***
Она стала дуэльянткой в первую очередь для того, чтобы защитить себя. Все остальное вторичное. Буквально. Не имеет смысла, какой пост ты занимаешь, сколько получаешь жалованья, как к тебе относятся люди, пока у тебя есть цель. Маленькая девочка Клоринда оказалась совсем одна-одинешенька, брошенная в Сумеречном дворе среди взрослых дяденек и тетенек, указывающих, что надо, а что не надо. Каждый норовил ей указать, что вообще должна делать Клоринда в этом мире: «Держи голову прямо, ты же девочка», «Клоринда, что за манеры за столом? Веди себя прилично», «Не болтай много, мужчины этого не любят» и прочее, прочее, прочее. Клоринда должна была открывать рот только по чьей-либо указке, Клоринда должна была действовать по чьей-либо указке, она, кажется, умирать не должна, пока ей не позволят. Клоринду с детства приучали к тому, что свободы воли у нее нет и не будет: по чужому замыслу она должна была отыграть роль милой послушной девочки с тяжелой судьбой, выйти замуж за хорошую партию, нарожать кучу детишек и до конца своих дней посещать салоны, попивая чай с другими аристократами. Всегда слушаться мужа, потому что он — верхушка иерархии под названием «социализация». Но проблема в том, что Клоринда не хотела жить по чужим правилам. И роль играть она не хотела. Клоринда вообще ненавидит театры, если честно. Спасала только Навия. Навию, если честно, можно считать первой влюбленностью маленькой печальной девочки. Лучиком света, единственным хорошем в ее полном ограничении детстве. Навия имела свой взгляд на большинство вещей, Навия открыто говорила о своих взглядах, о том, что ее беспокоит, Навия мечтала помогать людям и изменить мир, но в целом, можно было ограничиться Фонтейном, но дело не в этом, а в том, что она хотела остаться в жизнях и в сердцах людей. Она хотела — она это делала; Навия была если не солнцем, то хотя бы самой яркой звездой, с каждым годом разгоралась, лучистая Навия одним своим видом дарила улыбку многим — буквально золотая девочка; Навия была искренней, и порой Клоринда сама не понимала, как такая чудеснейшая девушка, как Навия, так спокойно могла общаться с ней. Клоринда была тяжелой, у нее был сложный характер, в ней взрывалось, разгоралось непослушание и отторжение к этому миру — Клоринда могла бы сказать, что она его ненавидела, в то время, как Навия любила все, что ее окружает. — Мне нравился в тебе протест. Навия говорит об этом, пока они сидят в кафе. Ситуация — чистейший сюр: Навия сама ее пригласила. Клоринда долго думала, стоит ли ей вообще приходить, потому что, на месте Навии, она бы себя не простила. — Мне всегда нравилось, что ты идешь против системы, — улыбается Навия, размешивая сахар в чашке чая. — Хочешь пирожное? Я сама пекла. Клоринда сидит, нервно сжимая в руках край своего сюртука, как школьница, которую отчитывают за хулиганство, и Клоринда чувствует себя сейчас так уязвимо. С Навией они не разговаривали долгое время после того, как она вышибла мозги ее отцу; а ведь Каллас так любил Клоринду, относился к ней, как к своей второй дочери. Клоринда ему бесконечно благодарна, ведь Спина-ди-Росула однажды заменила ей семью, сгоревшую в огне. От этого его убивать было еще тяжелее. Клоринда, честно говоря, до сих пор не хочет, чтобы Навия к ней обращалась. Не хочет, чтобы она пыталась наладить с ней отношения, ведь Клоринда этого не заслуживает. Лучше так и оставаться тварью в чужих глазах, потому что никем другим Клоринда себя не считает. Она сама себя не может простить за этот поступок, хотя знает, что выхода не было. — Ну и почему ты молчишь? — Навия наклоняет голову в бок, но выглядит серьезнее, чем прежде. — Нет, так дело не пойдет. Если ты обижена на меня за то, что так долго игнорировала тебя, то я искренне извиняюсь, но… — Не извиняйся, — выпаливает Клоринда, и сама не понимает, почему так изменился ее голос. — Нет. Только не ты. Не Навия должна перед ней извиняться, это Клоринда убила ее отца, это Клоринда лишила ее самого дорогого, это Клоринда — предательница и чистейшая мразь, это Клоринда должна перед ней извиняться, но у нее так и не хватает слов и сил на это. Но не Навия. Только не Навия. Взгляд Навии немного смягчается. Она вздыхает тяжко-тяжко. Клоринда хочет уйти, потому что вина перед давней старой подругой — единственное, с чем она не может бороться. — Клоринда, я же сказала, что простила тебя. — Зато я себя не простила. В Навии очень, очень много силы. Невозможно не озлобиться после такого предательства, но она смогла отринуть все негативное в сторону Клоринды. Навия сделала невозможное, и от этого Клоринде хуже, чем от сломанных костей после ее первой дуэли. — Если ты так считаешь, я не смогу тебя переубедить. Ты всегда была упертой, с самого детства. Это мне, кстати, в тебе нравилось тоже. — Понятно. — Те отношения, которые у нас были раньше, уже не вернуть. Я простила тебя, но это не значит, что я забыла, и при этом мне не хватает подруги, не хватает той Клоринды, с которой я искала приключения за городом, с которой мы придумывали загадки для папы, с которой мы были всегда-всегда вместе — но прошло слишком много времени. Я хочу вернуть дружбу, я делаю первые шаги, я правда стараюсь, но у меня складывается ощущение, будто этого не хочешь ты сама. Клоринда моргает медленно. Старается дышать. Вдох. Выдох. Нет, Навия. Проблема в том, что Клоринда очень, очень этого хочет тоже, но внутренний стержень, остатки травмы из ее детства, установки, та же вина — всему этому, кажется, нет конца. Клоринда находится в петле Мебиуса. Из нее не выбраться никак.***
