Амбиции

С тех пор как Надзиратели начали свое существование, Пугод подчиняться привык беспрекословно. Модди — лидер, негласно и почти обоснованно. Его слова — истина, не подлежат критике, только исполнению. Природой заложено подчиняться альфе, сильному и властному, только это разумом собственным осуждается из раза в раз. Эго при каждом удобном случае бунтует, возразить пытается, только природа всегда сильнее была и будет. Пугоду ничего не останется, кроме как внутри себя терпеть конфликт своей омежьей сущности с амбициями. И вопреки себе, своему эго, глядит всегда так вожделенно, взглядом щенка, что скрывает его шляпа. Не будь её — про Пугода все бы стало ясно давным-давно. Но, пока никто происходящее не замечает, сталкиваясь лишь с опущенными глазами — можно не переживать так сильно. Только так, остатки гордости в кучку собирая, тот может считать себя полноценным членом их организации. Даже Жираф, омегой таким же будучи, всегда спокоен, подшучивает глупо, совсем того напряжения в воздухе не ощущая. А оно для Пугода — давящим ошейником было, увы — уже обыденно. Тот позволяет себе откровенно подстебывать Модди и не бояться того зверя внутри друга. Да и прижатым себя к стене обстоятельствами не чувствует, голову гордо вскидывая с извечной улыбкой. А Модди молчит. Игнорирует и «рофлы» Жирафа, и восхищение Пугода, словно стена каменная, непременно непробиваемая. Неясно, действительно ли Пугод так хорошо скрывает свои желания низменные, или же альфа в упор не замечает, как только один омега затихает в его присутствии, каждое слово ловит, как будто бы приказы что-то более важное обозначают. Неужели Модди совершенно не слышит, как сердце его стучит бешено от одного его присутствия, едва ли грудную клетку не выламывая? До боли ребра уничтожающей. Но ответы так и не находятся, а вопросы уже приедаются. Только любимое прикрытие в виде шляпы до сих пор спасает всю ситуацию, удерживая Пугода от позорного падения в чужих глазах. Единожды его застают врасплох, чуть все тайные позорные не вытащив наружу, словно перевернутую корзину с грязным бельем. Для Модди обойти защитные системы проблемой никогда не было, но едва ли когда-то он всерьез пользовался этим, уважая личные границы омеги. Ведь он все-таки не какое-то жадное животное, на всех подряд бросающееся. Знакомый запах, отдающий терпко лесом, коньяком и чем-то иллюзорным, что голову кружит и вдохнуть полной грудью мешает, посреди родных стен базы мелькает неожиданно. Омега точно не мог ожидать, что его спокойствие внезапно будет нарушено. Руками дрожащими Пугод в одно долгое мгновение, кажется длящееся бесконечность, нащупывает шляпу, как будто та ему жизнь спасает, и накрыть свой взгляд успевает ровно в момент, когда за спиной силуэт знакомый вырисовывается. Пусть Пугод и возвышается над ним незначительно, преуспев хотя бы в генетической лотерее роста, Модди всегда будет выше по статусу. Омеге тошно быть ведомым, что по природе, что по работе, но сделать он ничего не может, запахом чужим опьяненный. Модди просит что-то тоном спокойным, почти обыденным, но взгляд его издевательский, будто проверяет реакции, складывает картину в голове единую и делает выводы. Пугод, на одну из стен оперевшись так, будто секунда — рухнет, обыденно отчитывает друга, мол, двери-то придумали до нашей эры три тысячи лет как, явно же не чтобы чья-то рука вскрывала замки и механизмы. Перечить права не имеет, оба привыкли к этому. Поэтому положение их, и так неравноправное, еще более унизительным на мгновение кажется. Простояв минуту, Модди уходит. Кажется, что добился своего, хоть и не сделал ничего, как казалось Пугоду. Так, ворвался и посмотрел, будто на экзотическую зверушку в зоопарке. Чего вообще омега так распереживался? Да только вдохнуть полной грудью все еще не получается, воздух пропитан едким запахом чужим. Модди, оставшись