Забыли мы Про старые печали — Сто чарок Жажду утолят едва ли, Ночь благосклонна К дружеским беседам, А при такой луне И сон неведом, Пока нам не покажутся, Усталым, Земля — постелью, Небо — одеялом. «Провожу ночь с другом» Ли Бо (Ли Бай)
Вдалеке, у дерева, виднелся тёмный силуэт. На него взирала полная луна, навевающая холод. Такой холод можно было ощутить только от трупа, остывшего, лежащего в подворотне столичного города, забытый всеми, одинокий. Впрочем, фигура, стоящая под тёмными кронами дерева, сама походила на тот самый труп: такой же холодный и одинокий, бледный и потерявшийся... Кто ты, несчастный путник? Что привело тебя сюда? Откуда ты и что потерял? К сожалению, никто не спросит у него.***
Возможно, это было все ошибкой. Возможно, он был прав. Но теперь поздно сожалеть, а те, кто говорят, что «никогда не поздно», на самом деле, врут. Нагло врут и не краснеют. Потому что миг давно пролетел, а перед твоим носом висят стопы, ледяные и обескровленные. Проходит секунда, для тебя же будто целая жизнь, и вдруг накатывает осознание, что эти ноги принадлежат.... — Нет, — прозвучал хриплый, надрывный голос, полный отчаяния и неверия в происходящее. Далее звучит истошный крик. Следом гулкий грохот. Ты не веришь в это. Не может же быть, чтобы они тебя бросили, не так ли? Не может же быть, чтобы ты остался совсем один в этом беспощадном мире? — Нет! Поверь, они тебя бросили. — Нет! Нет! Нет... Все они тебя бросили. Небеса, твой народ, Му Цин, Фэн Синь и родители. Весь мир против тебя... — Нет! Ты остался один. — Нет! Ты никому не нужен. — Нет! По твоему лицу текут дорожки слёз. Губы неистово дрожат, будто в припадке. Ты то сжимаешь, то разжимаешь пальцы, стискивая зубы от непрекращающейся боли. Ты жмуришь глаза. Обнимаешь себя, а затем хватаешься за голову. Бьешься об пол, словно одержимый демоном. Твой лоб в крови, по лицу текут теперь красные полосы. Но тебе на это, откровенно говоря, наплевать. Что-то подталкивает тебя открыть глаза. При виде повешенных родителей в тебе что-то ломается. Какая-то тонкая нить, глубоко укоренившаяся в самых потаенных недрах юного сердца, натягивается, как струна, а затем кто-то подносит к ней острозаточенный кинжал и разрезает путы. Ты чувствуешь всем телом холод металла. Возможно, это вовсе не острие клинка, а твоя душа, превратившаяся во что-то блеклое, серое и... Неживое. Непроизвольно в твоих руках оказывается белая лента. Через секунду ты уже стоишь рядом с родителями и тоже приподнимаешься, чтобы потом потерять опору и натянуть ткань вокруг шеи. Но что-то мешает тебе осуществить желаемое. Точно. Лента. Снова раздался грохот. Тупая боль отзывается в мозолистых ладонях, но ты на это не обращаешь ни толики внимания. В глазах скапливаются слёзы. Тебе больно и без этого. Кисти рук неистово дрожат, ты яростно бьёшь ими пол, словно ребёнок, которому не дали то, чего он так хотел, рыдающий из-за несправедливости ситуации. В тебе нет ничего прежнего. Ты говоришь себе о том, как никчемно ты выглядишь сейчас. Не можешь даже уйти вслед за родителями. Какой бестолковый сын. А всего напросто тебе следовало лишь послушать советы старших. Они тебе плохого не желают. Ведь так, Сяньлэ? Поздно сожалеть. Ты совершил ошибку. Но я тебя прощаю, мой драгоценный принц. Ведь человеку свойственно падать, проламывать себе колени до крови, рыдать и сожалеть о случившемся. Когда моё терпение иссякает и больше не могу наблюдать за твоими страданиями, я прихожу к тебе. Ты лежишь на том же месте, на котором я тебя видел совсем недавно. Полы грязные, но священные, ведь окропились твоими багряными пятнами. Это место святое, ибо здесь ты умер и здесь же воскрес. Я сажусь на колени и