ooh, you know

      — Чонгук, сыграешь?       Тэхён, лежавший на груди своего парня, внезапно поднимает голову и задаёт этот вопрос. Его волосы, растрёпанные и жёсткие, лезут Чонгуку в лицо, заставляют пригладить широкой рукой. Теплота.       Чонгук мёрз весь день в аудиториях университета, где отоплением довольны только пауки и завхоз, бог знает кому доказывающий из раза в раз, что температура везде по норме. Хорошо, что Чонгука согрели сразу же, как он переступил порог квартиры. Пару часов назад, едва дверь в это волшебное место открылась, Тэхён сиюминутно — не иначе как чудом — изменил состояние его тела с «неудовлетворительно» до «в самый раз, чтобы жить жизнь».       — Замерз совсем! — встретили его щекой к щеке.       Когда Чонгук стянул ботинки, то немедля был сопровождён до горячей воды. В особенности его продрогшие руки, которые Тэхён шустренько мылил, не замолкая:       — …Да и завхоз такая сволочь. Я сегодня узнал, почему в вашем крыле — Вечная мерзлота, а в нашем — пляжи Кубы. Преподавательница философии, как оказалось, дражайшая, но нетерпимая к холоду жена завхоза. На отопление её кафедры такие сметы составляются… А от остальных только убывает. Короче, вы — жертва во имя любви. Хотя, с какой-то стороны я понимаю… Но не студентами же. Есть столько способов согреть человека. Пускай этот чёрт разругивается с администрацией за лишнюю копейку на теплообеспечение, а не гробит моего зайца. О, и в столовку лишний раз не суйся, там сейчас…       От неиссякаемого потока информации уши Чонгука грелись быстрее рук. Просто Тэхён пришёл на сорок минут раньше и успел заскучать.       Внезапно Чонгуку захотелось сказать что-то очень глупое.       — Я твой заяц?       Может, он и знал ответ. Но, раз уж вопрос прозвучал, было совершенно необходимо получить подтверждение.       Зажав напоследок тёплыми, хоть и мокрыми, пальцами холодный нос Чонгука, Тэхён выключил воду и тщательно вытер их руки.       — Пойдём, недогадливый незаяц. Я лапшу заварил.       Так и прошло несколько часов кряду за дешёвой едой, дурачествами на кухне, какими-то уморительными шоу в интернете и послеобеденной дрёмой на сбитых одеялах.       Возможно, Чонгуку стоило бы подумать о проектной работе, домашке по математике или хотя бы о подготовке к завтрашнему зачёту. Но, чёрт возьми, что может быть важнее, чем сонный Тэхён?       Конечно, Чонгук на части разорвётся, чтобы сохранить свой статус стипендиата, ведь от него зависит их жизнь в этой квартире, но…       Позже.       Бог весть, когда это самое «позже» настанет, и пусть ему придётся провести за конспектами всю ночь, сейчас он не шевельнёт и пальцем. И совесть его не мучает, и беспокойство в него не закрадывается. Ну, ведь вот же все его чувства, тихие и нежные, лежат на груди, прижимаются всем телом и просят сбрянцать на гитаре — о чём тогда переживать? Что в этом мире может быть важнее, чем уделять достаточно времени любимому человеку? Это же так очевидно, что смех берёт!       «Можно потерять всё, включая стипендию, — думает Чонгук, — Но не того, кто останется, даже если я всё потеряю. Включая стипендию.»       — Эй, я хочу послушать, Гук. Сыграй.       А что Чонгук? Он слабый, очень слабый и ещё много раз слабый человек. Как он может сопротивляться?       — Тогда пойдём, достанем.       И пока хён не успел начать брыкаться, сгребает его в охапку и так вместе с ним на руках слезает с кровати.       Не то чтобы гитара лежала далеко — шага два до стены, где она висит на гвоздике, не больше, — но тихий смешок и игриво щекочущие шею пальцы стоят любых расстояний.