послевкусием горьким на языке, оседает на коже и под неё глубоко проникает, становясь частью. И не отмыться от него. Хочется больше. Пугод признается себе наконец, предательски глаза закатывая то ли в иронии бешеной, то ли удовольствии едком. Природа победила в этой борьбе, а он сам позорно пальцами пытается себя довести, чтобы инстинкты хоть на секунду замолчали. А они вторят все об одном. Модди. Модди. Модди. И жизнь превращается в ад. Каждую секунду тело ноет, умоляя Пугода об альфе. Об одном конкретном, черт бы их побрал всех вместе. Пугод пытается идти на компромисс — так его спальню постепенно заполняют «игрушки». Поначалу даже помогает, ненавистные инстинкты замолкают, хотя бы немного удовлетворенные, но стоит начаться очередной течке — даже этого становится мало. Договориться со своим бессознательным едва ли возможно, и Пугода можно назвать безумцем. Он ведь пытался! Много раз пытался! Даже блокаторы купил. Долго играл с блистером в гляделки, взвешивал все за и против, едва ли не рыдая перед ними. Хотелось жить полноценной жизнью, но с подбитым здоровьем будет тяжело воплотить свое желание. Более того — он, можно сказать, при рождении еще был природой проклят, пока она смеялась безумно, просматривая страницы его будущего. А что теперь с ним станет? Ему, может быть, кто-нибудь выход из этой ситуации подскажет? Модди, прознав как будто о том, что с Пугодом теперь происходит из-за его, фактически, влияния, нарочно реже на глаза попадается. Даже на собраниях надзирателей он либо появляется на пару минут, никого взглядом не удостоив, либо совсем не приходит. Жираф смеется: «Гон, видимо, замучил, туда его». А Пугод, отшучиваясь нервно, щеки изнутри прикусывает, пытается не дрожать всем телом от того, насколько ему мало внимания его альфы. Хоть и статус «его» — достаточно призрачная, хоть и ироничная шутка. Пугод сам встречи не ищет, пытаясь не запираться в комнате все свое свободное время и жить жизнью «обычной», но Модди, подобно призраку, маячит перед глазами, никогда не появляясь совсем близко. Играет, выжидает, словно охотник, ловко расставляющий сети. И Пугод давно в этих сетях увяз. Новое собрание. Модди смиловался, пришел наконец, вид у него обыкновенно спокойный. Только взгляд оценивающий на Пугода он кидает изредка, масла подливая в уже горящий чертовым пламенем огонь. Пугод уже растаять готов от одного только ощущения, что на него смотрят, но держится, сжимая руки до синеватых полумесяцев на ладони. Потому что этот его проигрыш будет обозначать падение на самое дно. Стоит Жирафу улизнуть с собрания, под предлогом из разряда «у собаки моей троюродной тётки радикулит, нужно собрать травы-муравы на лекарства», Пугод уверенно подходит к альфе. Выглядит нелепо немного, неправильно — омега все еще немного над ним возвышался. Хотелось просто поговорить с Модди, как в старые добрые времена, от которых лишь воспоминания остались, покрытые пылью. Их молчанка давно приобрела оттенок голодных игр, и юноша наивно полагает, что выйдет сухим из воды, заговорив первым. Ведь всегда побеждает дружба, не так ли? Только слова не идут. Вместо этого, растеряв всю уверенность былую, все-таки в глазах не только своих падая, Пугод скулит тихое «пожалуйста». На лице Модди сияет самодовольная ухмылка. В этой войне победил он. Притягивает омегу за галстук, сокращая расстояние до минимума. Чтобы тот, кажется, задохнулся к черту до начала всего. Отбрасывает в сторону ненавистную в последнее время шляпу, жадно заглядывает в чужие глаза, в которых наконец видно, насколько Пугод хотел его. Модди медлит, даёт еще пару секунд подумать, нужно ли юноше все это, точнее сказать — снимает с себя ответственность, но тот самостоятельно чужих губ касается робко. Фарс чистой воды, и Модди тут же отстраняет его. Они ведь здесь не за нежностями собрались, верно? А вот и, как оказалось, первое