притягиваю тебя к себе. Ты такой холодный. Дрожишь в моих руках. Твои плечи, вздрагивающие при каждом шорохе, словно молят меня обнять, лелеять и дорожить, сжимая в тиски, чтобы показать всю свою привязанность. Ты не отвергаешь меня, когда ощущаешь на себе мои прикосновения. Ты не мотаешь отрицательно головой, чтобы помешать мне дотронуться до твоего лба. Ты не противишься тому, чтобы вдохнуть твой аромат волос, ни с чем несравнимый, уникальный, единственный во всех трех мирах. Я грезил днями и ночами напролет о том, что происходит с нами в данный момент. Почему ты сразу не послушался моих советов? Ведь я искренне желал тебе всего самого хорошего. Владыка Небес лучше знает, что нельзя, а что можно. Владыке Небес можно доверять. Владыке Небес небезразлична судьба твоя, Сяньлэ. Но ничего, теперь ты не будешь больше вести себя как импульсивный подросток. Ты будешь слушаться меня, внемлить каждому моему слову, ценить внимание, обращенное на тебя, дорожить каждому взгляду, улыбке, появляющейся при виде тебя и хранить мгновения, проведённые со мной. В тот миг я был так счастлив, потому что ты обнял меня в ответ. Мне совершенно плевать, что мой подол окрасился в красные пятна, а рукава в грязные, пыльные от пола, следы. Меня не волновали эти чёрствые небожители, которые требовали тогда со мной аудиенции, пускай ждали этого чуть ли не столетиями. Мне не плевать на тебя. Меня волнует твоя судьба. Сяньлэ, прошу, не отвергай Владыку Небес....***
Фигура по-прежнему стояла под тем деревом. Но на этот раз к ней через несколько мгновений подошел другой силуэт. На нём были белые, траурные одеяния, подстать красоте Луны, продолжающей взирать на них. Правда, от первой фигуры не укрылись багровые, коричневые от темноты, разводы, пачкавшие низ тканей. — Почему ты так легко одет? — отозвался низкий голос, полный укора и беспокойства. — Сейчас уже не лето. Начало осени. Совсем о себе не бережёшь. Вслед за этими словами он снял с себя верхние, утеплённые ткани и накинул их на собеседника. Тело, дрожащее до этого момента, сейчас перестало вздрагивать. От неожиданности юноша сгорбился, будто пытаясь скрыть свои чувства. Но второй заметил это, и на его лице мелькнула слабая улыбка. — Вот теперь лучше, — в голосе звучало глубокое удовлетворение. Хотя не удивительно, ведь помимо этого, он совсем недавно распотрошил всю деревню, житель которой запер перед самым носом дверь юноше, просящего переждать холодную осеннюю ночь в заброшенном домике, стоящим во дворе мужчины. Когда Безликий Бай разузнал об этом, он мигом организовал кровавую баню. Цзюнь У временами жалел, что не мог всегда быть рядом с ним, ведь об обязанностях никто не забывал. И в такие ночи, полные разлук, Се Лянь часто притягивал к себе плохих людей, которым было только в радость воспользоваться им или же унизить его статус беднейшего, потерянного даоса, ищущего крова и черствого хлеба. Собственно, незачем вспоминать о кучке недоумков. Ничтожества не заслуживают того, чтобы о них припоминали. На юношеском лице мелькнуло давно забывшееся смущение. Но оно быстро развеялось, как только в его голове промелькнуло осознание, что Бай Усянь опять кого-то убил, а может быть и не кого-то, а стёр с лица земли целый город и всё из-за него, никчемного и жалкого павшего небожителя, который не продержался и пяти лет на небесах. Вскоре он горестно вздохнул. Направив свой взор на звездную ночь, Се Лянь задумался о том, действительно ли ему по душе жизнь, которая у него поменялась с того злополучного дня? Скорее всего, юноша смирился с положением дел. Он совсем устал от всего: от суеты, вечных тягот, навязчивых мыслей, которые топят его разум, тело и душу; от тупой боли, явно