Шестое чувство

В жизни Сандэя почётное место наибольшей затраты сил занимает секс с его коллегой. Псине Галлахеру нужно много и сразу, он всегда хочет и всегда лезет первым. Либидо у него работает так, будто ему тринадцать и он только открывает для себя то, что запрещали родители. Сандэю даже необязательно стараться его соблазнить, достаточно просто быть его ненаглядной вороной. Ответ на мучающий Сандэя вопрос про его сходство с вороной уйдёт в могилу вслед за Галлахером. Даже сейчас Сандэй совершенно не осознаёт, как его деловой поход к коллеге домой, ради обсуждения важного делового дела за чашечкой чая и под просмотр не такого уж важного детективного фильма плавно перетекает в то, во что перетекает. В то, что случается каждый раз, как оказывается дома у Галлахера. В это: — Ты что делаешь? — его коллега делает вид, что слишком занят фильмом и якобы невзначай кладёт руку на чужое бедро. Конечно же, случайно ничего не происходит. — М? Ты о чём? — Галлахер делает громкий глоток крепкого чая, будто пытаясь заглушить фильм на фоне. — Как думаешь, стоит ли добавить в это твое месиво из травы и сахара что-то нормальное? Пиво, например? — Можешь себе сразу в черепную коробку залить, толку побольше будет. После брошенной фразы рука с бедра двигается выше, задерживаясь в сантиметре от ширинки. Сандэй давится чаем. — Знаешь, ты прав. Уж лучше так, чем пить вашу подкрашенную воду, — Галлахер поднимается со своего места, обречённо убирая при этом руку, и Сандэй облегчённо выдыхает. Сам Галлахер лениво идёт к раковине, выливая «подкрашенную водичку» подальше от своих глаз. Всё таки, до по-настоящему волшебного напитка ему ещё далеко. Сандэй случайно засматривается на этот блядский рельеф его спины и рук. Максимально случайно он ведёт взгляд ниже, пока Галлахер не поворачивается обратно, глядя с недобрым огоньком на своего гостя. О нет. — И как тебе фильм? — грубый голос коллеги отрывает Сандэя от созерцания своей почти пустой чашки. Он молча поднимает глаза и смотрит в упор на хозяина квартиры. — Не кажутся ли тебе поступки главного героя немного затянутыми? — Возможно. Он мог давно расправиться с тем парнем и у него было бы сейчас намного меньше проблем, — Сандэй старается говорить ровным голосом, хоть и звучит натянуто. Конечно, ведь его вечная и единственная проблема стоит прямо за ним, молча смотря в затылок и слушая. — Но тогда больше шансов, что его поймают, — он кладёт свои крепкие кисти на хрупкие по ощущениям плечи. Ладони тяжёлые и так же тяжело скользят ближе к шее, склоняя голову набок. — Больше грязи — больше зацепок, разве нет? Мужчина склоняется к чужой шее, широко лизнув по открытому участку. Подув на мокрый след, он наслаждается тем, как плечи дрогнули и покрылись мурашками. — Перестань, я не за этим пришёл, — голос предательски дрожит, потому что эта псина — единственный человек, вызывающий в нём столь противоречивые чувства. — Правда? А зачем же? — вопрос риторический, потому что он знает, щачем. Знает, и, выражаясь простым языком, забивает болт. Потому что в этой ситуации чужое мнение учитываться не должно. Будто издеваясь, он на ощупь расстёгивает пару пуговиц деловой рубашки, открывая вид на излюбленные светлые ключицы. — Ох, надо же, метки до сих пор не прошли. — Конечно не прошли после такой псины. Ты их изгрыз буквально вчера. — Вот как? Я уже и забыл. Ну, ничего. Сандэй молится на то, что б Галлахер побыстрее закрыл свой поганый рот, потому что терпеть похабщину, которую тот обычно говорит, уже просто нет сил. И он действительно затыкается. Но только потому, что снова грубо прикусывает