Тайное чувство гармонии

Сандей очень устал. У него всегда много работы. Его жизнь — работа. Без отдыха и возможности расслабиться. Сандей не просто шестеренка в огромном механизме, нет, он дирижер, контролирующий всю жизнь внутри Пенаконии. Взмах руки порождает всевозможные праздники, щелчок пальцев объявляет о начале создания нового города. Льется шампанское и смех, повсюду танцы, веселые лица и счастливые маски. Чтобы кто-то постоянно отдыхал, кто-то другой, увы, постоянно должен работать. Тем временем мир гудит о премьере новой песни Робин. Она тоже — где-то там — работает. Свежеиспеченный хит называется «Смогу одно сберечь я сердце». Сандей пока не слышал его, ждет официальной премьеры, но в текст бегло заглядывает. Цепляется взглядом за знакомые слова: Позволь ты сердцу моему расправить храбро крылья. Сестра начала писать эту песню незадолго до отьезда с Пенаконии. Или, может быть, написала целиком уже тогда, просто не пела ему? Они практически перестали общаться перед ее отъездом — Сандей не мог простить, что Робин уезжает, а Робин это было только на руку. Минимум объяснений, отсутствие громких сцен. Последняя прощальная ночь. Ей и так было тяжело вырвать эти чувства из себя — как стрелу из пробитого насквозь крыла. А после они вовсе прекратили общение. Иногда Робин вежливо писала письма, иногда Сандей так же вежливо отвечал ей. И все же весь текст этой песни одно сплошное обращение к нему: горькое, болезненное и растерянное. Робин большую часть жизни мечтала вырваться из своей клетки на Пенаконии, искала свободы, но нашла ли она ее там, где искала? Они всегда оставляли друг другу тайные послания. Записки, цветы, и, конечно же, песни. Иногда, если ссорились, Робин сочиняла короткие песенки и отправлялась в фойе отеля — собирать своим пением толпы зевак в ожидании одного единственного. Ей тяжело давались открытые объяснения, но песни — в них Робин вкладывала все, что не могла сказать брату прямо. Концерт с ожидаемой премьерой назначен через несколько дней в большом театре на Токиве. О дате и времени трубят с каждого новостного канала. Что это, если не новый зов? Есть лишь одна причина, которая может заставить Сандея наплевать и на долг, и на работу, и вообще, в принципе, на всю Пенаконию разом. Это Робин. Жизнь без нее с каждым днем все больше походит не столько на грёзу, сколько на сущий кошмар. Тоска вытесняет все прочие чувства и мысли, какой уж тут отдых? Сандей пытается не думать о Робин, жжет письма, запрещает себе падать в воспоминания. Но стоит прикрыть глаза, и перед ними уже губы с кокетливой улыбкой. Протяни руку, коснешься светлой кожи. Разве Сандей может игнорировать Робин и дальше? Она зовет, и он приходит. Как и всегда. — Господин Сандей, сообщить вашей сестре о вашем прибытии? — любезно спрашивает руководитель театра. — Нет-нет, я хочу сделать ей сюрприз. Просто обеспечьте мне место в первых рядах. Сандей видел тысячи концертов после того, как Робин покинула Пенаконию, и ненавидел каждый всей душой за несоответствие и неправильность. Ни один певец или певица не могли зацепить его душу, потому что там жила и правила балом только Робин. Только ее голос должен был звучать в любом зале, только слова ее песен могли наполнить хоть какими-то чувствами сердце. И поэтому сейчас, впервые за несколько лет оказавшись на концерте сестры, Сандей все же может ненадолго забыться. Ровно до того момента, пока не начинает играть знакомая музыка. Это не новая нашумевшая песня, и даже, в общем-то, написанная вовсе не Робин, но тоже ставшая несколько лет назад ее хитом. — You have been left alone. Робин поет, но Сандей никак не может уловить слова. Он сидит во втором ряду, незамеченный ею, прошитый насквозь, простреленный в грудь нежным и таким любимым голосом, что становится не фигурально больно. — You lie for what you're worth... And struggle with your confidence. Люди вокруг стесняют, заполняют собой пространство, ненавистные и так вожделеющие сейчас ее одну. — Forget, forget… Начало выступления, но Сандей, держась за грудь, молча встает, проходя через ряд возмущенных зрителей к проходу. Боль отступает, когда он оказывается на свободе. Робин все еще не смотрит на него, заливается маленькой птичкой-зарянкой, встречающей собственный рассвет, и тогда Сандей подходит ближе к сцене. Охрана не остановит его, хоть и косится в сторону неодобрительно-настороженно. Если бы кто-то знал о всей сути их отношений, это, наверное, вызвало бы шквал порицания. Сандею все равно. Да, он всегда, всю жизнь ставил на первое место желания Семьи. Он делал все, чтобы обеспечить клану Дубов благополучие, даже отпустил ту, кого больше всего хотел видеть возле себя. Можно же хотя бы сейчас наплевать на приличия и условности?.. Робин, наконец, останавливается взглядом на нем. К счастью, во время проигрыша, иначе ее божественный голос несомненно сорвался бы, затих, и не смог взять правильную ноту. Сандей и Робин долго смотрят друг на друга, прежде чем она снова начинает петь. Зарянка открывает свой маленький рот, озаряя лесную опушку журчащей трелью. Она зовет солнце, и то приходит. Ей не нужны никакие другие зрители сейчас, лишь он один. Робин звала своим пением только Сандея. — And so we meet alone. Two players in a puppet show, — Робин еще одно пронзительное мгновение смотрит прямо ему в глаза, неосознанно