Метро

      Станция – влюбленность.       Следующая станция — любовь. Осторожно, двери закрываются.       Выйти не представляет возможности. Поезд уехал вместе с его спокойной жизнью без лишних эмоций, со слезами только по воскресеньям и с целыми, без ранок и крови, пальцами.       Эрен понимает, что влюбился. Влюбился настолько, что живот сводит от судорог и бабочки под рёбрами режут своими крыльями его внутренности так, что вздохнуть нет возможности, и он просто задыхается от недостатка воздуха, прикосновений и желаний почувствовать руку Армина в своей руке, на своей щеке – везде. Везде, где только можно и нельзя.       Он заслужил это, верно?       Боже, это просто невыносимо. Совершенно и идеально – он сидит и хлопает глазами, стараясь прогнать слёзы, сидя рядом и по инерции касаясь коленкой его коленки.       В вагоне мерзотно душно, люди стоят толпами, неприятно прижимаясь друг к другу. А на сидении написано «любовь» красным маркером.       А есть ли эта любовь в реальном мире? В реальном мире. Не в сказках про принцев и принцесс, где обязательно будет красивая история и хороший конец. Где все непременно будут счастливы, злобная колдунья-мать принцессы поймёт, что была не права, извинится перед дочерью, а дочь великодушно её простит, и будут они хороводы водить, и свадьбы устраивать, и внуков рожать. А в жизни так не бывает.       И Эрен это знал. Армин, кстати, тоже.       Армин видит отражение зелёных, изумрудных и до ужаса глубоких глаз, подсвеченных светодиодные лампами, в грязном стекле и понимает, что это конец. Его зрачки блестят чёрным, и кажется, словно там зарождается чёртова звезда, галактика, вселенная – новая жизнь, где без этих глаз не будет ни свободных птиц, летающих в небе, ни глубоких бездонных океанов, ни тёплых лучей нежного солнца, ни бездомных уличных котят и собак, ни бегающих по улице беспризорных детей. Не будет ни счастья, ни горя. Не будет существования, как такового. Не будет его самого.       Его не будет рядом с Эреном. Это казалось самым страшным наказанием.       Эрен смотрит, в притык, на волосы Армина, и видит, что на голове его занялось пламя и окрасило их в яркий – лучезарный – золотистый. Теперь это его любимый цвет.       Цвет солнца, цвет золота, цвет утренних одуванчиков — цвет жизни.       Дурак.       Он опускает голову и смеётся себе в нос. Отчаянно, глупо, самонадеянно.       Понимает, во что вляпался. Понимает, что не вышел вовремя на нужной станции, и что теперь будет ехать до самой конечной, потому что постеснялся говорить о том, что следующая станция – его. А может и просто не хотел. А может ему и вовсе не нужна ни прошлая, ни позапрошлая, ни какая-либо ещё станция? Может, он просто хочет доехать до конечной.       Не в одиночестве, конечно же. С ним. С Армином.       С солнцем.       Смешно, просто смешно. Он еле сдерживается, как бы тут не рассмеяться истерично на весь вагон, заливаясь безудержным хохотом. Упуская кислород, откашливаясь, сдерживая ручей слёз.       От безысходности.       Но он никогда и не искал лёгких путей. Они были просто не для него. Ведь в улыбающееся лицо стрелу не пускают. Приходится до смерти давиться улыбкой, чтобы это правило сработало.       Сгорбившаяся женщина напротив ему улыбается. Эрен мысленно благодарит её за каждый малейший уставший взор и улыбается ей в ответ.       Она не считает его странным. Она его понимает. Ему это нравится.       Ему нравится, когда его не считают странным. Когда его не считают странным, когда он улыбается прохожим в ответ; когда его не считают странным, когда он мяукает бродячим котам в ответ на их одинокое и жалобное «мяу»; когда его не считают странным, когда он здесь вот так сидит, бок-о-бок с тем, в кого он по уши вляпался и старается не раскраснется от любого вздоха и прикосновения. С тем, с кем он не вышел на станции влюблённость. С тем, с кем он не выйдет даже на станции любовь. И ему плевать, какие станции будут дальше, по каким станциям они будут кататься потом и с кем. Лишь бы с ним. Лишь бы с Армином.       