ключицу, совсем рядом с прошлым укусом. Сандэй недовольно шипит и дёргает плечом. Руки тянутся ниже, расстёгивают последний пуговицы и молча снимают ненужную одежду до конца. Эти же блядские руки с блядски тонкими пальцами бегло ощупывают впалый живот, будто делают это впервые. Сандэй сдерживает тяжёлый вздох и только открывает рот, чтоб высказать свое нежелание снова удовлетворять завышенное либидо коллеги, как тут же затыкается, слыша приказной тон: — Поднимись, — тихий голос сладко вливается в расслабленное ухо, отравляя желанием подчиниться все нервные окончания мозга. Сандэй сразу забывает всё, что хотел сказать, молча повинуясь. Он поднимается на дрожащие ноги и, проглотя язык, ждёт приказов. Приказов больше не поступает, зато отчётливо слышно резко сдвинутый стул и горячее дыхание у самого уха. Крепкая нога по блядски хорошо вписывается между чужих, а такие же крепкие руки без труда давят на плечи, заставляя буквально лечь на стол. Сандэй несдержанно ахает, когда ладонь опускается на его задницу, собственнически провода по ней и в конце шлепая за прошлый зажатый стон. — Постони для меня, раз уж строишь из себя хорошего мальчика-недотрогу, — горячий шёпот вновь опаляет нежную кожу уже другого уха, снова заставляя ахнуть от неожиданности и молча кивнуть в знак согласия. — Умница. Унизительно осознавать, что от похвалы предательская краснота щек расползается дальше на шею. Сандэй скулит, когда чувствует стояк сзади и чужую руку, обхватывающую его собственное возбуждение. Ловкие пальцы сжимают орган сквозь нижнее бельё и, благо, надолго не задерживаются там. Галлахер возвращает руку к незамысловатому креплению ширинки и стаскивает чужие штаны вместе с бельём. К своему ужасу Сандэй не чувствует такого уж унижения от того, что один остаётся без одежды в этой ситуации. Галлахер в свою очередь возвращается к излюбленной шее. На ощупь находя чужую промежность, сначала не понимающе хмурится, а затем складывает два плюс два. — Ну вот, а говорил, что это я тут ненасытная псина, — пальцы двигают пробку внутри, но не вытаскивают, дразня. — Тебе, видно, мало нашей с тобой близости, и мне стоит удовлетворять твои низменные потребности прямо в офисе, правда? — от одного представления подобной картины член дёргается, а внимательная псина замечает и это. — Ох, ну вот ведь. Тебе так нравится, когда за тобой наблюдают? Или я тебя, может, не настолько хорошо ублажаю? Может, поделишься своими предпочтениями? Мне очень интересно узнать, что ещё заставит кончить моего коллегу. — Такой надоедливой псине необязательно это, кх, знать, — Сандэй задыхается на полуслове. Блядские, но такие идеальные пальцы оттягивают сосок, а их хозяин толкается намёком в промежность, вжимая в стол. Тазовые кости с силой вдавливаются в край кухонного стола, что, к очередному ужасу Сандэя возбуждает только больше. — Ох, жаль, что ты не хочешь отвечать, придется действовать по наитию. — жалости в голосе совсем не чувствуется, звучит как унизительная шутка, идеально неподходящая в данную ситуацию. Сандэю, в принципе, все равно, его больше заботит упирающийся в задницу стояк, а не гундежь над ухом. Он снова несдержанно стонет, когда Галлахер с пошлым звуком резко достаёт пробку, и потом снова запихивая её обратно под новый стон. Он молча представляет два пальца ко рту партнёра, и тот без объяснений понимает, что от него требуется. Сразу же обхватывает их так, будто в последний раз, щедро смачивая слюной под продолжающиеся мокрые отклики пробки. Галлахер любовника в покое оставлять не собирается, продолжая трахать, прокручивать, надавливать, пытаясь