подходя ближе к краю сцены. А потом отворачивается, вспоминает, что перед ней целый зал, сияет улыбкой, раскидывая руки в стороны. — Don't cry for audience. There`s noone that can take you home. В глазах у нее стоят слезы. Их не увидеть ни со второго ряда, ни с первого, их не видно даже с места, на котором стоит Сандей, но он слишком хорошо знает свою сестру. Знает каждую ее эмоцию, каждый жест, каждый вдох и выдох. — And when you're lying on your stage. And nothing works, just living hurts. Верно. Сандей не отводит взгляда, хотя Робин теперь избегает смотреть на него. Она словно птичка на жердочке: пой, чтобы быть услышанной. Взмахивай крылышками, не имея возможности развернуться. Сияй, пока не кончилось время. Ты променяла одну клетку на другую, но суть осталась та же — ты все еще в клетке. И все еще бесконечно несчастна. Со мной или без меня. Робин прекрасно это понимает. И тосковала все это время по брату так же сильно, как он по ней. — Forget, forget… Забыть не получается. Эти люди вокруг никогда не смогут стать ей ближе, чем Сандей. Не смогут понять так, как он. Робин полностью в их власти, зависима от их симпатий и желаний, но это ли свобода? Это ли то, о чем она действительно мечтала? Сандей вспоминает маленькую девочку, забравшуюся на импровизированную сцену прямо перед ним. Она поет всей душой, и в этот миг она прекраснее всего на свете. Ее жизнь — тоже работа. Но что плохого в этом? — Forget. With the secret harmonic emotion… Музыка медленно затихает. Робин еще минуту стоит на сцене, переводя дыхание, и смиренно принимает зрительские рукоплескания. Когда-то они радовали ее, воодушевляли и наполняли вдохновением, а теперь лишь отравляют, требуя с каждым разом все больше и больше. Поклонившись, Робин поспешно покидает сцену. Птичка улетает с ветки под непонимающий гул толпы. Ведущий объявляет перерыв, а на сцене для развлечения публики оркестр принимается наигрывать энергичные партии. Сандей стремительно направляется за кулисы. Охрана пропускает без лишних вопросов, он лишь хмыкает — разумеется, Робин попросила его пропустить. В гримерке она одна. Ждет, стоя у зеркала, видит Сандея в отражении сразу же, но не спешит оборачиваться. — Неужели ты все-таки нашел время посетить мой концерт? — Робин улыбается, встречаясь со взглядом его на зеркальной поверхности. — Для тебя я найду время всегда, — Сандей с такой же улыбкой подходит ближе. И к чему вся эта натянутая вежливость и притворная радость? Если обоим больно дышать. — Мне просто казалось, что ты не особенно хочешь меня видеть. Наконец, Робин оборачивается. Довольно резко, что крылышки успевают задеть галстук. Сандей к этому моменту подходит уже почти что вплотную. — Я хочу всегда. Тяжело говорить правду, особенно себе. Хрупкие плечи вздрагивают. Тонкие суставные косточки выпирают из-под кожи вместе с ключицей так сильно, что кажется еще чуть-чуть и вовсе ее прорвут. Обернутся крыльями, оперятся, устроят ураган, перевернув гримерную вверх дном. Робин похудела слишком сильно, загнала себя, работая без отдыха и выходных. Безупречный макияж прячет признаки истощения на лице, но взгляд-то не спрячешь, не скроешь ни линзами, ни средством для глаз. Измученный, лихорадочный, больной. Пальцы без перчатки невесомо касаются щеки, вторая рука ложится на холодное обнаженное плечо, и тогда Робин прикрывает глаза. Сандей прощает. — Тебе нужно отдохнуть, — не смазать бы помаду. Он невольно проводит подушечкой пальца по нижней губе. — У меня осталось всего шесть минут перерыва, — Робин опять улыбается. Эта улыбка въелась в ее лицо, в саму кожу, впиталась как крепкий татуаж. Шесть минут не хватит, чтобы сказать все, что им нужно друг другу сказать. Шесть минут не хватит, чтобы расслабиться. Шесть минут вообще ни на что не хватит. — Ты останешься? — шепчет Робин, когда Сандей к ней наклоняется. — Хотя бы на сегодня. — Конечно же, я останусь. Концерта и ночи после него тоже ни на что не хватит. Поэтому нужно постараться запомнить каждый миг: прикосновение к мягким губам, ощущение тоненькой талии в руках, гладкость перьев под пальцами и блеск сияющего нимба. Робин не отстраняется, целует Сандея снова сама, вставая на цыпочки. И все внутри обрывается от тоски и жадности. От нежелания отпускать и невозможности не сделать этого. Робин так сильно хотела разорвать их связь когда-то, обособиться от него, стать самостоятельной и свободной, но сейчас все, чего она хочет, чтобы брат снова был рядом. Чтобы вел ее под руку на сцену, как делал это всегда. Потому что она тоже очень устала. Главным образом, как и он, от разлуки. Даже за шесть минут можно наполнить сердце теплом и покоем, если рядом тот, кто тебе действительно нужен. Сандей чувствует все то же самое, ему даже говорить ничего не надо: ни простыми словами, ни песней. Сандей и Робин сообразны и благозвучны, они словно ноты одной и той же мелодии, составляющие друг из друга единую цельную композицию. «И когда твой внутренний дьявол жалуется, Рвет тебя на части, заставляя попробовать снова» Ее руки обнимают его за шею, его руки гладят ее лопатки: скоро там все-таки вырастут крылья. «Забудь». Сколько бы Робин ни отрицала своей потребности в Сандее, и сколько бы Сандей ни пытался жить дальше без Робин, только вместе они способны хотя бы немного отдохнуть. Это и есть тайное чувство гармонии.