Наследник

Портос, барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, самый жизнелюбивый и простодушный из всей легендарной четвёрки мушкетёров, искренне считал самым важным в своей жизни момент, когда он принял решение забрать своего сына от красавицы Корантины Лебренн, увезти в замок и воспитывать как законного наследника. Корантина умерла за неделю до его приезда. Позднее Портос горько раскаивался в том, что не навещал бывшую возлюбленную чаще. В своих немногочисленных письмах Корантина лишь осторожно намекала на проблемы со здоровьем и выражала опасения насчёт сына: кто позаботится о нём, если её не станет? И вот её не стало, и лишь благодаря священнику, исполнившему последнюю волю умирающей и отправившему весточку Портосу, он узнал о смерти Корантины. Узнал и немедленно примчался к ней, но застал лишь опустевший дом, ворчливых соседей, одинокую могилу, осенённую крестом, да мальчика шести лет, сына Корантины, за которым пока что приглядывали соседи, но со дня на день его должны были отправить в приют. Сын сильно изменился с тех пор, как Портос в последний раз видел его. Он запомнил Жоэля белокурым кудрявым малышом, похожим на ангелочка с картины, теперь же на него смотрел худенький мальчишка со взъерошенными и жёсткими даже на вид светлыми волосами и недетской настороженностью в серо-голубых глазах. Он напомнил Портосу дикого хищного зверька — лисёнка или волчонка, который был пойман в ловушку, принесён из леса в дом и теперь, забившись в угол, испуганно и нелюдимо глядел на людей. Портос, сам ничего подобного в своём детстве не припоминавший, только поражался: откуда в сыне эта волчья диковатость, которая со временем притупилась, но не исчезла совсем? Неужели так на нём сказались годы житья без отца, годы, когда совсем ещё маленький Жоэль вынужден был стать защитником для своей хрупкой, кроткой и болезненной матери? Позже, когда сын оттаял и кое-что рассказал о своём детстве, Портос с горечью, но без удивления узнал, что соседские мальчишки распускали о Корантине грязные слухи, и Жоэль всякий раз бросался защищать её честь, не глядя ни на количество противников, ни на их возраст. Впрочем, от имени Жоэль Портосу пришлось сразу же отвыкнуть. Когда он впервые назвал сына так, тот отвёл глаза и сквозь стиснутые зубы пробормотал: — Я Леон. Как выяснилось позднее, Корантина звала сына исключительно Жоэлем, и после её смерти он не хотел, чтобы кто-нибудь ещё звал его так. Портос, впрочем, ничего против не имел. Леон так Леон, хорошее имя, ничуть не хуже Жоэля. Мальчишка с таким именем должен вырасти храбрым и благородным, как лев! Хотя Корантина умерла совсем недавно, сын ни слезинки не проронил по ней. Портос мог бы счесть это чёрствостью, если бы не слова священника и соседей, жаловавшихся, что мальчишка постоянно куда-то сбегает. Видимо, слёзы Леон предпочитал скрывать, и Портос легко мог представить, как сын, забившись в самый дальний уголок сада или спрятавшись где-нибудь под кустом, оплакивает мать, изо всех стараясь заглушить рыдания и прикусывая рукав чистой, но потрёпанной белой рубашки. Что греха таить, сам Портос поступил точно так же: он пришёл к могиле Корантины в полном одиночестве и долго стоял на коленях, не скрывая слёз, оплакивая и эту тихую, нежную, беззаветно любившую его женщину, и своё запоздалое решение вернуться к ней, и раннее сиротство Леона. Он плакал, неумело шептал молитвы, размашисто крестился, обещал Корантине хорошо заботиться об их сыне и снова плакал. Солнце уже клонилось к закату, когда Портос наконец утёр лицо, кряхтя, поднялся с колен и, даже не отряхнув одежды, о которой обычно тщательно заботился, размеренно зашагал по направлению к дому. Хотя Портоса многие считали простодушным и бесхитростным, он вовсе не был глуп. И сейчас он прекрасно осознавал свою вину как перед Корантиной, которой уже не могло помочь ничего, кроме молитв о её бессмертной душе, так и перед Леоном, забота о котором теперь легла на широкие плечи Портоса. Он