Если жизнь вас не ебет, кто-то точно выебет

Если бы Антон мог орать, он бы орал. Но на него смотрит человек семь, и он все еще на работе, и пока только двенадцать дня — приходится сжать губы до размера нитки, раздуть ноздри, как бык перед нападением на кусок мельтешащей тряпки, и больно впиться ногтями в ладони до побелевших костяшек. От того, чтобы заехать образовавшимися кулаками по арсеньевскому лицу его удерживает только наличие коллег на кухне прямо сейчас. И безупречный рабочий рейтинг. Плечом намеренно сильно задевает чужое, выбивая из Арсения глухой выдох, и, топая с силой всей вселенской злости, ретируется к уборной. И только стоит двери щелкнуть, как вся злость сменяется убийственным раздражением и неприятным покалыванием во всем солнечном сплетении. Блядский Арсений со своим блядским кипятком, именуемым черным кофе — примерно под цвет его души. А это была любимая антоновская рубашка, блять! У них не задалось с самого начала. Того самого, когда их собеседования в эту контору шли один за другим, и Антон, неловкой каланчой распахивая дверь из кабинета, зарядил Арсению ею по лбу. Его только что утвердили на должность нового гейм-разработчика, и эйфория от радостных новостей затуманила настолько, что брякнув неискреннее «извините-простите», Антон ускакал на выход. Кто ж знал тогда, что спустя три дня он снова столкнется с Арсением при абсолютно таких же обстоятельствах, только теперь потирать ушибленный лоб уже будет он. Вот правда Арсений, — который тогда даже Арсением не был, его имя стало известно некоторым позже, — не соизволил даже попытки извиниться, смерил его холодным взглядом, хмыкнул и походкой от бедра удалился дальше по коридору. А спустя час, они, как два чихуахуа, сцепились в словесной перепалке за кабинет. Стас, их непосредственный начальник, посчитав их бестолковыми детьми в песочнице, что устроили драку за зеленые грабли, оставил их разбираться друг с другом самостоятельно, не выдержав наплыва матов вперемешку с шипением и летящей в разные стороны слюны. Антон тыкал пальцем в чужую грудь и убеждал Арсения в том, что окно во всю стену ему важнее, чем «расфуфыренному павлину в бирюзовой рубашке», и благо был чуть-чуть выше и шире в плечах, иначе каменное лицо напротив могло победить в этой схватке. Но злость от удара с дверью настойчиво нивелировала весь здравый смысл, а еще арсеньевские голубые глаза за линзами очков были настолько нечитаемы, что единственным решением вывести его на эмоции стали крики. Которые не увенчались успехом, потому что Арсений и бровью не повел, только одернул манжеты идеально выглаженной рубашки, — реально бирюзовой, как вода на Мальдивах, — и пожелал Антону в это несчастное окно вывалиться, изящно развернулся на пятках и скрылся за соседней дверью. Того самого второго кабинета — точно такого же, но без окна. Праздновать мини-победу пришлось недолго, потому что спустя три минуты к нему завалился Позов и нагрузил первой рабочей задачей. — Что за крики, а драки нет? — спросил он, как только папка с ТЗ опустилась на стол. — Ублюдок сука ебучий, — Антон крутанулся на стуле и вскинул палец к соседней стенке. — Кто? — Та этот… ну, как его… — Арсений. — Арсений? — Антон аж глаза выпучил, насколько чужое имя идеально подходило этой бирюзовой рубашке. — Так вот этот Арсений устроил спор из-за кабинетов. Хотя я раньше взялся за ручку и… — Детский сад, трусы на лямках, — Позов отмахнулся и кивнул в сторону папки. — Ознакомься и приступай к работе. И помирись с Арсением, а то вам еще работать часто вместе, и я не хочу, чтобы человек из моей рекомендации ассоциировался с раздолбайством. — Да я с ним даже здороваться не хочу! — Антон брякнул это в спину уже уходящего Позова. То-то же, извиняться — пусть Арсений сначала первый извинится! И аргумент, что Антон здесь на птичьих правах по просьбе Позова не должен являться авторитетом в конфликте, который начал не он! Но это был пиздец. За удар дверью никто не извинился ни на следующий день, ни через один, зато кнопки на стуле лежали как миленькие. И это был такой ребяческий абсурд, который тянул на пару минут истерического смеха, если