на осенней ярмарке не видал.       А сам подумал — может, и видал. Только Кристина тихая такая, незаметная.       — Я... — она еще больше смутилась. — Мы последние годы не ходим. Два года тому назад на весенней ярмарке брат подрался с... В общем, неважно. Его на десять дней в тюрьму посадили и штраф назначили такой, что пришлось недельный заработок отдать.       — А отец? — сурово нахмурился Канут. — Разве не мог пресечь?       — Отец ввязался следом, — Кристина вздохнула. — На ярмарке бесплатного меду наливали, вот они и... И я тоже не хожу. Чего я там одна делать буду? Да и в воскресенье у меня другие заботы есть, кроме ярмарки.       — А с подругами? — Канут и сам не понимал, чего вцепился в этот разговор.       Ну просто было как-то... Обидно за нее.       — У меня почти нет подруг, — она покачала головой. — Раньше я дружила с Кларой и Штепанкой. Клару отец отвадил, сказал, что пропащая. А Штепанку брат за свою подружку принял и... И она тоже перестала к нам ходить.       Тут пришла Зузана. Она несла две полных кружки холодного пива и целую миску сушеного мяса. И еще ломоть сыра.       — Держите, — она ловко переставила все это добро на стол. — Потом еще принесу.       — Спасибо, — Канут подоткнул пивную кружку Кристине. — Попробуй.       Она вдруг улыбнулась:       — А я пробовала.       — Ты ж говорила, не пила?.. — брякнул Канут.       — Не пила, — она кивнула. — Только разок и отхлебнула, когда из города отцу с братьями несла. Горькое! Но раз все пьют, наверное, это вкусно, только я еще не распробовала.       — Тогда нужно распробовать, — фыркнул Канут и сам — в пример — щедро приложился к кружке. Отер пивные «усы» и подбодрил: — Давай, давай!       Кристина наклонила кружку — и сразу обзавелась такими же «усами». Отпила... и поморщилась:       — Ну горькое же! Правда, лучше отвара от кашля.       — А ты заешь, — посоветовал Канут. — И сразу снова отпей.       Кристина послушалась, смешно оторвала зубами кусок мяса, запила пивом и... И улыбнулась ярче:       — А так действительно лучше! Мясо ужасно соленое, горьким хорошо запивать.       — Вот, так и надо, — одобрил Канут и повторил за ней. — Раз, другой, третий — и распробуешь, и сама уже в корчму захочешь!       — Главное — не пить столько, чтобы потом над ведром мучиться и в свинарнике просыпаться, — она рассмеялась. — Забавно.       Канут не очень понимал, что в этом забавного, но у девок, может, какие свои представления.       — У меня тоже двое братьев, — брякнул он наугад. — Младшие. Если они тебя будут обижать, ты мне скажи — и я им быстро наваляю.       А сам вдруг подумал, что еще кто кому наваляет. Близнецы, конечно, худосочные и малорослые пока, но ловкие, а еще их двое.       Кристина отвернулась, но голос ее прозвучал насмешливо:       — Младших я и сама отпугну так, что забоятся подходить. Я больше твоего отца боюсь и его сестру. Говорят, суровые. А вдруг я ко двору не придусь?       — Не бойся, — Канут вдруг ощутил хоть каплю уверенности. — Они хорошие, правда. А мама добрая.       Он вспомнил про подковку в кармане, но... Енда Калина вдруг громко что-то воскликнул — и послышались голоса и смех. Канут повернулся и краем глаза успел увидеть, что Кристина тоже во все глаза уставилась на него.       Пожаловала Ярмилка. Разрядилась в пух и прах: верхнее платье из голубой парчи, на груди что-то поблескивает, и в волосах тоже. Енда на правах жениха поднял ее за талию и поставил на площадку для танцев, а остальные девицы разметались и глядели нехорошо.       Грянула музыка — дружки Енды дули в губные гармошки, и пара понеслась танцевать.       Канут окончательно сдулся. Пригласить или нет? Что будет хуже?       — Канут... — вдруг позвала Кристина. — А... А нам обязательно тут сидеть?       — Что? — он повернулся и непонимающе уставился на нее. — Разве тебе не нравится? Тут пиво, танцы... Хочешь пойдем?       Слова сорвались сами, и Канут еще не успел даже осознать ужаса, как Кристина помотала головой:       — Я не умею. И не очень хочу. А это совсем надо?       — Да нет... — Канут выдохнул. — Я тоже не умею. И позориться не хочу.       — Может, пойдем тогда погуляем? — немного осмелела Кристина. — Недалеко. Посидим у пруда?       — А пиво? — растерялся Канут.       — А пиво с собой возьмем, чего добру пропадать, — подхватила Кристина. — Если будет надо, я тебе еще за пивом сбегаю, я привычная. А кружки потом вернем. Отец всегда так делает, когда берет «на ход ноги».       