Беличьи игры

Пока в столовой слуги накрывали на стол, уставший с дороги Герман расположился в уютной гостиной. Окна столичного особняка Габриэля Дорака выходили на кленовую аллею, и из темноты выступали укрытые снегом, точно кружевом, деревья. Самая долгая ночь в году была снежной, но не слишком морозной. С кухни доносился аромат запеченных с корицей и медом яблок. Герману нравилось проводить Зимний Излом у Габриэля. Конечно, куда правильнее было бы называть его дядюшкой Габриэлем — младший брат кардинала прекрасно знал об истинном происхождении клирика Германа, молодой Анри тоже, но вот посвящать в семейные тайны Леони и Мадлен было рановато. Подрастут — узнают. А пока что обаятельный гость в черном, засыпавший «малявок» сладостями и побрякушками, оставался для них просто «доверенным лицом кардинала». А на деле — другом семьи и предметом сладких грез старшенькой, Леони, которая в присутствии клирика просто сияла, а на ее невинном, но шаловливом личике расцветала мечтательная улыбка. Сегодня сестрички казались особенно оживленными: они то и дело перешептывались о каком-то своем секрете, переглядывались, и стараясь сдерживать смех, поглядывали то на Германа, то друг на друга. Первой не выдержала Мадлен. Подбежав к сестре, она дернула ее за расшитый серебряными нитями рукав и что-то прошептала на ухо. — Пора, — согласилась старшая, коротко прыснув, и обе выбежали из гостиной. Когда они вернулись, Мадлен держала в руках небольшой сверток. — Герман, а мы тебе тоже подарок приготовили, — улыбнулась она и хотела уже протянуть сверток гостю, но Леони ее остановила. — Закрой глаза, интереснее будет, — с этими словами она подошла к Герману сзади и положила руки ему на глаза. — Надевай! Шелест и невнятная возня за спиной, и на голове Германа оказалось что-то мягкое и теплое. — Теперь можно. Клирик подошел к большому зеркалу в гостиной и с умилением улыбнулся своему отражению. На его голове красовалась странная шапочка цвета красного дерева, сшитая из шерстяной ткани юными рукодельницами. Узкие ленты завязывались под подбородком на манер дамского ночного чепчика, а на макушке гордо торчали острые длинные ушки с кисточками из меха черного кролика. Беличьи уши! — То-то вы еще ни разу не спросили меня о белках, — Герман крепко обнял Мадлен, которая стояла к нему ближе, и легонько чмокнул в щеку. От такой несправедливости Леони сразу как-то помрачнела и скуксилась — не многовато ли внимания малявке?.. Нисколько не смущенный Герман одарил юную ревнивицу самой очаровательной улыбкой, а смешная увлекательная история (наиболее пикантные подробности в которой пришлось опустить из-за юности слушательниц) развеселила обеих, заставив забыть о недоразумении. *** Пару лет назад белки, в изобилии водившиеся в окрестностях Лаик, облюбовали заросли высокого орешника под окном капеллановой спальни. По обыкновению, отец Герман приезжал в Лаик на пару недель раньше, чем начиналась учеба — подготовиться, присмотреть за комендантом, чтобы не заночевал по пьяни в свинарнике или того хуже, не спалил библиотеку с бесценными гальтарскими манускриптами. В разгар осени орешник еще плодоносил. Неутомимые белки активно заготавливали запасы на зиму, и в пожелтевшей листве то и дело мелькали рыжими молниями их пушистые хвосты. В распоряжении Германа было немного времени, чтобы поработать в свое удовольствие, пока ни Арамона, ни заезд новых унаров не отвлекает ищущего истину клирика от напряженных исследований. Вытащив из библиотеки толстенный том всеобщей истории, Герман погрузился в чтение, но беспокойное шебуршение за окном выдернуло его из гущи событий тысячелетней давности. Клирик поднял голову от книги и подошел к окну... Две белки увлеченно копошились в ветвях орешника, вертясь и сбивая хвостами пожелтевшую листву. Крупные, откормленные, шерстинка к шерстинке. Одна из них, недовольная поведением сородича, сердито защебетала и погналась за соперницей, желая прогнать ее со своей территории. Вторая огрызнулась на своем беличьем, и вскоре они уже гонялись по