бы не болящие ягодицы, с размаху опустившиеся на эти кнопки. Антон скулил и потирал особо болезненное место, придумывая в голове цепочку ответных действий, чтобы Арсений пострадал так же — если не больно, то хотя бы унизительно. Он выглядит как человек который обязательно смотрит на стул, прежде чем сесть, — не то что некоторые, — и вряд ли фокус с кнопками в ответ может сработать, но пошатнуть чужое достоинство хотелось очень. И на словах Антон действительно выглядел как Лев Толстой, не то что на деле. Прав оказался Позов — они с Арсением были вынуждены работать бок о бок почти целый рабочий день. Конечно, разработчик и тестировщик, великолепный тандем. Но терпеть присутствие Арсения было сродни пытки. Его раздражало все: от идеально ровной спины до цветных рубашек, — казалось что весь радужный спектр однотонных тканей находился в шкафу у этого человека, — от блестящей укладки до резкого запаха парфюма, на который Антон показательно открывал окно и морщился, стоило Арсения придвинуться на миллиметр ближе нужного. Кажется, само нахождение Антона рядом уже задевало арсеньевськое достоинство и опускаться до уровня кнопок стало не актуальным. Антон стал находчивее и избирательнее: показательно игнорировал или наоборот щебетал без умолку, вписывал в код намеренные ошибки и наблюдал за чужими потугами разбирательства с проблемой, — Арсений в такие моменты покрывался испариной и глухо пыхтел, а потом замечал скукоженое лицо напротив, пытающееся подавит смех, и швырял в антоновскую сторону все, что попадёт под руку. Благо, ничего больше и тяжелее блокнота в него не прилетало еще, но все равно было обидно. А спустя месяц их «разборок» Стас вызвал всех на общий сбор и потребовал продемонстрировать результат работы. Вот тут и случился ебучий случай. Стоило открыть файл, как их команда под названием «Сдохни или умри» превратилась в «Весь мир к твоим ногам» — такой слаженной презентации не было ни до, ни после их выступления: речь лилась одним потоком, хотя они ни разу ее не репетировали, дополняли слова друг друга, шутили и объясняли на пальцах все непонятные моменты, что в конце наградилось паком светлого нефильтрованного и надбавкой к зарплате. На самом деле, коннект в работе действительно сквозил между взаимными саркастическими высказываниями и ядовитыми плевками, и если Антон после этой презентации хотел предложить хотя бы попытаться успокоиться и отъебаться друг от друга ради благополучия их работы в будущем, то Арсений, почему-то, попытку в диалог не оценил и все возвел в абсолют: их тонкой адекватной грани пришел конец. Еще и пивом этот гад не поделился. Арсений демонстративно воротил нос, намеренно делал вид, что Антона не существует даже тогда, когда тот сидит на расстоянии вытянутой руки и обращается к нему в упор. И это злило больше только сильнее. На новогодний корпоратив они натурально подрались: алкоголь в голову ударил одновременно с кулаком в арсеньевское лицо. Весь декабрь не было ни дня, чтобы они поработали и не пособачились, как подростки. Антон специально выводил Арсения на эмоции, потому что ледяной взгляд голубых глаз раздражал так же сильно, как и разноцветные рубашки, обязательно в комплекте с черным галстуком, модельной укладкой и абсолютно нулевой заинтересованностью в Антоне. Это было глупо, странно, по-детски и тянуло на сеанс психотерапии, но душа требовала и хлеба, и зрелищ. Хотя бы зрелищ. Коллеги смиренно игнорировали этот цирк с конями и пропускали мимо ушей любой крик на подобии «сходи нахуй ты и твой перфекционизм» и доставали метафорический попкорн, стоило взвинченным ураганом одному из них пронестись в сторону курилки. Удивительным оставалось только одно — рабочий рейтинг Антона стабильно делил первую строчку с Арсением и отрицать безупречность работы было глупым. Как и продолжать вести себя, словно два дебила. В ход шло все подряд: подсыпанная соль в чужой кофе, удаление отчетной документации, спам-рассылка, жвачка в волосы, замена воды в бутылке на уксус, снова кнопки на стуле, чернила от ручки. И вот, теперь еще и кулаки. Антон настолько заебался от этих танцев с бубнами, что не