понимал, что появиться в жизни женщины, подарившей тебе дитя, всего два раза — ничтожно мало, что Корантина заслуживала большего, Жоэль-Леон заслуживал заботливого отца, а не того, который один раз навестил его, подарил шпагу и вновь умчался, скрывшись в вихре придорожной пыли. И Портос со свойственной ему прямотой сказал об этом сыну. — Я знаю, что виноват перед тобой, сынок, перед тобой и твоей матушкой, упокой Господь её душу! Так что я не больно-то удивлюсь, если ты злишься на меня за то, что я так редко приезжал к вам. — Я на вас не злюсь, — всё так же сквозь зубы ответил Леон, глядя куда-то в сторону. Портос так и не понял, говорит сын правду или же просто не желает выказывать свои истинные чувства. Он бы не удивился, если бы оказалось, что Леон его боится. Шутка ли — он жил с доброй и всепрощающей матерью, а теперь заявляется великан, похожий на людоеда из сказок, и увозит его в свой замок! Впрочем, как впоследствии узнал Портос, Леон был не из пугливых. В первые месяцы своего пребывания в замке он слушался отца беспрекословно, опасаясь то ли наказания, то ли отправки в приют. Но в то же время его не пугали ни тёмные коридоры, закоулки и подвалы замка, в которых, как любил шутить Портос, можно встретить призраков, особенно после бутылки-другой вина, ни чернокожий слуга Мамбо, любитель рассказывать разные жуткие легенды, ни самые глухие части леса, куда они с отцом порой заезжали. Леон не казался испуганным, но его не покидало чувство напряжения, и весь он был как натянутая струна, словно в любой миг ожидал какого-то подвоха. Он не переносил почти никаких прикосновений, вздрагивал, а то и уклонялся, даже когда Портос мимоходом трепал его по волосам или похлопывал по плечу. «Нет, ну что за дикий зверёк!» — не уставал удивляться Портос, вспоминая себя, обожавшего ластиться к матери — пышнотелой, вспыльчивой, но смешливой женщине. Но шло время, и Леон понемногу начал оттаивать. Портос всеми правдами и неправдами добился, чтобы его сын был признан законным, и Леон, убедившись, что из замка его никто не выгонит, чуть-чуть успокоился. Портос, бывало, сожалел, что он не обладает мудростью Атоса и не знает всех тайн человеческой души, как Арамис, — уж тогда бы он сумел найти путь к сердцу сына! Но его доброта и радушие сделали своё дело — Леон понял, что в этом замке его никто не съест, освоился и как будто даже потеплел к отцу. Так прошло три года. Леон вытянулся, из глаз исчез серый оттенок, унаследованный от матери, и они стали чисто голубыми, как у Портоса, волосы стали ещё более жёсткими и прямыми — теперь они начинали виться только от влаги. Несмотря на обильное питание, Леон, к огорчению отца, оставался таким же худым: впрочем, под худобой этой отнюдь не скрывалась слабость. Он неутомимо исследовал замок и лес, прекрасно ездил верхом, проявлял немалые успехи в фехтовании, а по деревьям и вовсе лазил не хуже любой кошки, что порой даже вызывало у Портоса зависть — он в возрасте Леона был весьма крупным мальчиком, и редкая ветка не подломилась бы под ним. Уроки сын тоже учил исправно, хотя здесь Портос от него многого не требовал: он свято верил, что владение шпагой, умение держаться в седле и храбрость помогут продвинуться в жизни куда лучше, чем знание арифметики и богословия. Леон рос отважным и ловким мальчишкой, и Портос был уверен, что он станет пусть не таким же высоким, но не менее сильным и смелым, чем отец. Вместе с тем многое в их отношениях оставляло желать лучшего. Портосу часто приходилось отлучаться из замка по делам, и Леон оставался один. Мамбо, какие бы интересные истории он не рассказывал, всё равно был слишком стар, чтобы стать товарищем по играм, друзей среди деревенских ребятишек Леон не нашёл, а Портос растерял связь со своими друзьями, да и у них, насколько ему было известно, не имелось детей — кроме разве что Атоса, но тот воспитывал своего Рауля в строгости, и мальчик, должно быть, был ещё более тихим и задумчивым, чем Леон, под спокойствием которого