стволу старого дуба, отчаянно шипя и ругаясь друг на друга. Ближе к вечеру пришла третья белка — Герман понял это по более темному хвосту, да и кисточки на ушах были короче. Взмахнула хвостом, точно боевым знаменем, схватила орех и потащила к себе в дупло. Со временем белок становилось все больше, и приходили они почти каждый день. Герман полюбил своих новых соседей и построил для них кормушку, чтобы прекрасные пушистые создания ни в чем не нуждались даже зимой и всегда находили возле заветного орешника что-то вкусное. Разумеется, и Арамона не единожды видел в окне кельи любовника мелькающие пышные хвосты и нахальные мордашки, слышал треск разгрызаемой ореховой скорлупы. И невольно любовался этими прелестными вертихвостками - очень уж много общего было у них с самим Германом. Шустрые, изящные, но палец в рот не клади. Пару раз, прогуливаясь возле замка, подходил к белкам сам и даже пытался кормить с руки, но от него несло таким перегаром, что белки обходили Арамону стороной. Однажды белка все же приблизилась к коменданту, и польщенный таким вниманием Арнольд хотел потрогать беличий хвост, но в ответ животное вывернулось и вцепилось в капитанскую руку. Итогом был прокушенный палец, много крови и еще больше воплей. Наученный горьким опытом Арамона больше к белкам не лез, но однажды... ...В то весеннее утро клирик по обыкновению проснулся с рассветом и, открыв окно, чтобы проветрить келью, отправился совершать утренние омовения и упражнения для укрепления тела и духа. Рядом, похрапывая со свистом и придурковато улыбаясь, дрых без задних ног утомленный бурной ночью, но неприлично трезвый Арамона. Ничто не предвещало беды. Счастливый комендант — залог удачного дня, а поскольку перепады настроения Арамоны прежде всего били по унарам, то сегодня, похоже, мальчишки выдохнут с облегчением. Именно с такими мыслями клирик покидал спальню. Закончив с ванной, Герман возвращался в келью, чтобы переодеться, но не успел он подойти к двери, как из-за нее раздался дикий вопль. Потом глухой удар. И снова душераздирающий крик. Герман бросился к двери и, толкнув ее, увидел распростертого на полу коменданта, а на его видневшейся из-за распахнутого ворота волосатой груди — черного пушистого зверя. Судя по всему, зверь вбежал через открытое окно. Он беспокойно мотал хвостом, отчаянно цокал и искал, куда бы пристроить свою заначку. Герман застыл как вкопанный. Конечно же, он читал о черных белках, знал, что они существуют, но никак не ожидал встретить это чудо природы в окрестностях Лаик. Наконец белка засунула орех за пазуху коменданта, с чувством выполненного долга ускакала на подоконник и уселась там: уши вразлет, хвост колесом, лапки на пузике. А взгляд хитрющий — будто она прекрасно все понимала и смеялась собственной проделке. Напугала до полусмерти коменданта, бесстыжая. А этот лежит — ни жив, ни мертв. Симулянт. — Хорош пялиться, аспид, — простонал Арамона, поднимаясь с пола. — Проснулся — а в лицо эта морда усатая тычется, обнюхивает... Думал — кот. Присмотрелся — не похоже. Морда как у белки, но — черная. Когтями в голову впилась, как будто блох искала... — И нашла? — издевательски усмехнулся Герман. — Нет, конечно, — Арамона обиделся. Рассчитывал на сочувствие, а аспид этот со своими кустохвостыми заодно. Этот курьез был бы еще смешнее, когда бы Герман не сознавал, что весь грядущий день ему едва ли не держать коменданта не только за язык, но и за руку. Не приведи Создатель, начнет вымещать дурное настроение на унарах... — Чуть дыру во мне не прогрызла... — не унимался капитан. Клирик осмотрел грудь капитана — ни царапинки. Симулянт как есть. Спина, правда, изодрана, но откуда взялись именно эти царапины, Герман прекрасно знал, и белки к этому отношения не имели. — Жить будете, — подытожил клирик, и по тону его Арамона сразу просек — аспида не переспоришь и не разжалобишь. *** ...