Что в твоем теле нравится ему больше всего?

Они выбрали кафе для встречи. Или «свидания»? Флаке не очень верил в существование такой вещи, как «свидание». И уж точно не верил, что когда-нибудь окажется на нем. То, что напротив него сидел его лучший друг — Кристоф Шнайдер — только подтверждало теорию о том, что свидания являлись выдумкой и происходили на страницах дамских романов. Между ними ничего не изменилось: они по-прежнему разговаривали по большей части о музыке. Иногда Шнайдер пускался в философствования. У него были проблемы с тем, чтобы перестать надумывать, и Флаке был последним человеком, кто мог бы помочь с расслаблением, поскольку сам представлял из себя сжатый и трясущийся комок стресса и страха. Свидание…. Ха! Люди негромко разговаривали в кафе. Играл легкий джаз. С наступлением вечера над столиком, где сидели Флаке и Шнайдер зажглась лампочка с теплым оранжевым светом. Было жарко, и у каждого из них на столе дымилась кружка с горячим кофе, и они делили тарелочку с яичным бисквитом. Наверное, в таком видео они вполне подходили под описание парочки на свидании? Почему было так важно, чтобы то, что происходило между ними, называлось «свиданием»? — Флаке, — мягко позвал Шнайдер. Флаке дернулся и только тогда заметил, что снова завис. Он поправил очки на носу, чтобы снова сфокусироваться. — А? — О чем ты думаешь? — спросил Шнайдер. Его взгляд был настолько интенсивным, что Флаке не выдержал и уставился на свои ладони. — Как думаешь, они могли положить нормальное количество салфеток? — он начал теребить оранжевую между пальцами. Та неприятно шуршала и почти не очищала. — Всегда кладут только одну. А мне никогда не хватает одной. Хотя… Мы же только бисквит взяли… Наверное, одна салфетка — не так уж и плохо? Шнайдер склонил голову на бок. Он все еще исследующе разглядывал его, а потом сделал свой вывод: — Ты переживаешь о чем-то. О чем? На мгновение Флаке представил, как замалчивает проблему, отворачивается, бормоча что-то невнятное под нос. Шнайдер, конечно, позволит ему уйти от вопроса. Он, в целом, был человеком понимающим, спокойным и не давящим. Наверное, поэтому Флаке и соглашался ходить с ним на свидания. Значит… Не было никакого смысла в том, чтобы сидеть и трястись перед Шнайдером? Ведь рано или поздно, через месяц или десять, Флаке все равно будет должен разговаривать с ним честно и открыто. — О сексе, — сказал Флаке бесстрастно. Шнайдер ошеломленно откинулся на спинку стула, но потом быстро пришел в себя и придвинулся ближе, чтобы никто за соседними столиками не мог услышать их разговор. — Ты переживаешь о сексе? — повторил он, как будто не был уверен в том, что правильно понял с первого раза. Флаке кивнул в подтверждение. — Что о нем? — у Шнайдера в глазах читалось искреннее переживание, и это было приятно. — Тебя что-то не устраивает? Взяв с тарелки ложечку, Флаке начал размешивать кофе по часовой стрелке и потом против часовой. Он пил без сахара. — Я не знаю, — признался он, — я не могу понять. Мое время уходит на то, чтобы успокоить переживания по поводу того, как я выгляжу. Шнайдер чуть нахмурился, и понимание дрогнуло в его взгляде. — Мне нравится, как ты выглядишь. Флаке остановил помешивание. Он быстро глянул на Шнайдера, и потом возобновил прерванное занятие. Прошло довольно долгое время, в течение которого Флаке боролся с самим собой, а затем он все-таки произнес: — Спасибо, — от его слов Шнайдер расцвел и слегка зарумянился. До чего же он был абсурдным! Его радовали совершенно нелогичные вещи. Флаке кинул ему короткую улыбку и снова посмотрел в кофейную гущу: — Мне не нравится, как я выгляжу. Как заключенный лагеря. И… Я ем, вообще-то. Нормально ем. — Ты худой, да, — согласился Шнайдер. — Худоба — плохо? — Ты не худой, — с легкой завистью сказал Флаке. Шнайдер от его слов рассмеялся. Почему он смеялся?! Ну, что за невозможный мужчина?! — Ну, спасибо, Флаке, — он все еще улыбался. Его губы широко и красиво растянулись так, как бывало тогда, когда Шнайдер искренне радовался. На верхней губе у него была острая выемка прямо по середине. Она приманивала взгляд Флаке чаще, чем он был готов признаться. — Ты не худой. Красивый. Сильный. На тебя приятно смотреть, твои прикосновения приятны, — он перечислил как факты, развивая свою мысль. — И тебя это не устраивает в нашем сексе? Мне постройнеть? Флаке ужаснулся. — Нет! — он тяжело вздохнул, переживая, что у него не получалось сказать, что он имел в виду. — Меня не устраивает, что я — не такой же. Ладонь Шнайдера вдруг дернулась, и стало понятно, что он хотел взяться за руки. Флаке уставился на его пальцы и вытянул ноги под столом. Через несколько неловких попыток, их ступни встретились друг с другом. Потеплело ещё больше. — По-моему то, что ты не выглядишь, как я — очень хорошо. Я же не Рихард, чтобы влюбляться в собственное отражение. Они синхронно фыркнули. — Я бы все равно хотел быть немного посильнее, — Флаке