крылся настоящий портосовский огонь, вспыхивавший в самые неожиданные моменты. Правда, Портос не удивился бы, узнай он, что у Арамиса имеется очаровательное голубоглазое и белокурое чадо, рождённое вне брака, но о существовании этого чада мог не знать и сам Арамис. Таким образом, жизнь в замке с каждым днём становилась для отца и сына всё более и более скучной. И однажды Портос, бросив взгляд на сына, который в очередной раз любовался подаренной шпагой, мечтая о времени, когда он наконец дорастёт до неё, как бы невзначай спросил: — Не кажется ли тебе, сынок, что в нашем замке слишком тихо и скучно? Ему не хватает хорошей хозяйки! Что, если мне жениться, а? Леон отложил шпагу, вытянулся в струнку, и на лице его вновь появилось настороженное выражение, не покидавшее его в первые дни. — Я не устраиваю вас, отец? — голос его звучал натянуто. — Вы хотели бы себе другого сына? — Да это чёрт знает что такое! — ругнулся Портос. — Послал же мне Бог такого обидчивого мальчишку! Я всего лишь задал ему вопрос, а он уже напридумывал всякого! Нет, Леон, я не хотел бы себе другого сына! — после паузы он продолжил уже намного спокойнее: — А вот дочку бы хотел. Славную голубоглазую девочку-хохотушку. Я бы назвал её Анжелика... — С девчонками неинтересно, — скривился Леон. — Они болтают только про кукол, платья и мальчишек и всё время сплетничают. С ними и не поиграешь толком! — Поверь, когда ты чуть-чуть подрастёшь, то запоёшь совсем по-другому! — хохотнул Портос. — И не все девчонки плохи. Есть такие, которые дерутся, как настоящие сорванцы, и лазают по деревьям не хуже тебя! — А если у вас родится не дочь, а сын? — Леон пытливо заглянул в лицо отцу. В такие моменты Портосу казалось, что его сыну не девять лет, а тридцать девять, и он мысленно взывал к Богу, чтобы тот помог понять, что же творится в головах у этих детей. — Тогда у тебя будет младший брат, славный мальчуган, которого, когда он подрастёт, ты будешь учить ездить верхом и фехтовать, — терпеливо ответил он, уже догадываясь, каким будет следующий вопрос. Если Леон, конечно, решится задать его вслух. — И кого из нас вы будете любить больше? — его привычка смотреть в пол за время пребывания в замке исчезла, и теперь он глядел отцу прямо в глаза, пристально и неотрывно, так что Портосу на мгновение стало даже неуютно от этого взгляда. — Какой дотошный! — он покачал головой. — Неужели ты думаешь, что во мне не хватит любви на вас обоих? Клянусь честью, что буду любить вас двоих одинаково! Леон на миг смутился и опустил глаза, но потом снова вскинул их. — Ваша новая жена меня не полюбит, — со вздохом сказал он. — Вот ещё! — возмутился Портос. — Ты думаешь, я приведу в дом какую-то мегеру, которая сживёт со свету и тебя, и меня? Нет, если я и женюсь, то на доброй женщине, которая полюбит тебя как родного сына! — Так не бывает, — Леон помотал головой. — Мачехи никогда не любят чужих детей, даже если они сами неплохие женщины. Мне мама рассказывала. В её историях мачехи всегда были злыми. — Ну да, а драконы летали по небу, и гномы доставали клады из-под земли! — пробурчал Портос. — И в кого же ты такой упрямец, интересно знать? Леон был достаточно взрослым, чтобы понять кроющуюся в этом шутку, поэтому он даже усмехнулся краем рта. Учитывая, что улыбался он довольно редко, для Портоса это было пусть маленькой, но всё же победой. И всё-таки разговоров о женитьбе он с тех пор больше не заводил и даже мысли о ней оставил. Чем чёрт не шутит, вдруг его избранница, будь она трижды мила, добра и вообще чистый ангел, невзлюбит Леона! Мальчишка тогда или снова замкнётся в себе, или начнёт пакостить мачехе, или, чего доброго, вовсе сбежит из дома! Время шло. Вновь наступила весна, на деревьях набухли почки, затем из них проклюнулись листья, и вскоре уже все леса, рощи и сады были окутаны нежно-зелёными облаками первой листвы. Небо было ясным и чистым, земля подсыхала после недолгих дождей, и Леон в такие дни гораздо больше времени проводил на