Mitski — Liquid Smooth
В первую очередь, Ризли был человеком, а не преступником. Когда-то очень давно Клоринда не считала преступников за представителей рода человеческого — так уж вышло, что она их ненавидела. Наверное, сыграла роль детская обида: Клоринда была, есть и остается озлобившимся человеком в первую очередь. Озлобившимся на общество, а именно — на тех, кто допустил смерть ее родителей. К этому можно приплести тех, из-за которых ее род разорился — их Клоринда ненавидит тоже, и, честно признаться, ненавидит она всех людей в этом мире, до скрипа зубов, до ломоты во всем теле. Иногда Клоринде начинает казаться, что и ненависть ее — первородная: от нее крошатся зубы. И гореть ей после смерти в аду, потому что гнев — смертный грех. Клоринда ненавидела и преступников. И людей. Но первых она ненавидела как-то по-особенному — до поры до времени; пока Каллас не взял в руки пушку. Каллас взял в руки пушку, но не для того, чтобы вышибить ей мозги. Честно признаться, Клоринда до последнего не верила. Не верила в то, что он виновен, не верила в то, что он не способен на суде отстоять свою правоту, не верила в его причастность, ни во что не верила — потому что и Навия заменила ей семью, и ее семья заменила ей семью, и ее отец стал для нее отцом. Родительской фигурой. Но не той, которая указывает, что делать, как правильно держать в руках чашку и как развлекать мужчин разговорами — он стал для нее опорой, тем, на кого можно положиться, и Навия была для нее всем-всем, и Клоринда, кажется, горы могла свернуть для Спина-ди-Росулы, не числясь официально в ее представителях. Но неожиданно все, что она так безбожно любила, кануло в лету. Спина-ди-Росула перестала влиять на общество, как прежде — теперь это не частные независимые детективы, теперь это кучка отшельников, ютящихся в катакомбах. С арестом Калласа многое поменялось. Поменялась и Навия. Поменялась и Клоринда. Клоринда смотрела в глаза своему второму в этой жизни отцу, смотрела на его измученное, изможденное лицо, когда направляла в его лоб мушкет, смотрела. Смотрела, смотрела, кусала губы. Она пошла в судебные дуэльянты для того, чтобы защитить с е б я, чтобы никто не смел ей указывать, чтобы с ней считались, как с личностью, не относились как к той, задача которой — просто нарожать детей. Она пошла в судебные дуэльянты для того, чтобы вершить свое правосудие вместо Оратрис, и никто не мог ее одолеть. Но человек перед ней — не преступник, человек перед ней — один из самых дорогих. И Клоринда смотрела прямо в глаза Калласу, кусала губы, и никто не замечал того, как сильно у нее дрожали руки. Каллас улыбался ей. Улыбался наставнически. Улыбался так, будто все понимал. Будто бы он смирился. Смирение — вот, что тогда вывело Клоринду из себя. Она должна была сказать ему: «Ты должен бороться». Она должна была сказать ему: «Тебе не нужно было просить дуэли, ведь я знаю, что ты невиновен». Она должна была сказать ему: «Все будет хорошо». Но правда в том, что она молчала — все это время. Глядя в глаза человеку, заменившего ей отца, Клоринда нажала на курок. Она выстрелила. Один раз. БАМ Она вышибла ему мозги. Клоринда никогда не забудет эту картину. Никогда не забудет того, как он падал. Не фигурально и не метафорически, хотя это тоже имеет место быть; Клоринда никогда не забудет того, как его тело поддалось назад, как брызги крови окрасили кафельный пол, как часть попала ей на лицо; Клоринда никогда не забудет того, во что превратились мозги Калласа, которые пришлось сдирать с пола; никогда не забудет ту дыру в его черепной коробке. Черепная коробка как коробок спичек — что же там внутри, малышка Кло? Неужели справедливость оказалась для тебя слишком жестокой, неужели ты переоценила свои силы? Может быть, стоит бросить все и вернуться к первоначальной своей сути? Забудь все, как страшный сон, стань тем, кем должна, оправдай ожиданий всех из Сумеречного двора, выйди замуж, нарожай детишек, слушайся мужа и никогда, н и к о г д а больше не притрагивайся к оружию. Делай то, что должна, слышишь? В конце концов, больше пользы от тебя не будет. Нет. Нет, нет, нет, нет. Навия тогда смотрела на нее дико. Навия, когда Клоринда вышла со сцены, вся в брызгах крови, с полностью потухшим взглядом, с застывшим стеклянным сожалением в глазах, кинулась на нее. Навия, которую Клоринда знала почти всю свою жизнь, которую Клоринда так безбожно любила, Навия, которая клялась, что их ничто не разлучит, кинулась на нее, вся в слезах, с криками и с истерикой, неподходящей ее статусу, повалила ее на землю, била руками по лицу, по животу, по рукам, как придется — и Клоринда не сопротивлялась. Навию оттащили Сильвер и Мелус, но она самозабвенно выкрикивала проклятья в адрес своей бывшей-лучшей-подруги-почти-сестры, Навия выкрикивала оскорбления, пока Клоринда пыталась подняться и собрать себя по кусочкам, и, кажется, это представление до жути понравилось леди Фурине — она смотрела