Его устроит любая станция.       Поток воздуха из окон вагона обдувает разгорячённые лица, и шепчет всем на ушко, без какого-либо на то стыда, с отсутствием всякой совести.       «Посмотрите на него – дурак, дурак, дурак. Влюбился – дурак. Такой дурак.»       Эрена тошнит. Он чувствует подступающую к горлу черноту вперемешку с кровью и вчерашним завтраком, зажимает рот рукой. Воздух постепенно исчезает из его лёгких.       Выглядит, словно он пытается сдержать едкий смех.       – Ты в порядке?       Армин нежно поворачивает Эрена за локоть к себе и обеспокоенно бродит глазами по его лицу. По его же глазам своими. В поисках ответа.       – Нормально. Забей.       Врёт. Отвратительно. И Эрен знал, что Армин в любом случае поймёт всё по одному лишь его взгляду, по одному лишь его положению руки, по одной лишь дрожи его коленей. По одному же взгляду в глаза.       Друзья. Они друзья. Ничего больше.       Надо убить в себе это всё, придушить, подавить, спрятать куда-то далеко и не доставать никогда. Придавить, как назойливого комара, мешающего выспаться ночью перед тяжёлым рабочим днём.       Эрен задыхается в приступе нервного кашля, забывая, как дышать.       – Выйдем на этой?       Это конец.       – Давай.       Капля пота раздражающе стекает по виску.       Эрен повторяет, выводя пальцем по сидению омерзительное слово на разных языках мира.       Любовь.       Love.       Amour.       愛.       Láska.       Armastus.       Liebe.       Приехали.       Они встают и продвигаются через толпу туристов к дверям. Почти касаясь руками, почти держась руками, почти переплетаясь пальцами, почти прижимаясь друг к другу плечом к плечу.       Почти.       А на станции никого нет. Пусто. Только работницы метро стоят вдоль стены, что-то шебутно обсуждают, сплетничают. Наслаждаются жизнью, пока могут, ведь вечером опять возвращаться домой к нелюбимому мужу и нелюбимым детям. Выполнять супружеский и материнский долг.       Бедные.       Эрен резко останавливается. Ему донельзя интересно, что будет дальше, чем все закончится. Словно его жизнь, не его жизнь, а захватывающий сериал о герое, что постепенно разрушает собственную жизнь и жизнь всех тех, кто был ему дорог.       Армин оборачивается и вопросительно смотрит ему в глаза.       На улице дождь. Слышны удары капель об асфальт. Эрен просто забывает, о чём хотел сказать.       Он просто стоит, как дурак, и ждёт чего-то. Драматично стоит под дождём. Промокает и мёрзнет.       Армин всё смотрит и смотрит. А потом наконец понимает.       Эрен чувствует тонну сочувствия, волной накрывающего и окатывающего его с ног до головы ледяной водой. Армин как обычно. Со своей альтруистичностью, эмпатией и душевностью.       Друзья.       – Не молчи, Армин. Пожалуйста, скажи что-нибудь.       Эрен умирает в тишине, пока сочувствие топит его, заставляет глотать чёрную грязную дождевую воду, пока в лёгких, кажется, от перенапряжения лопаются альвеолы.       Куча глаз смотрит на него сочувственно, Эрену это не нравится. Он ненавидит сочувствие. Ненавидит, когда его жалеют. Он не слаб. Это позорно.       Он мысленно умоляет их прекратить.       Хватит.       – Прости.       Это конец.       Ему нужно было выходить на прошлой станции. Нет, на самой первой.       Ему вообще стоило никогда не заходить в этот вагон. Пройтись пешком. Никогда не встречать его.       Никогда не влюбляться.       Куча глаз и неизвестных голосов нашёптывают ему о том, как он жалок. Дурак. Дурак, дурак, дурак. Как же противен.       Ноги сами несутся в противоположном от него направлении.       Ему нельзя быть здесь. Ему нельзя быть рядом с ним. Не заслужил.       – Я тебя тоже, Эрен.