улице, нежели дома. Вот и сегодня он, быстро ответив все выученные уроки, умчался прочь, а Портос, поглядывая в окно на видневшийся в нём кусочек голубого неба и борясь со сном, в очередной раз пожаловался самому себе на скуку и подумал, не навестить ли кого-нибудь из старинных друзей. Атоса, например, — их сыновья примерно одного возраста, они должны подружиться. Или д’Артаньяна — Леону будет чему поучиться у такого мастера шпаги! Или Арамиса... Размышления его были прерваны лёгкими шагами, донёсшимися сзади. Портос, удивлённый, что сын вернулся так скоро, обернулся — и всю скуку вместе с охватившим его сонным оцепенением словно рукой сняло. Привычная чёрно-белая расцветка одежды Леона сейчас была нарушена вкраплениями ярко-алого, и Портос повидал достаточно раненых людей, чтобы понять, что это пятна крови, а не виноградного сока или вина покрывают ворот, грудь и рукава рубашки его сына. Светлые волосы Леона были взъерошены сильнее, чем обычно, на скуле наливался синяк, из носа текла тонкая струйка крови, кроме того, руки и лицо все были в мелких царапинах. — Гром и молния! — у Портоса даже дыхание перехватило от такого зрелища. — Что с тобой стряслось? Он кинулся к сыну, но тот поспешно отступил, вскинув голову и глядя на отца снизу вверх со странным выражением: отчаянным, но в то же время торжествующим. Только сейчас Портос разглядел, что сын прижимает к груди какой-то комок рыжего меха, который извернулся в его руках, мяукнул и оказался тощей кошкой, недружелюбно сверкнувшей на Портоса ярко-зелёными глазами. — Святые угодники! Это ещё что? — Они хотели... поджечь ей усы и хвост, — Леон тяжело дышал, видимо, запыхавшись после быстрого бега. — Я забрал её, но их... было слишком много. И мне пришлось... сбежать, — он с вызовом уставился в лицо Портосу. — Можете выпороть меня, если хотите, только оставьте кошку! Иначе они её снова поймают, и ей конец! — Выпороть? Да за что? — недоумевающе воскликнул Портос. — За то, что подрался. За то, что испачкал рубашку. За то, что сбежал. Портос только рукой махнул. Сына он никогда не бил и даже не собирался когда-либо это делать. Во-первых, Леона было просто не за что пороть: самым страшным его проступком могло считаться лазанье по деревьям, которое не всегда заканчивалось удачно, хотя до сих пор обходилось без переломов или выбитых зубов. Во-вторых, Портос, зная, как его сын не переносит любые прикосновения, подозревал, что после порки тот может просто-напросто сбежать, а его проклятое упрямство скорее вынудит его побираться или прибиться к какому-нибудь монастырю, чем вернуться к отцу, и Леон будет потерян безвозвратно. И в-третьих, Портос просто представить не мог, как можно поднять руку на это хрупкое, словно состоящее из одних костей создание, бывшее его сыном. — Да подожди ты с поркой! Расскажи сперва, что случилось. Портос быстро принёс воды, раздобыл чистых тряпок и новую рубашку, и вскоре Леон, переменив одежду, уже сидел на скамье, осторожно смывая кровь с лица и рук, а кошка, которую он отпустил с превеликим трудом, притаилась под столом, глядя вокруг тем же затравленным и испуганным взглядом, что был у Леона в первое время пребывания в замке. Портос налил молока в миску, поставил её на пол и подтолкнул в сторону кошки — та ответила сердитым шипением. — Ох, ну и дикарку же ты притащил! Так что там произошло? — Деревенские мальчишки поймали кошку, где-то раздобыли огниво и хотели поджечь ей усы и хвост, — Леон, морщась, прикладывал влажную ткань к щеке. — Я как раз оказался там, увидел это и хотел им помешать. Но их было много! — его голубые глаза сверкнули. — Я подрался с тремя, но их собиралось всё больше и больше, у кого-то были палки и камни, и я... Я схватил кошку и убежал, — закончил он значительно тише. Теперь Портос видел, что глаза сына блестят так ярко не только от гнева, но и от с трудом сдерживаемых слёз. — Я поступил, как трус, да? — почти шёпотом проговорил Леон, не отводя взгляда от отца. — Я сбежал. Не стал драться с