***
Внезапно дверь в комнату с резким ударом о стену распахнулась, пронзая тишину и тревожа спокойствие всей округи. — ЭНДРЮ! — крикнул Кевин на владельца скромного уголка, покоряющего подоконник и открытое окно верхних этажей общежития, держащего сигарету в зубах. Блондин молча и спокойно обернулся. Он даже не дрогнул, словно каждую ночь этот сумасброд вламывался к нему в комнату с какими-то криками и претензиями. — Чего тебе? — чётко отрезал он, медленно повернув к гостю голову. Его глаза были холодны, несмотря на свои тëплые оттенки. Такая бездна, бесконечно глубокая — из неё нет выхода. Кажется, блондин давно еë узник. — Отвези меня на стадион. Это срочно. — Кевин задыхался, словно бежал сюда бегом, боясь, что комната Эндрю вспыхнет огнём, если шатен не добежит. — Ты время видел? Идиот… — Ноль интереса, ноль эмоций. Страшный, леденящий холод. После смерти рыжеволосой проблемы Эндрю исчез. Казалось, что всë, что он имел, осталось там, в этой рыжей голове и голубых глазах. Нет ни Воронов, ни страха, ни Нила — ни-че-го. Всë кончено, и парню ничего не нужно. Последний год университета, и он окончательно исчезнет, рассыплется на кусочки мрамора, которые соберут в какую-нибудь вазу, что будет вечно пылиться на полке. Без боли. Без звука. Без смысла. — Ты всë равно не спишь! А я пересмотрел предыдущий матч с черепахами и понял, что Эррера — сумасшедшая девушка. Мне нужно отработать еë приëм, которым она едва не сбивает меня с ног. Срочно! — последнее слово он выделил интонационно особенно ярко. — Вот делать тебе нечего, — усмехнулся Эндрю и, затушив бычок о подоконник, аккуратно соскользнул на пол, после щелчком отправил окурок в окно.***
Эндрю молча сидел на скамейке запасных и безразлично наблюдал, как Кевин вертится и носится по полю с клюшкой, точно обезьяна, пытаясь отбить мяч от борта определённым образом. Кевин… Пожизненно номер два. Вечно второй. Второй в игре на выживание, в этой жизни, в экси — везде и всегда он будет после кого-то… Представить бы его впереди, первым, самым сильным, единственным… Мысли уходили куда-то вдаль. В носу всё ещё стоял этот воздух, полный осенней сырости, тепла и прелых листьев. Эндрю несвойственна романтика, но такая болезненная атмосфера давила так сильно, что фибры души сжимались в мольбах об освобождении. Он дал себе слово — не думать об ушедшем лисе. Однако совсем забыть эти ощущения, эти прикосновения, эту боль было невозможно. Он наблюдал за движениями Кевина, за тем, как летали из стороны в сторону то мячи, то клюшка… Как же противна эта фанатичность. Такой мерзкой и приторной она кажется. Помешанный безумец. Нашёл бы себе хоть что-то, кроме этого дрянного экси… Мысли перепутались. Он осуждал то Кевина, то себя, то Проведение, в которое, кажется, поверил, начиная постепенно сходить с ума от изнуряющей и рассыпающей на песчинки тоски, что давила и вечно к чему-то принуждала. Всë кого-то в чём-то корил, пытаясь куда-то деть эту горечь. Как сложно держаться на плаву в пустоте огромного полированного зала, где такая акустика, что каждый удар сердца, даже пропущенный, отдавался гулом в любом уголке и разносился эхом по всей вселенной. Когда-нибудь этому придёт логическое завершение. Конец. Эндрю так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как взмокший «второй номер» подошёл к нему и упал на скамейку рядом. — О чëм мечтаешь? — хмыкнул Кевин, совершенно довольный собой. — О том, чтоб ты исчез, — пронзительно холодно отозвался Эндрю. — Чем же я тебе так насолил? — рассмеялся шатен, восприняв это за неумелый стëб. — Смешно… — ответил Эндрю на хохот Кевина, и эхом тут же вслед за смехом повторилось это слово, но такое монотонное, твëрдое, как камень, совсем не похожее на позитивную нотку. Кевин резко замолчал, точно поперхнулся. Он уставился на Эндрю. — Прошло больше полугода, а ты до сих пор молчишь… — что ли с вопросом, то ли с печальным утверждением он посмотрел на Миньярда. — Какой смысл говорить? Тратить свою энергию и мысли на то, чтобы доказывать что-то тем, кто того не стоит, тем более, что ты перестаёшь быть хозяином своих слов, если они уже вылетели из твоего рта. — В голосе парня не сквозила хоть толика интереса. Он смотрел в пол и говорил это всё полированному линолеуму, как умалишённый. — По-моему, всë не так печально… — грустно хмыкнул сын экси. — Это по-твоему. Сними свои розовые очки. В чём смысл? Бесцельно играть, побеждать и проигрывать, а может, даже только побеждать, но мы всё равно все умрём и это останется пустым звоном. И за нами не закрепится ничего, кроме «а был когда-то такой…». — В последних словах звучала интонация и даже ирония. Но они тут же угасли и уступили место обычной серости мыслей. — Нет, Эндрю, давай бесцельно просидим всю жизнь на скамейке запасных и не оставим даже этого, — хмыкнул Кевин и резко поднялся. Своей грациозной походкой он направился в раздевалку, вновь оставив блондина наедине с серыми мыслями. Удар за ударом, снова удар — один провалился. Эндрю вздрогнул — одно из сердечных сокращений словно упало в желудок. — Правда… какой смысл? — шёпотом спросил он. А после поднял голову и, обратившись к стеклянной панели ограждения, повторил вопрос: — Какой смысл сидеть на скамейке? — Хриплый голос, поддетый решимостью и неуверенностью, перемешавшихся в одних тонах, зазвучал сильнее. Ещё сильнее. Миньярд поднялся и пошёл к раздевалке следом за Кевином.Какой смысл сидеть на скамейке запасных, ничего не делая, если можно себя развлечь и чего-то добиться, при условии, что у всего всë равно один и тот же конец?