продолжал настаивать на своем. Шнайдер молчал, как будто не знал, что сказать. Его мысли были очевидны: он никак не мог решить, соглашаться с высказыванием или продолжать спорить? Флаке раздражал любой из вариантов, и он в тайне надеялся, что Шнайдер просто закроет тему и больше никогда не станет к ней возвращаться. — Какая часть своего тела тебе нравится больше всего? Флаке отупело посмотрел на Шнайдера. — П-прости? Тот терпеливо повторил: — Какая часть своего тела тебе нравится больше всего? Нос? Брови? Язык? Уши? Грудь? Живот? Задница? Член? Флаке неодобрительно нахмурился, услышав последние слова от Шнайдера. Тот не выглядел ни капли пристыженным. Наверное, так даже было лучше? Вопрос Шнайдера поверг Флаке в долгое молчание. Он молчал не потому что думал и не потому что анализировал собственные ощущения. В его голове образовался полнейший вакуум, как будто все слова мира закончились, а новых еще не завезли. Допив кофе одним глотком, Флаке сказал: — Мне нравятся ноги, — после того, как он озвучил слова вслух, его уши мгновенно запылали и едва ли не запульсировали. — Не в смысле… Я…. Не в том, что… — Флаке нерешительно залепетал. — Я не фетишист. Мне просто нравится ходить. И мне нравится, что мои ноги способны на это. Я люблю ходить. Шнайдер тепло улыбнулся. — У тебя красивые ноги, — он согласился. — Даже если бы ты был фетишистом. Это бы не было проблемой для меня. Я расцеловал бы их в любом случае. Не удержавшись, Флаке кинул в Шнайдера оранжевую салфетку и тут же пожалел об этом. — Погоди, отдай мне, мне еще нужна, — он потянулся за ней обратно, и снова вцепился в нее. Щеки горели хлеще чем от огня. — Ты собираешься сидеть и делать комплименты на каждую часть тела, что я скажу? — Тебе бы это понравилось, принцесса? Ну, нет! Флаке ни за что не попадется на это второй раз! — Да. Черт! Шнайдер просиял. Флаке, к собственному удивлению, тоже улыбнулся. — Отлично. А мне нравится делать тебе комплименты. Неплохо, да? Разгладив смятую салфетку, Флаке покивал, а потом сказал: — Мне нравится, что у тебя так широко посажены глаза. Что когда ты смотришь на меня, у тебя сразу такой мягкий взгляд. Они встретились друг с другом глазами, и Флаке потребовалась невероятная сила воли, чтобы продолжать: — Нравится вертикальная морщинка на лбу, потому что она показывает то, как ты стараешься понять меня. И твое лицо… Оно одновременно такое мягкое и острое. Его удобно держать в руках. Боже, как же он волновался! Флаке не волновался так с того дня, когда они впервые поцеловались на кухне в старой квартире Шнайдера на Пренцлауэр-Берг. — И руки у тебя тоже потрясающие. Сильные, работающие руки. И они широкие. Мне нравится, что я могу взяться за них двумя ладонями. Шнайдер смотрел на него с таким теплом в глазах, что Флаке на долю секунды почувствовал, что смог бы поверить ему, если бы тот сказал «Я тебя люблю». Однако, он молчал, и это было даже лучше, потому что они могли смотреть друг на друга в тишине, залитые теплым оранжевым светом от лампы, сидя за столиком, но не будучи разделенными. Флаке потянулся к Шнайдеру всей душой, и внезапно ему захотелось переместиться обратно в сегодняшнее утро, когда он проснулся, обвитый сильными руками со всех сторон. Да, ему шумно и надоедливо дышали в шею, но что-то неуловимо приятное было в такого вида близости…. — А вот прическа эта… — протянул Флаке. — Ты уверен, что хочешь отращивать дальше? Шнайдер встрепенулся. Его лицо приобрело обиженный вид слишком быстро. — Тебе не нравится? — Ты выглядишь смешно, — честно сказал Флаке. — Мне нравилось, когда у тебя были короткие волосы. А сейчас… Горшок. В ответ Шнайдер сузил глаза в две тонкие полоски. — Тогда, может, мне ещё и щетину отпустить? Трехдневочку… — он погладил себя по щекам. — Всегда хотел. — Если ты это сделаешь, я постригусь, как ты, — пригрозил Флаке. — Но мне нравятся твои длинные волосы, — Шнайдер звучал чуть капризно. — Я же не могу постоянно с ними ходить, — он пожал плечами, чуть безразлично, а потом откинул падающие локоны с плеча, — ты сам скоро поймешь, как это неудобно, когда с длинными волосами. Ты, получается, их отращиваешь? — Да, — Шнайдер чуть успокоился, — Мне понравилось, что они закудрявились… Флаке склонил голову на бок, разглядывая его вьющиеся беспорядочные волосы. — Думаю, длинные волосы подчеркнут твою мягкость. Мне нравится, — ему могло показаться, но после этих слов Шнайдер с облегчением выдохнул. — Это как-то решило твои проблемы с сексом? — спросил он через некоторое время, когда бисквит был съеден, а кофе — выпит. — Нет, — беспечно ответил Флаке. — Все еще думаю о том, что выгляжу отвратительно. Но мне намного легче от того, что ты знаешь об этом. Я доверяю тому, чтобы ты находился со мной рядом, когда я наиболее уязвим. Наверное, для начала это уже неплохо. — Я очень тобой увлечен, принцесса, — мягко сказал Шнайдер. Флаке улыбнулся ему: — Я тоже тобой увлечен.