ними. Портос глубоко вздохнул и постарался говорить как можно более спокойно, хотя внутри него всё клокотало. В нём смешивались любовь и жалость к отчаянному отважному мальчишке, бывшему его сыном, безмерное восхищение им и ненависть к тем маленьким негодяям, которые посмели издеваться над беззащитным созданием. Ух, если он только узнает, кто они! Он поговорит с их родителями, хорошенько поговорит, и они такую трёпку зададут своим отпрыскам, что те ещё неделю не смогут сидеть! — Нет, сынок, ты поступил совсем не как трус, — сдерживая свой голос, ответил Портос. — Скажи, кому лучше было бы, если бы ты остался и дрался до последнего? Тебе, если бы эти мерзавцы избили тебя до полусмерти? Этой несчастной божьей твари, — он мотнул головой в сторону кошки, которая тихонько подкрадывалась к миске, — которую они могли бы снова изловить, и тогда ей бы точно не уйти живой? Мне, твоему старику-отцу, который места бы себе не находил, не зная, куда подевался его наследник? — Вы вовсе не старик, — буркнул Леон, кажется, уже начиная понимать, что никакое наказание его не ждёт. Портосу даже подумалось, что сын вот-вот улыбнётся. — Забудь о наказании, — велел Портос. — Ты сделал доброе дело — спас кошку, и никто не собирается наказывать тебя за это. А вот с теми, кто пытался подпалить ей хвост и усы, я хорошенько потолкую! — он сжал кулаки. — Как их зовут, этих мальчишек? — Не скажу, — Леон снова нахмурился. — Не хочу, чтобы про меня говорили, что я жалуюсь своему отцу. Если кошка останется в замке, ей ничего не угрожает, а меня они больше не тронут. Я им показал! — он погрозил кулаком кому-то невидимому. — Другого ответа я от тебя и не ждал, — Портос, несмотря на всё ещё кипевший в нём гнев, не мог сдержать улыбки. — Но что, если они поймают другую кошку или собаку, а то и ребёнка? — Я им не позволю. Я буду следить за ними, — отважно заявил Леон. Портос лишь покачал головой. Спорить с сыном, унаследовавшим и его храбрость, и его упрямство, было бесполезно, оставалось надеяться лишь на свои силы. Сегодня же вечером, когда Леон ляжет спать, он съездит в деревню и посмотрит, у кого из местных мальчуганов расквашены носы, а под глазами стоят синяки! Посмотрит и как следует поговорит с их родителями! — Ох, а твоя новая подруга, гляжу, наградила тебя знатными шрамами! — Портос, заметив тонкий красный след на левом виске сына, ощутил дрожь при мысли, что сын мог лишиться глаза. — Она нечаянно, — тут же вступился за кошку Леон. — Она просто очень сильно испугалась. — Ну что, вижу, у нас в замке появилась новая жительница! — Портос оглянулся на кошку, которая уже вовсю лакала из миски, подёргивая ушами. — Тощая-то какая! Но ничего, мы её откормим. В подвалах полно мышей, ей будет чем заняться. Как ты назовёшь свою подружку, сынок? — Луиза, — сын с нарочитой небрежностью пожал плечами, но от Портоса не укрылось, что вид у него при этом был смущённый. Он уже хотел поинтересоваться, не зовут ли Луизой девочку, в которую Леон влюбился, но решил отложить расспросы до другого раза, когда у сына немного заживут столь явные следы драки на лице. — Значит, Луиза, — Портос снова бросил взгляд на кошку. Вообще-то он был к ним равнодушен и даже недолюбливал, от кошачьей шерсти его всегда тянуло чихать, но не выгонять же спасённую на улицу из-за какого-то глупого насморка, в самом деле! — Но ты сам будешь следить за ней, понял? — Понял, — кивнул Леон. Портос осторожно приобнял его за худые плечи, и сын не только не вздрогнул, а сам потянулся к отцу, на мгновение склонив голову и прижавшись щекой к его груди. Он быстро отстранился, но Портосу было достаточно и этого краткого мгновения, чтобы почувствовать себя вполне счастливым. «Приручу!» — уверенно подумал он. «Безо всяких иезуитских хитростей, без премудростей, любовью, лаской и хорошей едой. Приручу и эту рыжую нахалку, которая уже успела забраться в миску с лапами, и своего дикого зверёныша. И из него вырастет такой лев — все обомлеют, когда услышат его рык!».