на этой с некой искрой в глазах, смотрела, но не вмешивалась. Мелюзины призывали к порядку, жандармы пытались увести представителей Спина-ди-Росулы. Ей помогли подняться. Одна из мелюзин предложила ей медицинскую помощь. Клоринде не хотелось, чтобы ее раны вылечивали — наоборот, она хотела, чтобы их было больше и больше. В конце концов, она заслужила. В конце концов, Навия, на тот момент так сильно ненавидящая ее, была права. Клоринда убила ее отца. Убила и х отца. своими собственными руками. Отцеубийство во плоти, только на этот раз Клоринду даже не казнят. Люди уверены, что она самолично избавила их от преступника. Люди шептались: и пусть! Такой, как он, не достоин жизни и в крепости Меропид; подумать только, у него ведь дочь, а он имел наглость похищать и убивать несчастных девушек! Клоринду считали избавительницей, а Навию — озлобившейся на мир девочкой; на самом деле, все было в корне наоборот. И Клоринда продолжала себя ненавидеть за это. Как-то раз, через несколько дней после казни Калласа, ей пришлось по работе отправиться в крепость Меропид. Ей нужно было отнести бумаги, подписанные самим юдексом Невиллетом. Клоринда не помнила, как их взяла — и, честно говоря, вообще мало что помнила с того времени — мозг часто блокирует воспоминания, особенно связанные с чем-то травмирующим. Клоринда не справлялась со стрессом в то время, не справлялась с виной, разъедающей кости, не справлялась с тем, что писали в газетах о Навии и не справлялась сама с собой. На вопросы журналистов она не отвечала — не позволено было; на ее редкие попытки восстановить справедливость все только хмыкали — ох, избавительница Клоринда защищает дочь преступника! Факт оставался фактом — Клоринду не слышали и слушать не хотели; не слышали даже тогда, когда она стала почти непобедимой женщиной во всем Фонтейне. Клоринда относила документы герцогу Меропид, но ощущение было такое, будто она спала. Ощущение было такое, будто она находится в коме и парит над всем Фонтейном — шаги ей казались легкими, и при этом — невероятно тяжелыми; будто она шагает по облакам, и при этом к лодыжке ее привязано что-то тяжелое. Клоринда спускается в ад — спускается в Меропид; и кто же знал, что, на самом деле, и в аду есть своя бюрократическая система. — Рад видеть вас в добром здравии, Кло. Кто бы мог подумать, что ее явится встречать сам герцог! Клоринда смотрит стыло и пусто на него, сжимает в руках своих несчастную папку с документами и ей так и хочется съязвить — и Ризли, и Невиллету, и всему Сумеречному двору — что она не посыльная и в почтальоны не нанималась; но слова получается только проглотить. Ризли приглашает ее к себе — в свой кабинет, точнее, и они минуют все девять кругов; слышится лязг стали и запах пота, смешанный с металлом, Клоринда идет молча и наблюдает за тем, как заключенные работают на станках: работают, как заведенные, их жизнь — повторение одного и того же движения: и так по кругу. Когда-то и сам герцог прошел через подобное посвящение. Это почти можно считать карьерной лестницей — от этой мысли Клоринда не сдерживает пустой по своей сути смешок. Это нервное — пытаться отвлечься на то, что, по сути своим, не является ни смешным, ни забавным. — Страшно, наверное? — спрашивает Ризли спустя продолжительное молчание. — Спускаться сюда. — Я ничего не боюсь, — сухо и хмуро отвечает Клоринда. Голос у нее — стальной, но больше какой-то роботизированный; как те самые механизмы, созданные Кинетическим Университетом. Клоринда и сама чувствует себя машиной, но никак не человеком. — Конечно. Иначе не стала бы дуэльянткой, — Ризли чуть оборачивается к ней — и улыбается; улыбается снисходительно и понимающе, улыбается так, будто з н а е т, через что ей пришлось пройти, и Клоринде от этой улыбки становится не по себе. Не надо так улыбаться; не надо делать вид, будто знаешь ее подноготную, Ризли, потому что на самом деле ничегошеньки ты о ней не знаешь. Как и любой другой человек. Двери в кабинет Ризли — высокие и помпезные; герцог открывает их легко, небрежно толкнув. — Люди боятся крепости Меропид также, как и бояться стихийного бедствия. Пророчества, к примеру, которое однажды затопит Фонтейн и поглотит в своих водах все живое, — он говорит буднично и очень-очень спокойно. — Червоточина, в которой собрались все сливки преступного мира — оно и понятно: крепость вызывает больше негативные ассоциации у горожан. Некоторые считают, что рано или поздно тюрьма, которая превратилась в полноценный город для заключенных, скоро станет новым революционным движением: они бояться, что преступники взбунтуются и пойдут против системы, и тогда Фонтейн никогда станет спокойным. Разгуливающие по улицам убийцы, мошенники, насильники и террористы — что может быть хуже для обывателя нашей страны? — И в главе этих преступников — вы, — Клоринда останавливается, когда они подходят к столу; Ризли, на удивление, совершенно по-джентельменски отодвигает ей кресло. — Многие думают, что титул герцога Меропид дает мне множество привилегий, — говорит он. — На самом деле, привилегия здесь одна — периодически выбираться на поверхность; да и то сомнительная — мои глаза не привыкли к яркому свету солнца, а кожа начинает невероятно зудеть от жарких лучей. Статус герцога