Канут разом почувствовал облегчение. Ну и пусть про него говорят, что трус. Главное — девица совсем даже не против, а за.       Он завернул мясо в чистый платок, а кружки взял с собой. Зузана поглядела вслед, но ничего не сказала. Канут понадеялся, что она не поднимет шум из-за кружек. В конце концов, он ни разу ни трактирщика, ни его невестку не обманул.       Вокруг было довольно шумно. После дневной жары народ охотно выползал из домов, чтобы поужинать. Мужики брались за ту работу, которую потным делать неохота, женщины шили, вышивали и мели дворы, пока еще что-то можно было разглядеть в вечерних сумерках.       До пруда идти было недалеко, буквально пару минут. Кристина первой шагнула на бережок, а потом позвала под сень раскидистой ивы.       — Садись, тут лавочка есть.       Канут устроился и не удержался, спросил:       — Откуда ты знаешь? Я ее ни разу не видал, хотя мимо ходил сколько раз.       — Я здесь иногда жду, когда отец с братьями по лавкам идут, — Кристина тоже уселась рядом. — Когда они пьяные, мне... стыдно с ними.       — Хорошие у меня теперь родственнички будут, — фыркнул Канут.       — Ты не думай, — вдруг испугалась Кристина. — Они... ну... Не будут досаждать. Зарабатывают хорошо. На еду хватает, на выпивку тоже. Мне платья всегда новые шили, ни с кого не брали.       Канут немного подвинулся, чтобы было, куда поставить кружку — и невольно ощутил бедром чужое тепло. Кристина замерла... И сразу отодвинулась. Стало совсем неловко.       — И-извини, — несчастно вздохнул Канут. — Я... Ну, не собирался тебя трогать. Просто кружку хотел поставить. Ты не думай...       — Ты, наверное, можешь немного трогать... — подумав, нахмурилась Кристина. — А я тебе нравлюсь?       — Ты... милая, — это было самое честное, что Канут мог сказать.       И внезапно понял, что ничто его не трогает: ни склоненная голова с длинной косой, ни нежные пальцы, ни горячее бедро под двумя платьями. И можно было бы сказать, что обстановка не та, но в купальнях обстановка была еще более не та, а срабатывало — только так.       — Ярмилка красивее, — вздохнула Кристина. — Она вообще такая... штучка.       — Никогда в ней ничего красивого не видал, — абсолютно честно отозвался Канут. — Если бы мне велели выбирать между ней и тобой, я бы точно выбрал тебя.       — Правда? — Кристина неуверенно улыбнулась. — Спасибо. Мне хочется нравиться тебе, но я не знаю, как. Отец говорит, что всякие украшения — это для гулящих.       — Умник какой, — не выдержал Канут. — Мама всегда колечки любила, и отец всегда ей их дарил. А если кто про мою маму бы такое сказал, так отец бы ему так настучал, что еще год в пустой башке отдавалось.       — Ты тоже... милый, — улыбнулась Кристина. — А почему ты в корчму не ходишь? Я ведь туда частенько заглядываю по воскресеньям. А тебя никогда не видела. Ведь тебе пиво нравится?       Канут вспомнил, что спрятал сушеное мясо в карман — и разложил платок на коленях. Больше особо и негде было, лавка широкой не была.       Кристина потянулась было за кусочком, но, видимо, сообразила, куда рукой тянется — и вспыхнула.       — Возьми, — торопливо сунул ей в руку несколько кусков Канут. — Я... Я просто не очень... общительный. Такие парни, как Енда или Ольда — для меня загадка.       И что-то в этих словах было настолько неправильное, что Канут вдруг резко ощутил то, чего не следовало ощущать. Только не в обществе невесты! Только не сейчас!       — Ну да, они... смелые, — заметила Кристина, но в голосе прозвучало нечто схожее с презрением. — Терпеть не могу, когда они начинают языками молоть. Ну, когда за углем приходят. Ровно меня тут нет или я телка на продажу.       — Ничего, они быстро заткнутся, когда... — начал было Канут, но тут случилось непредвиденное.       Что-то из густой травы вылетело прямо Кристине на подол. Канут только и успел отметить, что невеста прямо обмерла — и кажется, того и гляди лишится чувств. Она попыталась было вскочить, запнулась, уронила кружку, взвизгнула...       Канут бросился ей в ноги — и поймал то, что так напугало девицу. Здоровенная зеленая лягушка вывернулась из руки и одним прыжком улетела в пруд.       — Курва... — отчаянно выдохнула Кристина, едва не плача. — Канут, я... я... Извини. Я совсем не боюсь этих тварей, я просто...       Канут сразу понял, что она врет. Боится еще как. Боится едва ли не до потери сознания.       — Да ладно, — мужественно бросил он. — С кем не бывает?       — Извини, — повторила Кристина. — Я вовсе не такая дурочка. И не трусиха. Я просто...       Он потянулся было, чтобы успокоить ее и усадить на лавку, но она увернулась:       — Не трогай меня! У тебя руки... склизкие.       Канут мысленно фыркнул, но героически подобрался к воде, замочив лучшие сапоги, и тщательно вымыл руки.       Кристина глубоко вздохнула и села, понурившись.       — Вот так показала себя, — печально произнесла она.       Канут возмутился:       — А я что, лучше себя показал? На танцы пригласить не решился, ничего умного не сказал. Да еще и пива тебе предложил, хотя отец ясно сказал, что девушкам вино берут...       Кристина немного приободрилась и почти жалобно попросила:       — А ты мог бы принести мне вина? Я до сих пор чувствую это... на ноге.       — Конечно! — Канут воспрял духом. — А чего тебе принести к вину? Мясо я уронил.       — Да ничего не нужно, — застенчиво отозвалась девица. — Ну, или такого же мяса, мне понравилось. Из похлебки вечно отец с братьями все выедают.       Канут поспешно рванулся к корчме. На полпути вспомнил про кружки и вернулся. И увидел, как его невеста сидит, уставившись на гладь пруда... и лакает оставшееся пиво. Так же тихо Канут вернулся обратно. О кружках как-нибудь и сговориться можно.       В корчме вовсю шла гульба. Ярмилка отплясывала прямо на столе и, похоже, была изрядно пьяна. Ей вовсю прихлопывали остальные, а Енда ходил гоголем. Завидев Канута, он громко проорал:       — А где твоя подружка? Или ты за добавкой вернулся?       Прозвучало это похабно, но Зузана, громко плюхнув перед Ендой еще пива, звонко произнесла:       — Он-то свою красавицу уже увел, а твоя вон того и гляди другого найдет!       Ярмилка звонко расхохоталась и буквально свалилась в руки жениху. И еще и запечатлела на его губах поцелуй. Енда сразу присмирел, как молодой бычок, если того хворостиной стегнуть.       — Зузана, — позвал Канут, — а налей еще пива. И вина дай. Я кружки потом верну, честное слово!       — А, — фыркнула та. — Наконец-то догадался, что девушки пиво не жалуют. Ладно, дам тебе в долг, но смотри, не привыкай, а то станешь, как те пропойцы, что неделями кружки возвращают, а поутру на пороге скулят.       Канут забрал мех с вином, кружку свежего пива, а потом, спохватившись, попросил и мяса. Зузана, может, и хотела что сказать, но ее отвлекли пирующие, и она поспешила назад. Ходила она небыстро, с таким-то пузом.       Канут вернулся к пруду и увидел, что его невеста пиво допила, а кружки аккуратно собрала у корней под ивой. Верно отец сказал, что толковая.       — Держи, — он протянул Кристине мех с вином. — Пей.       — Из чего? — полюбопытствовала она.       Канут спохватился, что ничего не попросил, а Зузана тоже, видать, не подумала. Ухаживание окончательно не задалось.       Кристина, видимо, узрела смущение, а потому махнула рукой и весело сказала:       — Давай так, небось, не оплошаю.       Сидели на лавочке, пили молча. Канут вдруг подумал, что это больше похоже на посиделки с друзьями. Можно сидеть и поровну делиться едой, запивать и молчать, глядя на водную гладь. А вот как раз с парнями выходило еще хуже. Можно сказать, хуже некуда. Стоило куда не туда посмотреть — и пожалуйста, пальцы дрожат, по спине мураши. Да от одной мысли уже не по себе. За что Господь так проклял?..       — А ты жениться хочешь? — вдруг спросила Кристина. — Нет, я не имею в виду — на мне, а вообще?       — Не знаю, — честно ответил Канут. — А ты замуж хочешь?       — Тоже не знаю, — она вздохнула. — С одной стороны, мне, конечно, хочется убраться из дому. А с другой... Вокруг чужие люди, а потом дети родятся... Братья на Пасху будут приходить и чихвостить меня в хвост и в гриву...       — А чего бы ты хотела? — Канут взглянул на нее и почти допил пиво. Оставалось на донышке.       — Не знаю, — она пожала плечами. — Я бы уехала. Ей-Богу, уехала бы, чтобы больше никогда в жизни их не видать. Только ты-то никуда не уедешь. У тебя тут лавка, двор свой, семья.       — Ты права, — Канут вздохнул. — Как я все брошу?       — Ты не думай, — Кристина грустно улыбнулась. — Я так обрадовалась, когда отец сказал, что сосватал мне тебя!       — Почему? — Канут даже смутился.       — Потому что я тебя совсем-совсем не помнила, — не замечая, энергично воскликнула невеста. — А раз не помнила, значит, не пьяница и не драчун.       — Ну... Это верно, — фыркнул Канут.       Кристина увидела, что пиво у него кончилось, и вскочила.       — Ты сиди, — поспешно сказала она. — Я тебе еще принесу.       — Подожди, — Канут тоже напрягся. — Дай я тебе хоть денег дам!       — Не нужно, отец немного расщедрился на радостях, — она улыбнулась. — И мне тоже хочется за тобой поухаживать. Ты все-таки с меня ту гадость снял.       Канут не стал спорить. Хотелось передохнуть и хоть немного подумать. Так же, глядя на воду.       Когда Кристина вернулась со свежим пивом, он уже успел придумать, что ей сказать, чтобы и не соврать и правды не говорить, которую и перед собой признать совестно.       — Я о женитьбе до сегодняшнего дня не думал, — объявил он, как рихтарж с помоста. — Но когда отец сказал про тебя, засомневался. Мне бы хотелось, чтобы у меня... был друг. Не такой, как Енда или Ольда, а просто друг. Ну, который всегда за тебя.       — Мне бы тоже хотелось такого... Только не здесь, — подумав, ответила Кристина и уселась рядом. — У меня уже были подруги, я тебе говорила... И отец с братьями все испортили. А почему у тебя нет друзей?       Канут молчал. А что сказать? Не только в задиристости дело, нет, иначе бы хоть какой друг, а нашелся. Но правда? Правды говорить никому нельзя.       — Я... Плохой я друг, Кристина, — с тоской отозвался Канут. — Кабы не отец, так я бы и вовсе из лавки не выходил.       — Если бы у меня был такой отец, как у тебя, я бы... — невеста тоже вздохнула. — Я бы ему все честно-честно рассказывала, что на сердце и что на душе. Ты хороший парень, почему себя так хоронишь? Скажи, если не обманываешь и жениться вправду собрался. У нас ведь теперь дела общие будут, я хочу быть хорошей женой.       Канут крепко приложился к кружке и выпалил:       — Да ты слишком хорошая, Кристина! Я на тебя смотрю и думаю — за что тебе такое? Я ведь не зря с девушками не гуляю. Боюсь, что... вообще не смогу.       — Ой... — она опустила голову и зажмурилась. — Ой, Канут, ты что, совсем не...?. Я... я все равно детей не очень хотела...       — Хотела, — резковато отозвался Канут. — Это тебе и право на мужнин дом, и от отцовой семьи защита.       — И душе радость, — добавила Кристина. — Мне всегда маленькие нравились, только братья, даже старший, никому не нужны. Ходил он свататься, так его вилами прогнали. Ты прав, Канут, я думала об этом... Но это не самое главное.       — А что самое главное? — он повернулся и успел увидеть на лице невесты беспокойство и страх. Впрочем, это быстро сменилось слабой улыбкой.       — Самое главное — чтобы муж был хорошим человеком, — твердо ответила Кристина. — Ты хороший, Канут. И мне совсем не важно, что твой отец зажиточный купец, что ты... сомневаешься в себе... У нас все получится, если мы очень захотим.       Только Канут не хотел. В этот момент он осознал это с кристальной ясностью, как проступает по весне подо льдом дно речки. И дело тут не в том, что хочется не жениться, а замуж. Дело в том, что Кристина такого не заслужила. Она добрая, терпеливая, сострадательная и неглупая. Да, она может стать ему другом и матерью детям, но она заслуживает большего. Хорошего парня, который будет носить ее на руках и благодарить Бога за нее, а не того, кто тяготится одной мыслью о женитьбе.       И такого парня Канут, кажется, знал.       — Подожди, — сказал он совсем другим голосом, — а если бы другой жених нашелся, не хуже меня, ты бы пошла с ним?       Кристина поглядела изумленно. В самом деле, куда-то делись и неуверенность, и неловкость. Канут теперь говорил так, как того бы желал отец. Вот только... Об этом думать себе пока Канут запретил.       — Я скажу тебе, как перед священником, — отозвалась Кристина со страхом и недоумением. — Пошла бы, если бы знала, что он добрый человек. Но отец мне не простит, если я не послушаюсь его воли. Да ты в себе ли, Канут? Зачем так со мной говоришь? Если я тебе чем не угодила, просто скажи — и я сделаю так, как ты хочешь.       — Я хочу, — сквозь зубы процедил Канут, — чтобы ты была счастлива.       — Ты сделаешь меня счастливой, — уверенно отозвалась Кристина. — Еще никто не думал о том, чтобы я была счастлива, значит, ты сможешь.       — Да, сделаю, — дал слово Канут, хотя сам думал о том, о чем она, вероятно, даже не подозревала. — Спасибо, Кристина, что слушала мои бредни, но мне пора. Да и тебе тоже. Скажи отцу, что я тебе понравился и что я позову тебя на свидание на днях.       Она еще больше оторопела и робко спросила:       — А ты... позовешь?       — Обещаю, — неясно откликнулся он, не поясняя, что же именно обещает.       