разочарование, которое потом в сожалениях возродится, расправив крылья подобно фениксу. Конечно, это все природа. И для нежности и чувств здесь места нет и никогда не будет. Стоит запомнить это на будущее. Альфа легонько Пугода на стол отталкивает, стягивая с него пиджак и рубашку, оставляя их висеть бесполезной тряпкой на руках напряженных. Пугод готов поклясться, что услышал звук отрывающихся пуговиц, но ему впервые так плевать на свой внешний вид, когда Модди, «его» альфа, касается его обнаженной кожи, ведёт языком у шеи, легонько цепляя зубами. Пугод знает — Модди лишь дразнит, не пометит. Не сейчас. Брюки с бельем уже в сторону летят, ловко со стройных ног исчезая где-то на полу. Руками ловкими, определенно знающими, что делать, альфа оглаживает чужой член, заставляя Пугода почти вскрикнуть от разливающегося внутри знакомо-незнакомого чувства. Проводит вверх-вниз пару раз, тут же останавливаясь. Все внимание Модди приковано к лицу омеги. Ему снова чертовски мало, и инстинкты внутри изнывают от желания, вырываясь тихим, хриплым стоном на уровне выдоха сорванного дыхания. Запоздало Пугод вспоминает, что инициатором вообще-то был он, поэтому постараться именно ему надо. Откидывается на стол спиной удобнее, цепляет ноги под коленями и разводит, приглашая альфу. Потому что только он с ума сходит от витающего вокруг запаха, сейчас все легкие забивающего. Для Модди это все — лишь очередная победа, судя по довольной усмешке, которая появляется на его губах ровно в тот момент, когда его пальцы стирают немного липкую естественную смазку и без проблем проникают внутрь. По телу пробегают мурашки, отчего Пугод жмурится непроизвольно, губу прикусывая. Ему не больно — тело само знает, что ему сейчас чертовски необходимо. Просто все слишком долго — судя по смешку сверху, по его лицу это очень легко читается. Можно было бы не издеваться хотя бы сейчас? Но Пугод указывать не может. Сейчас, как и всегда, его дело — подчиняться Модди. — Я же вижу по твоим глазам, что ты хочешь сказать что-то. Давай, я разрешаю. Произнесенные слова звучат абсолютно спокойно, но Пугод чувствует в них вызов всем своим естеством. Снова вздрагивает, прокусывая губу до крови — пальцы выходят из него резким движениям, распространяя по пустому помещению почти что жадное хлюпанье, почти что постыдное в его-то положении. — Не хочешь говорить? А если я скажу, что это приказ? — Да можешь ты уже взять меня наконец? Терпению Пугода все-таки есть конец, а со стыдом можно и повременить. Хотя бы ради того, как же, черт возьми, становится хорошо от ощущения чужого члена, изредка мелькавшего ранее в самых потаенных фантазиях. И в тот момент, когда Модди неторопливые, истязающие толчки делать начинает, определенно ощущая преимущество. Омега голову назад закидывает, с позором признавая, что чувствует себя сейчас на самом правильном месте, которое только может существовать в этом мире. Чуть позже это вторым разочарованием станет, когда он в себя придет окончательно, наваждение «влюбленное» скидывая. Потому что это все не чувства, правда — только извращения природы, за которые ему нужно сейчас отчитываться. Хотя, если искупление в собственных инстинктах выглядит именно так — точнее, ощущается — Пугод готов повторять это снова и снова, теряясь в бесконечных мыслях и ускоряющихся движениях. Член Модди двигается уверенно и беспрепятственно — смазки хватает, омега выделяет ее даже слишком много, давно борясь с естественным порядком, а мягкие стенки покорно принимают внутрь себя, раздвигаясь в стороны с каждым движением головки. Движения его распаляются — не встречая сопротивления, это было ожидаемо. Пугода уже потряхивает от расходящихся по венам и артериям приятного удовольствия, но неожиданно все его тело встряхивает, буквально подбрасывает на столе, стоит только чужому члену проехаться по нервным окончаниям