Меропид накладывает на меня обязанность в контроле этих униженных и оскорбленных; но полно вам, Кло. Что вы мне там принесли? Давайте я посмотрю документы. Клоринда протягивает ему папку — Ризли берет бумаги также небрежно, также небрежно он опускается в кресло напротив нее. Клоринда молчит. Она складывает руки на коленях и смотрит в пол, и в голове у нее — ничего, кроме измученного, изможденного лица Калласа. Если бы он не согласился на дуэль, он сейчас был бы здесь. Живой. Наверное, также, как и все, работал за станком с остальными заключенными. Невиновный человек, которого осудили почти без должного расследования среди убийц, насильников, мошенников и террористов. Клоринда сглатывает: она вспоминает, с каким надрывным плачем Навия била ее по лицу, вспоминает, как ее слезы смешивались с каплями дождя, когда ее уводили подальше — и ей становится дурно. На языке начинает щипать; глаза заволакивает мутная пленка. Клоринде больно и тошно, но только — от себя. — Может, чаю? — голос Ризли какой-то резкий, выдергивающий из бездны собственных воспоминаний, и Клоринда поднимает на него взгляд. Почему-то она не может разглядеть выражение его лица, да и голос слышит будто через подушку. — Чай — моя отдушина, кстати. У меня есть много хороших сортов: и тонизирующие, и успокаивающие, и с пикантным вкусом — господин Невиллет приносит мне их как благодарность за выполненную… работу. Уверяю: вам понравится. Ризли встает, делает пару шагов в сторону — уходит из поля зрения Клоринды. Если бы она была в адекватном состоянии, она бы смогла проследить траекторию его движений; но сейчас Клоринда ничего видеть не хочет. Сейчас Клоринда хочет только умереть. — Я слышал о том, что случилось, Кло. С этими словами Клоринде кажется, будто на всю крепость Меропид обрушивается земля. — Я очень соболезную. Ризли ставит перед ней чашку с чаем. Вот так новость: чашечка очень миленькая, Клоринда, кажется, вспоминает, что она из какого-то сервиза, который был модным лет эдак восемь назад. Впрочем, не удивительно: тренды до Меропид доходят с опозданием, если они вообще до крепости доходят, и она смотрит в свое расплывчатое отражение в напитке. Смотрит — и не узнает саму себя. — Соболезнования, — говорит Клоринда сдавленно, и, видит Архонт, она не узнает свой голос, — излишни. Не я потеряла отца. — Ты убила того, кого считала отцом. — Именно. Я убила его. Нажала на курок и выстрелила прямо в голову на глазах у своей лучшей подруги и почти названной сестры. Я убила единственного человека, который относился ко мне, как к дочери, а не как к скоту, цель которого — нарожать больше пушечного мяса. — Ты все сделала согласно закону, Кло. — В чем смысл этого закона, если я тоже считаюсь убийцей? Клоринда тянется к чашке, но не берет за ручку, чинно-чопорно оттопырив мизинчик, как ее учили. Клоринда обхватывает чашку похолодевшими ладонями, но даже сквозь белые перчатки не чувствует тепла; Клоринда смотрит на свое отражение, поджав губы, и видит Бог, она еле сдерживается, чтобы не разреветься. — Убийство есть убийство, и не важно, происходит оно по указке леди Фурины, или же с иной целью. Разница заключается лишь в том, что я до сих пор нахожусь на поверхности — а не здесь, где должна быть. Понимаете? Понимаете, герцог Ризли? Клоринда знает правду, и знает, почему вы здесь оказались. Клоринда знает, что вы тоже убийца, ну же, расскажите ей, что вы чувствовали, когда своими руками прирезали всю свою семью? Что вы чувствовали, когда прикончили тех, кто заменял вам отца и мать? Что вы чувствовали, когда ваши руки обагрялись кровью, что вы чувствовали, когда видели, как в агонии закатывались глаза тех, кто однажды спас вам жизнь? Вам было жаль их? Вам было жаль людей, которые кормили вас, поили, дали крышу над головой, холили и лелеяли, сдувая пылинки? Опустим факт того, что они — такие же ублюдки, как и вы, продающие детей, как скот на убой, но, скажите, герцог Ризли, разве свинья была в курсе того, что рано или поздно пойдет на корм? Вот и вы не должны были знать, что рано или поздно ваше тело выпотрошат и разберут на органы. Ваши почки — полтора миллиарда моры, легкое — полмиллиона, а сердце самое ценное — сердце продается за десять миллиардов моры, и, поверьте, покупатели всегда отыщутся. Всегда отыщутся те, кто захочет поглотить сердце несчастного ребенка, чистого и невинного, не знающего об ужасах этого проклятого мира. Понимаете, герцог Ризли? Правда в том, что во время суда леди Фурина ушла не потому, что ей стало скучно. Правда в том, что леди Фурина — Клоринда знает — достаточно остро чувствует разницу между добром и злом; справедливым наказанием и незаслуженным. Вы — убийца, герцог Ризли, но правда в том, что в вашей ситуации точно также поступил любой житель Фонтейна, обладающий и эмпатией и высокой степенью морали. Это называется «принесение себя в жертву». Вы обменяли благополучие других несчастных детей на собственную свободу. Вы — избавитель, герцог Ризли, а не преступник, и вы сделали свой выбор. Леди Фурина ушла, потому что знала, что вы не заслуживаете наказания, но убийство есть убийство, и удел всех преступников — гнить в крепости Меропид, под землей, собственной кровью выстраивать то самое театрально-яркое, бесшабашное благополучие