выдержал, и в потоке матов реально зарядил Арсению по лицу. В удар вложил все — от обиды с самого первого дня, когда не получил извинение за стычку с дверью, до раздражения сегодняшнего мероприятия, когда Арсений решил, что весь вечер виснуть на Косте-ссмщике отличная идея, тем самым вызвав у Антона поток необоснованной агрессии и полыхающей ревности. Весь тот улыбчивый и яркий Арсений, который доставался на этом празднестве всем, кроме Антона, вдруг всколыхнул бурю очень странных и неприятных ощущений в районе груди, заставив злиться на него, на Костю, на собственную злость. Разнять их разняли, соответственно, но те милисекунды, что Антон находился в сантиметре от арсеньевского лица, запечатлелись в памяти надолго: в голубых глазах впервые промелькнуло что-то, кроме убийственного равнодушия или раздражения. Потом Антон огреб от Стаса, конечно, и от Позова, и лавочку «дерганья за косички» пришлось прикрыть. Их развели в разные концы офиса, разрешив пересекаться только в случае острой необходимости и это оказалось еще хуже, чем закатывать глаза на чужие душные комментарии или язвить. Работа шла из ряда вон плохо, а стоило хоть на минуту пересечься с Арсением в курилке или на кухне, взгляд как примагничивало. И каждый раз этот взгляд был ответным. Тяжелый, глубокий, до кончиков пальцев цепляющий. Арсений все так же бесил, и рубашки его бесили, и вылизанная прическа, и идеальная походка, но больше бесило то, что это бесило. Весь январь с февралем прошли то ли в коматозе, то ли на иголках, и все полетело в тартарары, стоило Арсению сейчас опрокинуть на него свой кофе. Это абсолютно точно было намеренно, потому что сутками ранее Антон не выдержал, и занес в кабинет Арсения горшок с кактусом и стикером «Ты». А сейчас стоит вот, раздевается в офисном туалете. Как работать оставшиеся часы неизвестно, потому что переодеться не во что, но бушующая злость застилала глаза пеленой эмоционального всплеска. Вот оно! Наконец-то хоть что-то! Не пусто внутри у «расфуфыренного павлина», все еще может! Благо на теле не осталось ожогов, иначе Антон бы уже бежал к кабинету Арсения откусывать тому голову, но стирать рубашку, — очень ахуенную, бежевую, с черными пуговицами, реально любимую, — в маленькой раковине было пиздецки неудобно. Ох боже, сколько же Арсений в нем эмоций порождал. Антон и не знал, что возможно чувствовать столько и сразу, и это все к одному человеку. Злость, ненависть, раздражение, азарт, заинтересованность, влечение. Блядство. Рубашка кое-как сушится под сушилкой для рук, а в груди уже дробью стреляет: пиздец. Это тот самый бесповоротный пиздец, осознанием которого тебя пришибает в самый неподходящий момент, и ты как слепой котенок, тыкаешься по углам в надежде, что само разрулится. А оно не разруливается и ты стоишь полуголый в рабочем туалете и хочешь кричать. И выскочить разъяренным тигром в коридор, на ходу застегивая влажную рубашку на две первые попавшиеся пуговицы. Впереди — только одна дверь. За ней — только один человек. Дверь захлопывается со звуком ломающегося дерева и щелчок замка — нажатие на курок. Три шага и Антон уже отрывает Арсения из-за стола и за грудки хватает так сильно, что желтая ткань его рубашки скрипит в пальцах. — Ты ахуел? — шипит Антон. — Я хуй не ел, я тебе оставил, — Арсений шипит в ответ. А глаза такие… вызывающие. Такие манящие. Из головы не выходящие с тех пор, как их рассадили, как двоечников в пятом классе. Такие безмолвные, но в то же время отвечающие на все вопросы в мире. И в них такая глубокая злость, что за ней почти невозможно разглядеть что-то еще. А там точно есть что-то еще. Желание например. — Я блять… — Антон еще сильнее сжимает арсеньевскую рубашку, заставляя того привстать на носочки и оказаться непозволительно близко. — Пиздец ты блять! Это даже не крик, отчаянный возглас. Голубые глаза так близко, тело — почти вплотную, а воздух все гуще и тяжелее, а у Арсения открыто окно, — которое он так хотел изначально, — но искры физически пляшут чертятами между и вокруг, и весь фокус сходиться на чужой переносице, а своя рубашка неприятно липнет к лопаткам. Это Антон так вспотел