протолкнуть глубже. Когда Сандэй стонет от проходящей дальше пробки, мужчина проталкивает пальцы глубже, от чего тот давится ещё сильнее. Он наблюдает за чужими страданиями с садистской радостью, а Сандэй захлёбывается в поступающих слезах, слюне, желании и чувства полного отвращения к себе. Наигравшись наконец, словно малое дитя, Галлахер достаёт пальцы одновременно с пробкой. У Сандэя звёзды в глазах и ахуенные пальцы в заднице, сразу давящие на простату. Он беспомощно хнычет и толкается, пытаясь насадиться глубже, и Галлахер тут же лепит предупреждающий шлепок и наклоняется ниже. — А я разрешал тебе проявлять инициативу? — Сандэй снова задыхается от горячего шёпота и отрицательно качает головой. — Верно. Значит жди, пока твоя верная псина разрешит. С этими словами он из вредности ещё раз толкается в горячее тугое нутро, и достаёт пальцы, сразу же обтирая их о чужое бедро. Сзади он недолго шуршит, а затем снова прижимается членом и склоняется к многострадальному уху. — Разве это — не то, на что ты рассчитывал, когда шел сюда? — своим шёпотом мужчина облизывает чужую мочку, мысленно покусывают торчащие сбоку, словно крылья, непослушные пряди волос и поглаживает шею, пальцами ощущая дёргающийся кадык и тут же самодовольно усмехается. — Скажи же, разве я неправ? Скажи, чего ты хочешь? Сандэй в жизни не признается в своих низменных желаниях, в первую очередь перед собой. Отвратительно осознавать, что Галлахер знает и понимает его намного легче, чем он сам? Или сравнение с псиной имеет второй смысл? — Твоими идиотскими провокациями меня не проведёшь, — вопреки словам Сандэй мысленно уже готов на две вещи: либо отойти на тот свет от кайфа, либо от стыда за свои же желания. Можно и по очереди, и одновременно. — Всё таки не хочешь говорить? Как жаль, а я так надеялся, — Галлахер отстраняется, давая Сандэю хоть немного передохнуть. В прочем, ненадолго, так как через пару секунд слышится отчётливый металлический звон пряжки. Старший прижимается сзади, упиваясь звонким стоном, как будто впервые. — Тогда я попробую сам догадаться, ты же не против? — предложение звучит как вопрос, но им там даже не пахнет. Больше похоже на излагание простейшего и всем известного факта. Сандэй только открывает рот, чтоб вновь кинуть колкость, на которую никто из них не обратит внимание, как Галлахер входит резко и на всю длину, не церемонясь. Будто ждал. Причём очень долго. Протяжный стон воспринимает как разрешение двигаться. Он хватается мозолистыми руками за чужие бёдра, удерживает крепко и втрахивает в кухонный стол размашистыми движениями. Сандэй каждый раз неприятно бьётся костями об край стола, морщась и мысленно старается запомнить на будущее в копилочку проёбов Галлахера. — Знаешь, я думаю, что твоя хрупкая воронья шея мечтает об удушьи. Мне это шестое чувство подсказывает, — Галлахер отпускает одну руку с бедра, перенося её на шею и тут же сдавливая. Сандэй мычит протяжно и глаза закатываются от эйфории. — Ого, а я угадал. Сандэй бы обязательно сказал что-то в ответ, но не находит в себе сил даже открыть рот. Единственное, что его сейчас заботит — собственный стоящий член, требующий внимания, и желание побыстрее кончить. Это комбо настолько забивает сознание, что мужчина даже не до конца понимает, в какой момент его горло отпустили. И в какой момент толчки становятся ещё грубее. И в какой, блять, момент его глаза застилает белая пелена. Галлахер делает последний толчки в жаркое нутро, изливаясь и застывая внутри. Внутри Сандэя ахуенно даже сейчас, и сознание мутит от одной только мысли о продолжении. О, конечно же, оно будет.