для остальных жителей города. Сие есть наказание, которое несут все. Понимаете, герцог Ризли? Клоринда смотрит в собственное отражение в напитке — и не выдерживает. Секунда — она смаргивает слезы, и влага тянется от ее глаз по щекам. Вторая — слезы разбиваются в чае, наверняка редком и дорогом, который ей предложил сам герцог; третья — Клоринда наклоняется чуть вперед, шумно вдыхает носом воздух. Четвертая — Клоринда ломается. Клоринда ломается с воем, с громкой истерикой, слезы катятся по ее щекам, у нее дрожат руки, и саму ее будто бы начинает трясти; часть напитка проливается — Клоринда этого не замечает — Клоринда будто бы вообще ничего не замечает, ее сознание помутнено, в ней ничего не осталось, в ней есть только бесконечная, невообразимая боль, в ней есть только пустота, съедающая буквально все на своем пути, поглощающая все ее существо, все радостное, что она когда-то чувствовала. Клоринда вспоминает, как улыбались Навия и Каллас, вспоминает, как он учил ее стрелять из пистолета — это он ее научил, Каллас учил ее всему, Каллас буквально заменил ей отца, Каллас гладил ее по голове, когда Клоринда попадала в цель и говорил, что у нее талант к стрельбе; Каллас учил ее фехтовать на шпагах, пока все остальные учителя отказывались от нее, потому что Клоринда д е в о ч к а — это он, он ее научил, это Каллас сделал из нее лучшего судебного дуэльянта, а она убила его. О Н А У Б И Л А Е Г О. Клоринда задыхается. Клоринда задыхается, пока Ризли не кладет руку ей на плечо, задыхается, пока он мягко убирает чашку из ее рук, задыхается, пока он опускается напротив, и своим бесконечно усталым взглядом он смотрит так вкрадчиво-внимательно, так проникновенно и сочувствующе, потому что з н а е т. Знает это чувство, сжирающее все на своем пути; знает, какого это — съедать себя изнутри. — Не вини себя, Кло. Так было нужно. — Я могла сделать хоть что-нибудь! — Ты ничего не могла сделать. Это был единственный путь. — Я могла не убивать его! — Он знал правила, Кло, и он сам выбрал смерть, а не заключение. — Ты не понимаешь, — проблема в том, что Ризли понимает, но Клоринда сейчас если бы об этом думает. — Я убила его, я предала его, я лишила жизни того, кто меня учил и вырастил, я не лучше тех, кто его подставил, и меня нельзя, нельзя прощать. Почему я все еще здесь, боже мой, — Клоринда прячет лицо в своих ладонях, качает головой, но мысли все лезут и лезут, мысли о смерти — единственное, что есть сейчас у Клоринды, — Почему я не в крепости, я же преступница, я же убийца, я не заслуживаю того, чтобы продолжать жить, как все. Я не смогу жить как все! — Да, не сможешь, — говорит Ризли; Ризли, с которым они были едва ли знакомы до этой встречи, Ризли, который тоже считается преступником, Ризли, который сидит напротив нее и слушает эти слезливые изыскания, Ризли, который почему-то от нее не отворачивается. — Не сможешь никогда, и это — бремя дуэльянтов. Рано или поздно самый отпетый преступник выберет дуэль с тобой и его дни будут также сочтены — в этом случае, Кло, все приводит к одному, потому что это твоя работа, это — часть наказания. Это и моя работа тоже, и знаешь, есть в этом что-то ироничное — в том, что наказанием для убийц, мошенников, преступников и самых отпетых тварей на этой земле занимаются такие же твари и преступники, как и они. Кло, это наше с тобой бремя, но мы обязаны нести его с гордо поднятой головой, потому что мы все еще — часть судебной системы Фонтейна. Без наказания невозможно прощение, и истинная цель и дуэли, и крепости Меропид — осуществление наказания. Любыми способами. У тебя есть две капсулы: если ты выберешь правую, то навсегда будешь заключен под землей, и один твой день будет повторяться снова и снова на протяжении всей жизни: подъем-завтрак-работа-работа-ужин-сон и в конце — смерть. Если ты выберешь левую капсулу, у тебя будет возможность отстоять свою невиновность в дуэли с сильнейшим воином Фонтейна. Но если ты проиграешь — ты умрешь. Это твоя смертная казнь. Каллас выбрал смертную казнь от рук той, кого он считал дочерью. И это, на самом деле, не такой уж и плохой исход — перед смертью он видел лицо той, кого любил также, как и Навию. Клоринда опускает руки и поднимает на Ризли взгляд — у нее наверняка зареванное, раскрасневшееся лицо, и вместе со слезами смешиваются сопли; Клоринда всегда становилась страшной, когда ревела, над ней из-за этого подшучивали мальчишки, поэтому она дала себе слово никогда не плакать. Но сейчас Ризли не смеется над ней. Ризли сжимает ее похолодевшие ладони, сжимает ее почти онемевшие пальцы — и говорит: — Будь сильной, Кло. Ты есть наказание для всех преступников — так носи этот титул с гордостью. Ты есть разряд молнии, ты – шрамы от нее, ты преступление и наказание, ты та, кто вершит правосудие. — Я заварил тебе успокаивающий чай. Давай выпьем, ладно? Тебе обязательно станет легче. Клоринда шмыгает носом, вытирает рукавом кителя слезы и молчаливо кивает. Она еще не скоро успокоится: выпивая чай, она будет снова проваливаться в омут своей вины, вспоминать взгляд Калласа перед смертью и думать, что после этого она не заслуживает жизни. Но после этого она успокоится; после этого Ризли включит граммофон, чтобы послушать джаз, и Клоринда останется еще на пару минут, пока он все-таки не распишется в этих несчастных документах. Ризли будет молчать.***