внутри — руки не выдерживают больше держать собственные бедра. Но омегу, заходящегося в путающих сознание ощущениях, совершенно не волнует собственная нога, с разгона прилетевшая в бок Модди. Будь он в сознании трезво мыслить, Пугод бы сначала подумал, что так ему и надо. А после до безумия бы, хоть и секундного, испугался бы. Неизвестно только, за что — за собственную жизнь или чужое состояние. На удар Модди хмурится еле заметно, движением ловким и резким за икру к себе еще ближе подтягивая. Глухим, хлюпающим звуком его член глубже проникает, заполняя практически всего Пугода до самого узла. Но не больше — не хватало им только проблем с беременностью и детьми, да вопросами от остальных ребят. А они точно будут. Но думает об этом лишь Модди. Потому что Пугод окончательно теряет связь с реальностью, сжимая побелевшими от напряжения пальцами столешницу по бокам. Оставленные без внимания ноги ловко вжимаются в талию даже до конца не раздевшегося альфы, намекая только продолжать, а не стоять без движения. И это первый раз, когда молчаливому, но умоляющему приказу подчиняются, возобновляя движения в еще более быстром и резком темпе. Комнату наполняют лишь хлопающие движения с постыдным хлюпаньем, да хриплые и тихие стоны — Пугод выгибается навстречу, чувствуя, как от возбуждения у него ходуном ходят внутренности. До раздражающей щекотки внутри что-то скручивается, изнывает в животе, заставляя то сгибаться по мере возможностей, опасно натягивая несчастную неснятую ткань на спине, то выгибаться до хруста позвонков. То стремясь прижаться к вытрахивающего из него всю душу Модди ближе, то наоборот, как можно дальше отодвинуться, чтобы от пытки этой избавиться. Настолько ощущения были дикие, если можно назвать так не хилые метания, что омега не сразу понимает, как его за бедра приподнимают выше, заставляя на лопатки завалиться. Из-за измененного угла, под которым теперь в него входили, размер и движения члена ощущались совершенно по-другому. Поэтому, постоянно давление на простату чувствуя, Пугод тянется руками к Модди, умоляющим голосом что-то только себе понятное выстанывая. Но даже руки их соприкоснуться не успевают — все тело прошибает настоящим ударом тока, из-за которого тело омеги снова подбрасывает. Он напрягается до звезд перед глазами, под какое-то ругательство сверху сжимаясь изо всех сил под природным желанием удержать в себе подольше альфу. Если бы не крепкая хватка человека над ним, то тот бы уже давно упал со стола, неудачно извернувшись в состоянии потерянности. С трудом понимая свое состояние, Пугод почти невидящим взглядом смотрит на лицо перед ним, слюну вязкую сглатывая. Голос охрип, а дыхание сорванными выдохами срывалось с опухших губ — омега не сразу чувствует, что в его тело больше не входят. Оргазм после первого раза с альфой почти до потери сознания его доводит, как тут можно было о собственном окружении задумываться? Модди кончает почти следом, доводя себя несколькими резкими движениями руки на собственном члене. Он спрашивает что-то, чистой рукой по лбу проводя — Пугод в ответ почти пустым взглядом смотрит, живота касаясь ладонью дрожащей. На кончиках пальцев их смешанная сперма остается, вид которой немного в себя заставляет прийти. Но он все равно не замечает промелькнувшую на лице альфы сложную эмоцию, тут же перекрытую такой знакомой, почти что едкой своим спокойствием усмешкой. — Неужели только этого ты так хотел? Пугод взглядом рассеянным и размытым ведет по уходящей фигуре с уверенно расправленными плечами, на стол окончательно откидываясь, чтобы передохнуть немного, прежде чем в вид себя более менее приличный привести. Ему еще определить стоило, внутреннюю борьбу преодолевая — он этого сам хотел или природа окончательно над ним верх взяла, покорно в одноразовую подстилку превращая. Но Модди ведь не говорил, что этого не повторится.