В голове, слегка затуманенной пивом, созрел план. Все равно жизнь с проклятием Господним не задалась. Но появилась цель.       Канут проводил девушку почти до ее дома, но остановился перед входом во двор.       — Заходить не буду, — начал было он, но Кристина перебила:       — Конечно, я понимаю. Отец наверняка пьяный, так что говорить с ним лучше мне, я знаю, как правильно.       — А когда его не бывает дома?       — Так почти всю неделю, — растерянно отозвалась Кристина. — Дома двое младших братьев остаются. Только у меня времени на прогулки не будет, их надо кормить, за огородом нужно смотреть, за скотиной ходить...       — Ничего, — так же неясно отозвался Канут. — Ты жди, я приду, когда твой отец уедет.       Кристина постояла, помолчала, а потом вдруг взяла за руку и торопливо прошептала:       — Если ты хочешь... попробовать со мной, так приходи, когда луна выйдет. Раньше я сбежать не смогу.       — Я... не для этого, — выдохнул Канут. — Но ты права, я не хочу, как велит твой отец и мой. Я... просто приду, хорошо?       — Конечно, — она улыбнулась, и от этого на душе снова загорчило.       Такой искренней и нежной была эта улыбка! Наверное, только такие женщины — причина того, что мир еще не сгинул в войне и грязи.       Канут помахал ей рукой и ушел, но чувствовал, как внимательно и тревожно глядит она ему вслед.       Наверное, невеста подумала, что он хочет вернуться домой или набраться в корчме... Путь Канута и впрямь лежал в корчму, только пить он больше не собирался. Вернулся к иве, забрал кружки и мех, потащился в кабак. Зузана, очевидно, устала и ушла, потому что посетителей обслуживал один только старый Франтишек. Канут вернул ему перепачканные землей кружки и спросил:       — А Михал, парень из купальни, не заглядывал ли сегодня?       — Заглядывал, — проворчал Франтишек. — Ровно как ты, дикий. Взял пива да колбасы — и ушел. Он всегда так делает перед светлым воскресеньем. А тебе-то что за дело?       Канут не нашелся с ответом. От невесты к дружку сбежать — плохо. Но и к невесте дружка пригласить — не лучше. Эдак завтра в Кристину гнилые помидоры полетят.       — Небось, как всегда, на своем сеновале в купальнях пьет, — сварливо продолжал старый Франтишек, пока никто не окликал. — Я ведь давеча туда заглядывал о повитухе справиться, так сказали, мол, враз проснутся, а ежели надо будет роженицу доставить, так Михал и донести может, сильный. Только сразу сто грошей запросили. Виданное ли дело?! Еще даже не родила, да еще неизвестно кого родит, а сто грошей уже возьми да отдай.       Канут так и стоял, молча, как пень, пока трактирщик не махнул рукой и не ушел. Развеселый пьяный бедлам перетек под крышу, так что приглядеть, конечно, стоило.       Канут развернулся и решительно отправился к купальням.       Пока шел, окончательно завечерело. Темно было — хоть глаз коли, а фонаря или хотя бы факела у Канута с собой не нашлось. Не думал, конечно, что глубокой ночью за речку соберется махнуть. Но дорога спускалась под уклон и все больше чавкала под ногами, а вскоре запахло водой и водорослями.       Канут свернул, идя на слабый огонек — и едва не вписался в забор. Калитка еще была распахнута настежь, но, похоже, даже самые поздние посетители разошлись, хотя в доме кто-то еще чем-то стучал и хлопали двери. Во дворе лежала псина — даром что на охрану поставлена, спит себе... Даже в курятнике никто не квохтал.       Канут крадучись, воровским манером пробрался к сеновалу — и тут же услышал грозный, но не очень трезвый голос:       — Ты кто? И чего тебе надо?       — Это я, Канут, — негромко сказал он. — Поговорить надо.       — Крепко тебя, видать, приперло, — хмыкнул Михал и поднял повыше закопченный фонарь, освещая нехитрую картину: расстеленную прямо на соломе кожаную безрукавку, на которой стоял пивной жбан да два куска сыра. — Ну садись, угощайся, чем Бог послал. Рассказывай.       Канут сел, но как завести разговор, не знал. Хмель начал рассеиваться — и оттого ночные посиделки выглядели глупее не придумаешь.       — Пей, — Михал подпихнул в бок босой пяткой и уселся поудобнее. — О чем поговорить-то?       — Да так... — уклончиво пробормотал Канут и вдруг брякнул. — Ты жениться хочешь?       Михал фыркнул:       — А ты что, предлагаешь?       — Да не на мне, — торопливо перекрестился Канут. — Просто я подумал... У тебя ведь ни отца, ни мамки, тебя и просватать некому. А пока ты сам разберешься, что к чему, всех добрых девиц разберут.       — Ну-у-у, брат... — протянул Михал. — Ты меня совсем-то за слабоумного не держи. У добрых девиц и родители, и бабки, и дедки, и тетки-дядьки, и еще полдеревни родни. А тут я — без роду-племени, зато работящий — со шлюхами-то.       — Иногда цветок и в навозе расцветает, — наставительно произнес Канут и, отчаявшись, приложился к бочонку. — Девушка есть хорошая. У нее, и верно, родни полно, только родня такая, что она от нее подальше сбежать хочет. Вот я и подумал...       — А это кто ж такая будет? — заинтересовался Михал.       — Кристиной звать, — откликнулся Канут. — Углежогова дочка.       — Кристина, Кристина... Нет, Кристины не знаю, — пришел к выводу Михал. — Она в лесу, что ли, с ними живет? На отшибе?       — На отшибе, но не в лесу, — мрачно буркнул Канут. — А что ты не видал, так и правильно: этим углежогам дай волю — они и вовсе ее в коровнике запрут. А она хорошая.       Михал подумал немного, а потом спросил:       — А она тебе кто? Родня какая?       — Да какая родня, — Канут махнул рукой. — Невеста.       Михал молчал долго. Потом почесал в затылке:       — Что-то я не пойму. Ты пришел ночью, чтобы предложить мне жениться на твоей невесте? А сам что, не можешь, что ли?       — Ну, в общем, да, не могу, — замялся Канут. — Мне ее сосватали, а я с ней погулял и понял, что жизнь ей портить не хочу. Она работящая. Можете в Сазаву уехать, а то даже и в Ратае. Толковые везде нужны. Так сходишь к ней?       — Сходить-то могу, за погляд денег не берут... — протянул Михал. — А что ты делать будешь?       — Это мое дело, — твердо отозвался Канут. — С отцом я сам разберусь. А ты приходи в дом, что последним на тропе к лесу стоит, где сгоревший овин. Ее отца всю неделю дома нет, а если братья будут дома, скажи, что, мол, ты и есть жених. Братья младшие, они перечить не посмеют.       — Ладно... — протянул Михал, но встать не дал, придержал за рукав. — Только ты скажи, Бога ради, почему ты с этим ко мне пришел? Почему ночью?       — Видел, что ты хороший человек, — честно откликнулся Канут. — А ночью, потому что поспешать надо. Когда ее отец прознает, что Кристина купеческого сына на водоноса променяла, со свету ее сживет. А то и кому другому сбагрит, еще похуже меня.       — Чем ты так плох-то? — озадачился Михал. — Честный парень, в кошельке всегда монета будет. Она тебе еще женой не стала, а ты вон о ней как печешься!       — У меня, Михал, свой крест, — помотал головой Канут. — Детей со мной не наживешь и вообще...       Михал аж жбан выпустил:       — Неужто оттого, что я тебе сегодня это самое ледяной водой залил?       Канут только рукой махнул:       — Да если бы!.. В общем, не подведи, а? А если понравится тебе Кристина... — он потянулся за пазуху и вытащил тонкую серебряную подковку на цепочке. — Подари. Не от меня, от себя подари. Пусть вам посчастливится.                            Царила глубокая ночь, но в отцовом доме не гас огонек. Пожалуй, сейчас Канут этому был только рад. С плеч долой — а дальше хоть трава не расти.       Скрипнула входная дверь, и Канут поплелся к очагу. Отец сидел за столом, но ни матери, ни тетки — видно, легли уже спать в горнице. А братьев, наверное, уже давно загнали на чердак. Смилостивился Господь...       — Ну, вижу, ты на славу погулял, — отец поднялся навстречу с улыбкой, но сразу обеспокоился. — Или нет? Да что с тобой, сынок, на тебе же лица нет! Неужели Кристина такой скверной оказалась? Или дружки твои свинью подложили?       — Нет, отец, — коротко ответил Канут. — И приятели Ендой заняты были, и Кристина оказалась лучше, чем ты, отец, обещал.       — Тогда что же не так? — отец усадил на лавку и сам сел напротив. — Или гуляние не получилось? Так знаешь, как мамка говорит? Первый блин всегда комом, вот.       — Нет, все было хорошо. Правда, отец, — все более тяготясь, пробормотал Канут. — Только... Знаешь, отец, я решил, что не буду жениться. Ни на Кристине, ни на ком другом.       Отец, только что глядевший с сочувствием, нахмурился:       — Это что еще за разговоры такие? Ты что это удумал? Если эта девка не глянулась, другую найдем, но эти выкрутасы ты мне брось! У человека дом должен быть, жена, дети. Старой деве на свете тяжко, но еще того хуже мужику-бобылю. А дело я на кого оставлю? А хозяйство?       Канут, наконец, вклинился:       — У тебя, отец, еще двое сыновей есть. Небось, не будут всю жизнь в колючках прятаться и навозом кидаться.       — Есть-то есть... — заворчал отец. — Но ты у меня никогда на других свое дело не сваливал. Признавайся, что такого эта Кристина устроила, что тебя от всего женского рода воротить начало?       Канут выдохнул и проговорил угрюмо, глядя на доски стола:       — Это не она. Не она устроила. И не воротить, а... Просто не могу. Пока думал, что это еще не скоро, как-то справлялся. А когда увидел ее совсем рядом... Не хочу ее на такое обречь.       Отец явно озадачился:       — Это на что — на такое? На добрый дом? На неглупого мужа? На хорошую семью?       Канут не выдержал. Отец — добрый человек, он сам такого никогда не подумает.       — На позор. Хорош добрый муж — на других мужиков смотрит!       Отец нахмурился непонимающе, а Канута уже несло:       — У меня и друзей потому нет! Днем весело гуляешь, а вечером маешься! И в голову всякая дрянь лезет. Ольда свою Хану обнимает, а я завидую черной завистью! Ей завидую! А дальше и того хуже будет. У всех дети пойдут, а я что?       Отец так и молчал, только рукой потирал рубаху напротив сердца. Канут вдруг почувствовал страх. Ну вот, сказал. Что теперь будет?       — Ой, сына... — с болью в голосе протянул отец. — Ой, беда...       Канут снова уставился в стол:       — Не сегодня беда пришла. Это я раньше мысли дрянные гнал. А сегодня понял — не выйдет. Нельзя в чужую рубаху влезть, чтобы она тебе впору была.       Отец расстегнул воротник, потер под рубахой и попытался заглянуть в глаза:       — А может, ты лишнего себе надумал, сынок? Ежели там где куда не туда посмотрел, так оно и ладно, со всеми случается. Вот я твою мамку ни на кого не променяю, а все ж таки нет-нет, а на Клару погляжу. Или, может, я от тебя больно многого ждал? Может, проспишься да и пройдет оно все? На торговую неделю в Сазаву поедем... Там же каждый год невесты, ровно павы, вышагивают. А уж выкуп — дело мое, справлюсь небось.       Но Канут помотал головой:       — Нет, отец. Ты зря так о себе говоришь. Ты мне самую лучшую невесту уже нашел, будто знал, какая мне по душе будет. Но... нет, не могу. Да и давно это уже. Вот как парни разговоры начали заводить про девиц, мол, у какой груди больше, а у какой губы ярче, так и я задумываться стал. Только не про то. Они мне про наших девушек, а я только смотрю и... Хватит, отец.       Тот покачал головой:       — И с чего с тобой такая хворь приключилась? Может, обидел кто? Или чего лишнего подглядел?       Канут вздохнул:       — Дня не проходит, чтобы я об этом не думал. Не было ничего. А если ты про то, с кем... то есть... В общем, вообще ничего не было. И я не говорил никому. Уж лучше я буду тихонечко себе жить, как раньше. А вот младшие уже женятся, и...       Однако отец вдруг поднялся и велел:       — Сходи в лавку, возьми там настою с ромашкой. Того, успокоительного, что я вздорным бабам продаю. Сходи.       Канут не посмел ослушаться, хотя пить настой — это последнее, чего бы ему теперь хотелось. Что теперь будет...       Он послушно отпер дверь в темную лавку, а наемному стражнику, что сразу заворочался на лавке, предупредительно бросил:       — Я это. Отец велел.       Горшок с травами никак не хотел доставаться с полки, глиняные бока постукивали о такую же глину, но Канут с грехом пополам справился. А когда вернулся, отец уже вскипятил воды и занялся варевом. Неловко, конечно, обычно по этим делам мамка главная. И слова его были такими же неловкими:       — Нет, сынок, не выйдет, как раньше. Я уж не говорю о том, что Кристинин батя-углежог нас помоями поливать на всех углах будет, как узнает, что мы от его дочери открестились. Но так, как ты себе надумал, вообще бы не получилось. Что мне теперь делать? Оставить лавку тебе, а женатых сыновей с отступными прогнать? Или, может, тебе, как приживалке, с ними поселиться? Что ни сделай, шепоток уже через год-другой пойдет, а то как бы не раньше. А если ты говоришь правду... — он пожевал губами и наконец посмотрел прямо в лицо. — Если так, то не сегодня-завтра, но ты опростоволосишься. Да не просто так, а с треском. Раз эта хворь у тебя не неделю, не месяц, не год, значит, дьявол в тебя крепко зубами вцепился. А этим тварям всегда мало, не успокоятся, пока тебя окончательно не погубят.       Канут понял, что отец прав. Вот во всем прав, от первой до последней буковки. И ладно, себя загубить, а отца? А мамку, братьев? Да даже тетку. А как оно еще хуже обернется? Начнут на покаяние таскать, да и то — в самом лучшем случае. А в худшем... Даже думать боязно.       — И... Что теперь? — как Канут ни старался, голос все-таки дрогнул. — Ушел бы, да кому я нужен? Кроме как считать да деготь разливать, ничего и не умею.       Отец покряхтел, словно разом постарел лет на десять, а потом покачал головой:       — Раз в тебя дьявол вцепился, стало быть, надо спасения у Бога искать. Завтра же поутру в сазавский монастырь напишу, а если будет мне соизволение, то и съезжу. Думал на свадьбу гроши пустить, а придется на поклон к монахам. Ты себя раньше времени не хорони. Чтению да письму обучен, считаешь получше многих. Разучишь эти латинские буквицы, ума наберешься... Глядишь, и смилостивится Господь, если смирение в себе найдешь.       Канут даже прикрыл глаза. Ох и круто жизнь повернулась! Но все лучше, чем неприкаянным маяться, да еще с каиновой печатью...       — Спасибо, отец, — неловко уронил Канут. — Знаю, ты не этого от меня ждал...       — Ну, сынок, человек предполагает, а Господь — сам знаешь, — вздохнул отец. — Чего только в мире ни бывает. Ты у меня жив-здоров, за это уже Бога благодарю.                     Канут в эту ночь устроился на сеновале. Ничего, нынче не холодно, а побыть одному хотелось. Мысли в голову лезли пугающие, но уже не такие тоскливые. А что, если действительно помогут молитвы? Что, если божьи люди знают, как изгнать такое проклятье?       Тут скрипнула дверь, и Канут напрягся. Небось, братья проснулись — и теперь хотят позубоскалить над «женихом».       Но шаги были тяжелые. Неужто отец еще что-то сказать хочет? Вроде бы и без того много разговоров было, всю душу вымотали.       Ночь уже начала сереть, сквозь распахнутые ворота становилось видно, как в темноте все больше проступают очертания курятника и пугала на огороде, а потом мелькнул и светлый платок. Нет, не отец. И не мамка, мамка легче ходит.       — Не спишь? — сварливо буркнула тетка. — Ну и наломал ты дров!       — Вы про что это, тетенька? — насторожился Канут.       И даже сел. Чего это она пришла?       — Да про сватовство твое нерадивое.       Она присела на лавку, от чего та натужно скрипнула, и глухо пробасила:       — Мне-то нечего заливать, все слышала, что ты брату наговорил. Ох и наворотил! Кто ж такое родичам-то говорит? Да и братец мой — дурень. Послать такого, как ты, парнишку в монастырь — это, как говорится, пустить козла в огород. Ты, Канут, умных советов слушай, а глупых — не слушай. Как вдоволь натерзаешься бременем своим неподъемным, так смотри, чтобы мужик спокойный был. У кого вечно любовь в этом месте играет, от того одни неприятности. Сегодня, понимаешь, любовь, а завтра — еще чего-нибудь припрет. И все, ни тпру ни ну, не развяжешься.       Канут безотчетно отпрянул:       — Да про что вы такое, тетенька, говорите?       — Да не пучь ты на меня глаза! — тетка погрозила пальцем. — А то так на лбу и останутся! Говорю, как страдать по своей тяжкой доле перестанешь, мужика с умом выбирай. Небось, среди монахов многие рясу задрать не прочь, а ты сначала головой думай, а потом — чем уж там ни на есть.       — Избави Господи, — Канут перекрестился. — Я же за отпущением собираюсь, а не за грехом!       — Вот и я о том же, — весомо подтвердила тетка. — Среди монахов лучше тихонечко, а то сразу вой на всю Богемию поднимется. А коли надоест, так ты ж не дерево: встал — да ушел. Только сначала грошей с собой надо иметь да мысли ясные — куда, как и с кем. Понял?       — Спасибо за науку, тетенька, но мне оно не пригодится, — твердо отозвался Канут. — Я про себя уже все решил.       — Это ты пока решил, — хмыкнула тетка. — Я тоже по семнадцати лет мно-о-ого чего решала! Вот, возьми, — она сняла с шеи замусоленный холщовый кошель. — Да пока не трать. Некуда тебе пока, ты ж все решил. Но вдруг жизнь как обернется? Серебро — оно везде серебро.       — Спасибо... — Канут взял мешочек, хоть и не знал, как им распорядиться. Но, наверное, стоит сберечь — хотя бы в благодарность.       — То-то же, — тетка тяжело поднялась. — В одежу пока спрячь, а дальше сам разберешься.       Канут проводил ее взглядом. Какая такая история таилась за громкой грубоватой теткой?.. Тоже, наверное, невеселая.       — Тетенька! — окликнул он ее. — Тетенька, если Михал на Кристине женится, вы мне весточку дайте, а?       — Нельзя тебе в обители вести из миру принимать будет, — хмыкнула тетка. — Но уж исхитрюсь, поди. Гроши все любят. А ты спи. А то, не дай Бог, настоящую хворь подхватишь.       Она ушла, но спать Канут не мог. И не от тревоги, не от тоски — а от мысли, что, наконец, все сделал правильно.