Steve Lacy — Dark Red
Клоринда зачастила с походами к Ризли. И дело тут было не в любовном романе, как многие могли бы подумать. О каком любовном романе речь? Первое время Клоринда герцога попросту избегала — ей казалось, что она повела себя некомпетентно в тот раз, когда относила документы. Проявила свою слабость — показала себя не той, кем хотела казаться — и Ризли мог к этому отнестись, как угодно. Подсознательно Клоринда боялась, что он не будет воспринимать ее всерьез, поэтому предпочитала избегать прямых конфронтаций — но это оказалось безуспешным. Во время своего визита к месье Невиллету она застала и Ризли — ему, кажется, нужно было уладить пару дел с судьей — Клоринда не вдавалась в подробности; главное было то, что она имела неосторожность зайти в кабинет в присутствии Ризли, и когда она собиралась сдержанно извиниться и сказать, что зайдет в другой раз, Невиллет прервал ее. Сказал, что она может остаться. После доклада и раздачи указаний Клоринда все равно не смогла покинуть Дворец Мермонию в одиночестве. Так уж вышло, что им с Ризли нужно было идти в одну сторону с одной переменной: ему — к лифту, ведущему в Меропид; ей — на дежурство; она обещала помочь Сумеречному двору. Но Ризли ее прервал. Первым пригласил на чай. Сказал, что их прошлая встреча вышла не очень хорошей, и он мог бы это исправить. Клоринда, честно, не хотела принимать приглашение — после случившегося все ее существо отвергала личность Ризли, как могло. Она бы предпочла сделать вид, что его и вовсе не существует, но Ризли тогда сказал: — Я понимаю, о чем вы думаете, Кло. Слезы — это не признак слабости; это признак человечности. Если вам будет легче, торжественно разрешаю вам довести до слез и меня — тогда мы будем квиты. Клоринда тогда не поняла, что он имел в виду. А когда поняла — засмеялась; тихо и сдержанно, но искренне — не совсем так, как раньше, но это было уже лучше. Клоринда вспомнила, какого это — улыбаться. — Интересно, как же я смогу довести до слез легендарного герцога Меропид. — Кажется, для этого нужно узнать парочку моих секретов. — И для этого мне нужно принять ваше приглашение? — Кто знает, Кло. Может быть, во время распития вы подольете мне сыворотку правды, и я чистосердечно признаюсь, что просто обожаю котят. — Это можно считать за раскрытие тайны? — А вы уже неплохо справляетесь, Кло. Клоринда улыбнулась ему — и все-таки приняла приглашение. Клоринда приняла приглашение, и это было началом конца. В том плане, что она осознала — после любой черной полосы следует белая. После того, как из твоей жизни уходит человек, ему на смену приходит новый. Клоринда осознала это не сразу, и когда поняла весь ход жизни, не могла нормально сконцентрироваться на работе — поверить не могла в то, что все расположено на весах. Прямо как на суде. По правую сторону — все плохое, все самое болезненное и гнетущее: смерть Калласа, уход Навии, ее разъедающая кости вина; по левую — новые знакомства, принятие смерти. Клоринда не простила себя, но осознала, что жить явно становится легче, когда она не думает о себе, как об убийце. Становится… проще, что ли. Постепенно Клоринда раскрывалась — подпускала ближе; не только Ризли, но и Шеврез, с которой ей приходилось работать, Шеврез познакомила ее с Тиори, да и Фурина будто бы лучше шла с ней на контакт. Будто бы проще стало жить, и мир не казался таким, будто бы он обернулся против нее. Однажды, в один из дней, она и герцог Ризли поспорили. Это был какой-то обычный, совершенно пустяковый спор: Клоринда поставила на кон инадзумские чаи, а Ризли еще что-то — она уже не помнит, что — но помнит, что она точно проиграла. Ризли сказал, что простит, но Клоринда была упорна — через Тиори она вышла на контакт с семьей Камисато, и пусть Инадзума на тот момент была закрыта для иностранцев, с помощью контрабанды она смогла получить коробку инадзумского чая. Клоринда не знала, насколько он хорош — но честно решает отнесла его Ризли, торжественно вручив в его кабинете. — Я же обещала. А Клоринда, как правило, всегда выполняет свои обещания. Клоринда всегда выполняет свои обещания, даже если они касаются такой мелочи, и Ризли смотрит на нее удивленно — и долго молчит. Когда он все-таки принимает коробку, он раскрывает ее в первую очередь — долго смотрит на подписанные аккуратным подчерком Клоринды баночки с чайными листьями — Клоринда старалась, чтобы он смог понять все заморское описание добавок. Но Камисато как-то расщедрились — вместе с чаем обнаружился весь комплект для чайной церемонии. Ризли говорит: — Я понятия не имею, что с этим делать. — Узнавать что-то новое — никогда не поздно, даже для цербера Фонтейна, — отвечает Клоринда с легкой улыбкой. — Или думаешь, что не сможешь? — Мне просто катастрофически лень разбираться в особенностях чужой культуры. — Я смотрю, хочешь поспорить, кто из нас разберется быстрее в тонкостях Инадзумской чайной церемонии. — А ты знаешь все мои слабости, Кло. По его виду Клоринда поняла — понравилось. Ризли только внешне кажется незаинтересованным — на самом деле, он много чего знает: специфика работы обязывает, но и кусочек Инадзумы в бесконечно-холодной