или это стандартные свойства влажной ткани? — Я тебя ненавижу, — шепот Арсения отражается где-то в затылке. — Мне кажется, я ненавижу тебя сильнее, — а руки сами за рубашку Арсения только выше подтаскивают. — Тогда может сходишь нахуй, а? — Только после тебя. И все, финиш. Потому что так и не расцепляя кулаков, Антон вгрызается в приветственно подставленные губы. Остервенело, грубо, кусаясь и рыча. И это было бы ебать как нихуя себе, если бы Арсений не отвечал настолько же отзывчиво. Зубами об зубы, языком по языку, сильнее, глубже, чуть ли не достать до чужой глотки. Антон опускает руки на талию Арсения и притягивает его в себя полностью, больно сжимая пальцами. В поцелуй шипят, но не отстраняются, а только углубляют, хотя казалась бы, куда еще. — Ненавижу… — шепот хриплый и тяжелый, стоит Антону оторваться на секунду, чтобы усадить Арсения на его же стол. — Как же ненавижу тебя! — Я амбассадор ненависти у тебе! Так-то оно и не так, получается. Потому что Арсений ноги свои шире раздвигает и Антона тянет на себя сверху. Он только и успевает упереться на локоть, как его утягивают в новый поцелуй. Это толком не поцелуй даже — так, кусаются, мокро и грубо. Но Арсений поясницу гнет, то ли хрипит, то ли стонет, и полностью на стол лопатками опускается. В антоновское бедро недвусмысленно упирается приличное возбуждение. Антон теперь сам стонет. Он разрывает поцелуй и утыкается взглядом в Арсения. Очки сползали на бок, волосы разметались по столу, грудная клетка ходуном ходит, над верхней губой испарина, — или это их слюни?, — а в глазах такая поволока, такое неприкрытое желание, что рык сам вырывается из недр грудной клетки, а в лопатки толкает какая-то невидимая рука, что губы приземляются аккурат на кусочек шеи, торчащий из-за полностью застегнутого воротника. Как же Антона бесила эта арсеньевская привычка. И как же манила: какой Арсений весь из себя такой раздражающий и такой желанный одновременно. Теперь рубашка мокнет исключительно из-за жара и накатившего возбуждения. — Вот бы все ненавидели меня так же, — Арсений хрипит, стоит Антону дрожащими пальцами начать растягивать пуговицы на его рубашке. — Вот бы всех так возбуждала ненависть, — не ответить Антон не может. — Завались и не останавливайся. — А ты просто завались. Еще одно слово и я прекращу. До ушей долетает высокий стон, а следом шлепок кожи о кожу, — это Арсений заткнул себе рот своей ладонью, — а до глаз — личная смерть. Потому что стоит желтой ткани полностью распахнуться, как открывается вид на исчерченную родинками грудь и подтянутый пресс, напряженные соски и совершенно невыносимо блядскую дорожку волос, уходящую в пояс классических штанов. Арсений просто сносит башню, и кто Антон такой, чтобы этому противится? Он припадает губами к ключице и больно кусает. И в этом укусе все, что копилось внутри все эти месяцы. Все те фейерверки, которые Арсений запускал в его сердце. Укус тут же зализывается широким мазком языка, и Арсения под ним начинает буквально колотить. Он ерзает и со стола что-то падает, и стоит бы вспомнить что они на работе вообще-то, и за стенкой куча их коллег, но весь антоновский мир сейчас зациклен на Арсении и его беспрекословной отдачи. Антона ведет до белых пятен перед глазами и он прокладывает длинный маршрут из укусов с поцелуями сначала к соскам, а потом и к пупку. Арсений, как рыба, беззвучно хватает ртом воздух, но смирено молчит — помнит предупреждение. Собственное возбуждение больно давит на ширинку, но сейчас мозг игнорирует все, кроме Арсения. Арсений-Арсений-Арсений. Как засел в мыслях почти с самой первой встречи, так и не вылезает оттуда. А сейчас лежит вот, расхристанный на столе, горит огнем от возбуждения. Терпеть больше нет сил, и спасибо бурной университетской жизни за то, что сейчас чужой стояк на уровне носа не вызывает испуга и отвращения. Зато убийственное желание — вызывает еще как. Фатальной ошибкой становится поднять на Арсения взгляд — это контрольный выстрел в голову. Нет там никакой ненависти, да и не было никогда, наверное. Там одно вожделение и страсть, немая просьба и простое человеческое «хочу». Руки