ненамеревающая исчезать из его несчастной жизни. Ему все опротивело. Он больше не хочет бороться, брыкаться, рвать, кусать, кричать, рыдать, молить, злиться, ненавидеть. Ему остаётся лишь скитаться, искать себя, сталкиваться лицом к лицу с грехами человеческими, и прощать... Прощать? Но кого? Смотря с вопросом на Луну, Се Лянь не мог понять ход мыслей. Кого-то стоит прощать? Сердце говорит, что стоит. Что ж, он давно простил небеса, собственный народ, Му Цина, Фэн Синя, родителей... — Ты давно не ел. Совсем стал худым. Давай я разожгу костёр и что-нибудь пожарю для тебя? — его глаза сверкали. В груди неистово билось. Дыхание от волнения участилось, но он этого даже не заметил. Не к чему обращать внимание на столь бессмысленные детали, когда рядом с тобой стоит дорогой Сяньлэ. Голос демона прервал мысли юноши. Из-за этого падший бог вздрогнул и взглянул на него. Как и ожидалось, перед ним была всё та же белая маска, неразлучная спутница Бай Усяня, после смерти, конечно. — Я... Губы давно не знали влаги, а в горле жгло от сухости, сравнимой лишь с безжизненными пустынями. Сжав их, он затем повторился: — Я... Что он мог сказать? Се Лянь не знал, что ответить. Действительно, желудок давно был пустым, а на лице выступили скулы, явный признак худобы и вечного голода. Но он так долго ничего не ел, что вдохни ты запах жареной рыбы, тебе скорее будет больно, чем аппетитно. И с каких пор он привык к Бай Усяню? Эта мысль ударила ему в голову, словно молния на дерево. А ведь он свыкся с ним. И судя по всему, даже принял тот факт, что Безликий Бай всегда мельтешит перед его глазами. Се Лянь неверяще уставился на демона, вглядываясь в грани маски. В прорезях, где предположительно были его глаза, что-то сверкнуло. — Неужто я такой красивый? — с насмешкой спросил он. Юноша опешил от вопроса и на его лице проступили багряные пятна смущения. Хорошо, что они не были видны в темноте. Но от внимательного взора Бай Усяня не укрылось то, как подпрыгнул Сяньлэ. И потому не медля он продолжил ковать железо, пока горячо: — Не волнуйся, я не добавлю в еду афродизиак, стимулятор или того же яда, хотя от снотворного я бы не отказался, — начал Безликий Бай, — учитывая, что тебя все время мучают кошмары и тебе попросту неудобно спать на земле. Он вроде бы начал с насмешки, а закончил в очередной раз проявлением заботы. Что за повороты судьбы? Или Сяньлэ прав, и у него неуравновешенное настроение... Се Ляню должно было быть противно от слов демона, но почему-то в груди разлилось доселе непонятное тепло. Губы непроизвольно поднялись и, чтобы прекратить сюр ситуации, он решил взять её в руки. — Я не против от еды, но у меня живот будет скорее болеть, чем радоваться, — отозвался он. Бай Усянь в ответ удивился: его драгоценный спутник давно не говорил больше нескольких слов. Ему оставалось лишь радоваться, ведь Сяньлэ согласился провести этот вечер вместе (хотя опустим тот факт, что у него так-то выбора изначально и не было, вопрос лишь в том, насколько приятно они бы его провели) и, к тому же, подал впервые голос, спокойный и без всяких оскорблений в его адрес. Безликий Бай улыбнулся, хоть и понимал, что, к сожалению, маска скрыла его чувства, обуревающие его в тот момент. Возможно, его план действительно удался. Возможно, эти люди не врали, и действительно «никогда не поздно» обрести счастье в этом мире, полном безысходного одиночества и непроглядного мрака Возможно, все это было не ошибкой, и, возможно, они будут вместе на веки вечные... Луна по-прежнему властвовала над тьмой, раскидывая вокруг себя звезды. На этот раз она излучала ласковый свет надежды и мягкого, как шёлк, смирения, и вовсе не предвещала никакой беды.