крепости кажется ему чем-то новым в долгом заключении. В размеренную жизнь цепного пса Фонтейна пришло что-то инородное, заморское, насквозь пропитанное громовым раскатом и цветущей сакурой — даже если это всего лишь чай. В Меропид ценится новизна — даже что-то незначительное. — У меня тоже для тебя есть подарок, — говорит Ризли и ставит коробку на стол. –Судья Невиллет передал мне одну пластинку. Ты просто обязана послушать. Я уверен, тебе понравится. Клоринда хмыкает. Вот так новость: судья Невиллет теперь передает подарки коллегам. Впрочем, наверное, это что-то нормальное, учитывая, что у них более… дружеские отношения. Все думают, что Ризли бесконечно озлоблен на мир — за то, что его якобы подставили, за то, что осудили не по справедливости, но это не так. Ризли понимает этот мир лучше, чем кто-либо другой. И, наверное, давно смирился с тем, что справедливость бывает слишком жестокой. Он достает пластинку, аккуратно ставит на диск граммофона. Музыка разливается по помещению — сначала тихо и приглушенно, немного скрипуче; потом звук преобразовывается в мысли — клубится над потолком дымом от сигареты, тянется к холодным металлическим стенам. Клоринда улыбается — герцог Ризли любит хороший чай, беседы и джаз, но эта пластинка если бы напоминала последнее. — Что-то не из твоего репертуара, Ризли. — Именно. Но и не из репертуара Невиллета. — Больше походит на вкус Навии. Есть в этом что-то романтичное. Клоринда прикусывает собственный язык и устремляет взгляд в пол. Мысль о Навии вновь раскрывает старые раны; расчесывает в приступе зуда, сдирает заживляющую корку и засохшую кровь — бередит то, что не следовало бы. Клоринда отгоняет от себя печальные мысли и больше не улыбается. Клоринда больше не улыбается, но Ризли берет ее за руку и тянет к себе — мягко, немного настойчиво; Ризли тянет ее к себе и кладет вторую ладонь ей на талию — на манер вальса. Или мазурки. Или танго — или любого другого танца, который Клоринда танцевать не умеет. Но Ризли ничего не говорит. И, честно говоря, на танец это если бы походит — это что-то очень неловкое и явно не вписывающееся в Фонтейновские каноны — Ризли, честно признаться, и сам танцевать не умеет, но он закрывает глаза, покачиваясь — честно, старается! — в такт музыке. Клоринда подхватывает с трудом и первое время стоит истуканом. Смотрит — хочет спросить, зачем все это. Но Ризли не дает ответов. А потом Клоринда начинает понимать, что и ей не хочется чего-то спрашивать. Клоринда тоже старается — сначала неловко, будто боясь, что ее кто-то осудит за самый обычный танец — осудит за то, что она делает то, что не умеет. А потом она отдается танцу — сама. Музыка разливается по холодной комнате, сделанной из металла, в которой раскатистым эхом судьи прокатывается пожизненный приговор; музыка дымом невыкуренных сигарет клубится над потолком и пулями револьверов рикошетит от стен — прямо в ее больное, израненное сердце. Движения — какая разница, какие? Клоринда улыбается, когда ее юлой прокручивают под рукой, улыбается, когда кладет руку на плечо Ризли. Фантомно, почти отдаленно, чувствует напряжение мышц и знает — под ее пальцами, на чужой коже — росчерк шрамов; шрамы не исчезнут, но станут бледнее; шрамы останутся напоминанием о преступлении, которое он совершил, и напоминанием о наказании, которое пережил. Шрамы — вся их жизнь, сотканная из предопределенности: они — убийцы и самые отпетые преступники, которые все еще работают для Фонтейна. Они — исполнители приговора: или смертельного, или пожизненного. Они, отпетые убийцы всего Фонтейна, тем не менее, легально не осужденные, танцуют в крепости для таких же преступников под пластинку и приглушенный скрип граммофона; они — самые обычные грешники, не способные изменить этот мир, почему-то именно сейчас Клоринда чувствует, как сильно ей хочется жить дальше. Даже с виной. Даже с грехом. Ризли прокручивает ее под своей рукой; наклоняется, чтобы подхватить под спину — Клоринда откидывается назад. Они смотрят в глаза друг другу. Чувствуют дыхание друг друга. И все понимают без слов.***
Mitski — Shame
Клоринда поняла две вещи: за черной полосой всегда следует белая. Но не учла, что это также работает и в обратную сторону. Клоринда не учла — слишком расслабилась; слишком расслабилась и слишком полюбила жизнь: отодвинула на задний план то, чем должна была жить и то, о чем должна была помнить всегда-всегда — за это и поплатилась. Говорят, за плохим всегда следует что-то хорошее, но теперь Клоринде кажется, что от злого рока не скрыться в любом случае. От злого рока не скрыться, как и от ужасающей катастрофы, как и от переменной в лице Путешественницы — предвестницы ли смерти? Если так подумать, каждый раз, когда Люмин посещает тот или иной регион, происходит какое-то бедствие. С Фонтейном — также. Клоринда была уверена, что приход Первозданной воды лишь вопрос времени, и всем грешникам гореть в аду — ей в том числе; Клоринда, может быть, была бы и не против самолично раствориться в воде — тогда закончилось ее невыносимое страдание. Но Клоринда — человек чести; и если есть шанс спасти кого-то — она это сделает. Ризли, на самом деле, тоже такой. Ризли тоже такой — преступник, который не должен был быть им, преступник, которого