действуют интуитивно, когда расстегивают ширинку просто в секунду. Рывок — и чужой член напряжено бьется о живот. Антон сглатывает слюну и падает на колени. Там не самый мягкий и чистый ламинат, но перед лицом маячит арсеньевский член, истекающий предэякулятом на живот, который вытесняет все здравые и нездравые мысли. Только дотронуться одними подушечками, обвести большим пальцем бархатную головку, обхватить кольцом и повести вверх-вниз, выбивая из Арсения глухой всхлип. Нет ни сил, ни желания на нежности, поэтому Антон прикрывает глаза и широко лижет от яиц до уретры по всей длине. Весьма внушительной, кстати. Слизывает солоноватый вкус с подрагивающей кожи живота, оставляет короткий поцелуй на горячей головке, обводит языком уздечку и пропускает в рот сразу на половину. Член приятно упирается в нёбо и вырвавшийся стон превращается в вибрацию, заставляя Арсения прогнуться в пояснице до хруста и сцепить свои пальцы на антоновском плече. Антон не старается показаться чудеса минета, — опыта раз-два и обчелся, — но сосет ритмично, резко, в одном темпе, слюняво, языком приходясь то по рельефу вен, то по уздечке. Арсений мечется по столу, как уж на сковородке, закусывает ребро ладони и глубоко носом дышит. Это просто пиздец. Как они оказались в этой точке? А что будет, когда наваждение спадет и рано или поздно придется ртом разговаривать, а не заглатывать чужое возбуждение? Об этом подумается позже, а сейчас Антон с громким хлюпом выпускает член изо рта и нависает над Арсением. У того в глазах вообще муть мутная, но такая довольная и удовлетворенная, что он его рывком на себя поднимает и снова впивается в губы. Слюны много, она липнет к подбородку и смешивается со слюной Арсения, но перестать целовать его кажется невозможным. Антон одной рукой кое-как справляется со своей брючной застежкой и приспускает штаны с трусами так, чтобы не мешались. Колени Арсения раздвигаются шире, и он сам по столу двигается ближе, чтобы теснее, жарче, интимнее. Руки ватные, но пуговицы на рубашке сами себя не расстегнут, чтобы кожа к коже, сердце к сердцу, слышать единый ритм ударов, терзать губы друг друга до синяков и крови. Чтобы вся та бурлящая ненависть вылилась в каждом касании, в каждом вдохе, в каждом стоне. Оторваться от Арсения приходится только чтобы облизать ладонь и обхватить уже два члена вместе. Головки соприкасаются особо чувствительно и Антон шипит от того, как чужие пальцы больно впиваются в бок. — Я… сейчас… — Арсений шепчет в поцелуй, но все равно бедра вскидывает вслед за движением антоновской руки. Мозг одна сплошная каша, да и то с комочками, потому что все действия происходят на каком-то запредельном уровне: проскользнуть свободной рукой по голой груди, зацепить сосок и несильно сжать ладонь на шее, упираясь большим пальцем в кадык, при этом терзая распухшие от таких ласк губы. Влажно и сверху, и снизу, и пот стекает по вискам и между лопаток, и Арсений коленями антоновские бедра обхватывает. Рука на членах работает методично и резко, с оттяжкой, оголяя головку, то быстро-быстро, то медленно. Антон уже даже не целует, просто жмется губами к губам и перестает себя контролировать. Стон сливается воедино с хрипом, и какофония звуков отдается белым шумом в ушах, а горячая сперма одновременным оргазмом. Так мокро, грязно, роскошно. Арсений в этих полуобъятиях обмякает, и руки сами сползают в район чужой поясницы. Они оба в поту, сперме и слюнях, но вот так жаться к разгоряченному телу и чувствовать, как жмутся в ответ — пик наслаждения. Сейчас внутри все поутихнет и все вернется на круги своя, и может это полный пиздец, — неизвестно в хорошем или плохом смысле, — но пока на ухо загнанно дышат, можно не думать. Вообще ни о чем. — Как же я тебя ненавижу, все таки, — хрип Арсения растворяется в плече. — Давно? — смешок. — Да как дверью уебал тебя, меня следом уебало. — Козел, — Антон не удерживается и кусает Арсения за плечо. Легонько, просто так. — Ну не павлин расфуфыренный, уже хорошо, — чужие руки неуверенно опускаются на антоновские лопатки. — Рубашки потому что твои эти конечно… — Хочешь снять с меня их все? — Очень.