Самая длинная ночь года подходила к концу. Изломная ночь в дядюшкиной семье прошла просто волшебно, и Герман возвращался в Лаик в приподнятом настроении, уже представив, как он войдет в этой самой шапочке к все еще безмятежно дрыхнущему Арнольду. С того самого дня, как черная белка напугала коменданта, он стал с особенной опаской избегать этих наглых и прыгучих созданий, чуть ли не шарахаясь от них, и Германа распирал соблазн подразнить Арамону. Чтобы добавить к образу белки последний штрих, клирик зашел в свою келью и, измазав кончик носа в черных чернилах (иногда стоит и на неудобства пойти), подошел к зеркалу и прикрепил над губой «беличьи усы» из конского волоса. Будь у него времени побольше, и хвост бы соорудил. Накинув капюшон сутаны, Герман прокрался в покои капитана. Тот, конечно же, с вечера нализался и сейчас спал тяжелым похмельным сном в заблеванной постели. Сползшие панталоны являли Герману великолепный арамоний инструментарий. Герман наклонился к спящему капитану и царапнул по щеке. Тот вяло и вымученно повернул голову, пробормотал что-то несвязное и разлепил веки. — Аспид, сука... — только и мог произнести он. И выкатил шары на клирика, гадая, то ли ему с похмелья такое мерещится, то ли его драгоценный аспид ударился головой. — Что так вырядились, святой отец?.. Белочка, мать вашу... Вялый он какой-то, как будто и вправду заболел. Рассветные лучи безжалостно осветили осунувшееся лицо нездорового цвета, темные круги под глазами, страдальческое выражение лица. — Плохо? — сочувственно осведомился Герман. И он-то хорош, нашел время шутки шутить. Белочки, зайчики... — Глаз не сомкнул, — простонал Арнольд. — Какая-то тварь мне вечером бутылку вина в комнату подбросила... я и выпил... а там дерьмо какое-то... — Яд? — испугался клирик, пощупав лоб больного. Нет, если умереть, умер бы раньше, но ведь злоумышленник может и повторить попытку, а Арамона, невыносимый, безответственный, с кошмарным характером, все же был ему дорог. Возможно, дороже, чем хотелось бы самому Герману. И Герман пришел в отчаяние от мысли, что мог бы его потерять. — Хрен его знает. Может, рвотный порошок. Всю ночь наизнанку выворачивало... — Арамона совсем поник головой, и на него было больно смотреть. Да уж, вино, приправленное рвотным порошком — то еще зелье. Наверное, опять Суза-Муза куролесил. А учитывая, какими порциями бравый комендант заливает в себя спиртное, последствия невоздержанности придется разгребать очень и очень долго. Ладно, Герман ещё отчитает коменданта, когда тот придет в себя, а сейчас ему стоит просто помочь. По-хорошему. — Капитан, отоспитесь как следует, а я попрошу мэтра Кваретти подменить вас. Сегодня, а может, и завтра, — подытожил Герман, брезгливо окинув взглядом загаженную келью, спать в которой не подобало даже привыкшему к грязи и бардаку коменданту. — Слуги сменят постель и вычистят спальню, а вы разместитесь у меня. Но сначала ванна. Теплая ванна с ароматным маслицем привела Арнольда в чувство, и в келью Германа он пришел расслабленным и разомлевшим. Герман к тому времени уже снял свой наряд — не будет же он скакать белкой по Лаик, отдавая слугам распоряжения, — и, заметив перемену в клирике, Арамона даже пуще прежнего погрустнел. — А зря вы, святой отец, шапочку эту сняли... Вы не аспид, вы белка, одно лицо, и шапочка эта на вас как родная сидит... — В другой раз надену. Когда выспитесь... Он стащил с себя банный халат, явив взору клирика свои достоинства, и, прежде чем нырнуть под теплое одеяло, бросил на Германа двусмысленный взгляд. — Дупло видите? Орехи видите? — Еще бы Арамона с его казарменным чувством юмора, не вспомнил эту пошлую солдатскую шутку. — Что делать, знаете? — Вряд ли вам понравится, если я засуну эти орехи в это дупло... — Герман решил подыграть ему, но скрежет когтей по дереву за окном оборвал его на полуслове. Арнольд невольно посмотрел в ту же сторону и, сделав усилие, поднялся со своего ложа, чтобы подойти к окну. Черная белка сидела на стволе дерева и внимательно смотрела на коменданта. Поймав озорной взгляд этих очаровательных темных глаз, так похожих на аспидовы, впервые за все утро Арнольд Арамона счастливо и просветленно улыбнулся.