О тех, кто снимает маски

Следовало задержать дыхание в миг, когда они лишились главного своего убежища. Когда металлические маски печального Шута и остроклювого Доктора коснулись поверхности стола, когда большая ладонь мягко закрыла глаза, и сам Дотторе, приближая руку к чужому лицу, скрывал свои-чужие тайны, так бережно хранимые ими обоими — они не дышали. Темная — Дотторе помнил, он сам выбирал, будучи ещё облаченным в маску — ткань, плотная и нежная, вновь спрятала их друг от друга, уводя в благостную тьму, к которой Предвестники были так привычны. Лёгкое касание губ наугад, неожиданно шумный вдох, и Пьеро в мгновение сжал чужие плечи. Дотторе, поняв свою ошибку, хотел было что-то сказать, но нарушить тишину — значит нарушить их негласные правила, тот покой, к которому стремились оба, укрытые вуалью ночи от других Предвестников и всего мира. Шут не позволил, Шут прижал к себе крепче, и губы невольно царапнулись о грубую кожу на щеке, прежде скрытой печальной маской. Дотторе медлил, не смея шелохнуться, прикосновение к чужому секрету, столь откровенное, было подобно энергии крио, сковавшей всё тело. Он чувствовал немного выше ткань повязки, такой яркий контраст с изувеченным лицом, слышал тихое дыхание, вновь спокойное. А затем решился. Устроив ладони на широких плечах — Доктор не посмел бы касаться чужой тайны руками — и сев на колени так, чтобы ноги Шута были между его собственных, принялся целовать оскверненное древним проклятием лицо. Невольно он пытался представить, как выглядела тайна за маской, но отбрасывал мысли прочь, накрывая губы Пьеро своими. Сильные ладони елозили по спине, бокам, мягко сминали тонкую ткань сорочки. Пьеро никогда не торопился, начиная действовать активнее лишь после разрешения Доктора. Последний же долго не мог насытиться губами Первого Предвестника, будто они были единственным источником воды, сказочным оазисом посреди сумерской пустыни. Когда же Дотторе выдохся, и губы его стали влажными от поцелуев, он склонился ниже, прижимаясь к чужой шее, вдыхая запах. Поведя рукой вниз по крепкому плечу, он дал понять, что Пьеро может действовать, и почти сразу ответом ему стали ладони, коснувшиеся спины уже под сорочкой. Так нежно, так осторожно, будто Доктор вот-вот мог сломаться, разбиться, подобно фигуре чистейшего хрусталя. В этих руках он мог позволить себе быть даже таким. Сквозь ткань нельзя было увидеть, как смотрел на него Пьеро, но Дотторе готов был поклясться — вечная мерзлота в чужом взгляде обернулась мягким снегопадом, какие бывали при хорошем расположении духа их великой властительницы. Так редко в Снежной, но в крепких объятиях — каждую их встречу. Стянуть сорочку, обнажая грудь в россыпи ожогов, путаться в серебряных пуговицах рубашки напротив, пока ладони Пьеро не накрыли бы его собственные — Дотторе не был уверен, что мог бы справиться самостоятельно. Его пальцы, обожженные едкими химикатами и ударами тока, почти потерявшие чувствительность, не могли разобраться даже с такой мелочью, пока глаза были закрыты. Полный разочарования вздох не осквернил тишину лишь потому, что Шут вновь поцеловал его, растворяя в ничто сомнения — они не нужны за тьмой мягкой ткани, где царил покой и доверие. Пьеро целовал грудь своего Доктора, все звёзды-шрамы, соединяя их в созвездия, помня точно, где каждый из них и сколько нужно вести ладонью до следующего. Дотторе хватал ртом воздух, а руками — чужие волосы и предплечье, не дозволяя себе сжать сильнее необходимого, он дрожал, кусая зацелованные губы острыми зубами, словно вот-вот потерял бы сознание. Но Шут знал, где чужой предел, и меньше всего желал, чтобы всё кончилось так быстро; тянуть удовольствие было их обоюдной привычкой. Пальцы заскользили вниз по спине, очерчивая с нажимом позвонки, задержались на пояснице, словно желая прижать Доктора ещё ближе, и наконец опустились на ягодицы, мягко сжимая. Ещё рано до мольбы быть настойчивее, но искусанные колючими зубами губы уже не сомкнутся от сбитого, возбужденного дыхания. Им обоим необходимо раздеться до конца, и Дотторе вынужден был с неохотой соскользнуть с чужих колен, торопливо пытаясь разобраться с пряжкой собственного ремня, в такие моменты кажущейся особенно маленькой и неудобной. Ориентируясь лишь на звук и отголоски недовольства Доктора, Пьеро помог ему, а затем обнажился сам. И, едва успев слепо глянуть туда, где стояла большая мягкая кровать, Дотторе был утянут обратно в кресло. И вновь был поцелуй, жаркий и влажный, когда тело к телу, грудь к груди, руки повсюду, и темнота перед глазами лишь распалила чувствительность кожи. Губы Пьеро съехали ниже, на шею, ещё немного, и Дотторе ахнул, заглатывая резко исчезнувший из легких воздух, когда ощутимый укус пришелся на ключицу. Мгновением её накрыли мягкие губы, будто извиняясь за внезапную атаку, но Доктору вовсе не нужно извинений. Конечно, он готовился. Потому что при всей любви к медленному и тягучему удовольствию, Пьеро умудрялся доводить его до пика лишь при помощи губ и пальцев, при том способный растянуть пытку нежной прелюдией настолько, что Доктор сгорал заживо и терялся в ощущениях, сходя с ума под мерное бульканье расплавленного мозга. Шут негромко хмыкнул, поняв чужую хитрость и, конечно, в ответ придумав свою. Он дразнил, крепко держа упругие бедра и не позволяя получить больше, двигался нарочно медленно, неглубоко, выходя целиком и едва проникая вновь. Так мало, и так сильно хотелось больше, что мысли стянулись в плотный комок, а затем взорвались, точно неумело смешанные реагенты. Дотторе сдался первым — и заскулил, стискивая пальцы на предплечьях Пьеро, скалясь в безмолвной мольбе. В самом деле, как можно пытать его столь жестоко? Его услышали и, крепко ухватившись за вьющиеся бирюзовые пряди, глубоко поцеловали, отпуская незримый повод. Доктор, поняв чужое дозволение, опустился, выстанывая благодарности в губы напротив, беспорядочно цепляясь пальцами то за плечи, то за бока, то за серебряные волосы. Сбитое дыхание обоих вперемешку со стонами, возбуждение, подобное горячей карамели, и невозможная нежность их объятий. Глубже, больше, отбросить личности и тела, обнажив друг перед другом собственные души в вихре чувств. Дотторе ахнул — и рухнул на крепкую грудь в неловких попытках вспомнить, что такое дыхание, и Пьеро, раз взрыкнув, ткнулся носом в чужую макушку. Обнимая своего Доктора, гладя меж влажных лопаток, он услышал вдруг слова, оборвавшие миг наступившей тишины: «Я счастлив утонуть в вашей тьме, господин Первый Предвестник.»