осудили не по справедливости, преступник, который на самом деле является воплощением спасения Фонтейна. Когда-то Клоринда спросила у него: «Если бы у тебя был выбор, спасти всех-всех в Тайвате и при этом умереть самому, или же спасти себя и оставить на верную смерть всех-всех в Тайвате, что бы ты выбрал?». Ризли тогда просто посмеялся с ее вопроса — шутка оказалась довольно смешной. Теперь Клоринде не до смеха. Потому что Ризли всегда выберет первый вариант. Он пошел на убийство ради таких же сироток, как он, которые должны были стать новым пушечным мясом для работорговцев — так почему он должен бежать сейчас? Клоринда изначально знала о его плане — он посвятил ее в это незадолго до прибытия Путешественницы. Показал корабль, вдохновленной «Фортуной». Клоринда смотрела на него — смотрела, как постепенно отстраивается этот корабль — и думала о том, что все они, на самом деле, обречены. — Я подозреваю, — сказал ей тогда Ризли, — что Первозданная вода сдерживается именно благодаря крепости Меропид. Когда придет время — она поглотит нас одними из первых. — Может быть, в этом есть свое предзнаменование, — туманно отвечает Клоринда. — Всех грешников рано или поздно настигнет кара. Ризли качает головой. — Нет, Клоринда. Их наказание еще не прошло. Как и наше с тобой. Он оборачивается к ней. Тени от желтого освещения крепости падают на его лицо, но глаза Ризли блестят чистейшим серебром — как пули, как сумерки, сгущающиеся над Фонтейном. — От Первозданных вод корабль спасет всех. Но, Клоринда, эту часть плана я могу доверить только тебе: когда воды вырвутся из заточения и волнами рассекут крепость, когда опасность будет неминуема, и надежды на судью Невиллета не останется ты должна будешь нажать на курок по моей указке. Сможешь, Клоринда? Предупреждаю — это будет больно. Тебе снова будет невероятно больно, но это единственный способ спасти как можно больше жизней. Может быть, это будет кульминация нашего с тобой наказания; может быть, это будет нашим отпущением грехов. Но люди не должны умирать просто потому, что они грешники: каждый из них имеет право на искупление. Их дальнейшая жизнь — искупление; может быть, искуплением станет именно наша смерть. — Ты, — говорит она хрипло, прекрасно понимая, что именно он имеет в виду, — никогда не называл меня полным именем. Ризли хмыкает. Клоринда не спорит. И не отвечает. Клоринда не отвечает. Не отвечает, когда Путешественница воинственно достает меч, но не понимает, что ей конкретно нужно делать для того, чтобы остановить поток воды. Клоринда смотрит за каждым движением Ризли. Играть в догонялки с потопом — себе дороже; Клоринда вспоминает весь их разговор — и вспоминает, как они танцевали под пластинку одним поздним вечером или ранним утром. Вспоминает, как она расплакалась перед ним — расплакалась и потом думала, что он никогда не воспримет ее всерьез. Вспоминает, как проигрывали споры. Они и сейчас поспорили: придет ли судья Невиллет один, или заручится поддержкой кого-нибудь? Только этот спор бессмыслен, потому что от Первозданной воды веет морозом, а к обуви тянется тонкая корка льда — и это тот знак, о котором говорил Ризли. В конце концов, он перестает бежать — от подошвы его обуви тянется лед, но этого недостаточно, чтобы окончательно заморозить весь поток воды. Становится холодно — внутри у Клоринды тоже холодно; Ризли смотрит на нее — и улыбается. Шепчет одними губами: «Только не расстраивайся, Кло». Шепчет: «Рано или поздно через наказание пройдут все. И ты тоже». Шепчет: «Только не расстраивайся. Мы с тобой — самые главные преступники Фонтейна, наказание которых — вершить правосудие ради справедливости; ты есть молния, ты есть шрамы от нее, так неси свой крест с достоинством — даже когда меня не станет. А потом — рано или поздно мы встретимся вновь». Таков удел всех грешников. Клоринда кивает. Да, он прав. Таков удел всех грешников, и если сегодня Ризли расплачивается за свое преступление, рано или поздно придется это сделать и ей. Клоринда поднимает револьвер — у нее не дрожат руки, но Клоринда до крови кусает щеки и губы, чувствует металлическое на языке. Но глаза ее сухие абсолютно. Ничего не помешает точному выстрелу. Люмин кричит о том, что там все еще Ризли — явно не до конца понимает, что все это спланировано. Кричит о том, что его нужно спасти. Клоринда не отвечает. Клоринда вспоминает, что после их первого танца они поцеловались в холодной тюрьме преступников Фонтейна. Клоринда нажимает на курок. Пуля попадает точно в рычаг — и ворота с гулким хрипом опускаются — мучительно; также мучительно начинает биться ее сердце, треснутое, израненное, болящее и воющее. Когда вода полностью накрывает Ризли — он растворяется в ней; растворяется — и при этом вся сила крио холодной вьюгой царапает металлические стены тюрьмы. Вода замерзает, волны превращаются в высокие давящие скульптуры — его план сработал. Поток перестал наступать. Потом приходит месье Невиллет. Потом начинается операция по спасению Фонтейна. Все начинает идти своим чередом. Все идет своим чередом, но Клоринда чувствует, как внутри нее черная дыра становится шире и глубже — и становится пусто. Невообразимо пусто. И. Если это и есть ее искупление, лучше бы она и дальше оставалась грешницей.