Пять чашек

      Пять чашек, все как одна, эмаль и грубый обжиг. Красота в несовершенстве, несовершенство в красоте. Кажется, мудрецы так говорили. Ещё, кажется, они говорили, что стойкость закаляется в страхе. Они вообще много чего говорили, но Би Хан был слишком далёк от их книжной мудрости. У него был только горький опыт и привычки, которые взрастила не самая лёгкая жизнь.       Чашек пять и все полны. Горькое вино на один цвет и пахнет одинаково. Ещё признаки? Лёгкий белёсый налёт по краю? Странный блеск вина? Вязкость?       Как бы Би Хан не старался, в этот раз разницы он не видел.       — Неподчинение, — проговаривает отец; его глаза холодно блестят. Он подвигает чашку.       «Одна точно отравлена», — думается Би Хану. Один к пяти не так уж плохо. Но если бы всё было так просто.       — Неуважение.       «Две отравлены. Нет, больше. Он найдёт, что кинуть мне в лицо».       — Некомпетентность.       Третья чашка становится в ряд. Такая же, как и все остальные. Даже трещинки в эмали, кажется, совершенно одинаковы.       — Несдержанность.       Все пять чашек перед ним. Незаметно Би Хан сглатывает. Четыре из пяти. Какая без яда — неизвестно. Устраивал ли отец это испытание другим? Куаю? Томашу? Глядели ли они в эти чёртовы чашки и думали ли, какая не отравлена? Обычаи Лин Куэй жестоки ко всем, но беспощадная муштра удел лучших.       Би Хан лучший. И отец не знает пощады к нему, как и велят их обычаи.       — Ты разочаровываешь меня, сын. Ты — мой старший отпрыск. Ты — будущее нашего клана. Наших традиций. Наших целей.       «Наших оков», — думает Би Хан, но молчит. Глядит на чашки, на деревянную половицу, на которой они стоят. Он не поднимает взгляда на грандмастера — тоже веление обычая, — зато краем глаза видит край рыжей робы, которую тот носит, презрев цвета Лин Куэй. Рыжей, как ржа цепей, которые они вынуждены носить по его милости, и рыжей, как тошнотная пыль, в которой они годами вынуждены пресмыкаться.       — И что ты делаешь? Ставишь под угрозу задание, рискуешь нашей скрытностью. О чём ты думаешь?       «О том, какой же ты мудак».       Вслух он, конечно же, ничего не говорит. Но всем видом показывает, что покаяние из него придётся выбить. Годы шли, и из ребёнка, который боялся разочаровать отца, Би Хан давно вырос. Когда-то он боялся его разочарования. Потом боялся его. Теперь ему было всё равно.       Четыре чашки из пяти. Неплохо.       — Ты знаешь правила. Действуй.       Би Хан приближается. Ему, выражая почтение перед родителем и грандмастером, приходится сделать это, не поднимаясь с колен. Почтительно. Унизительно.       Чашки — одинаковые, никак не отличить, и вино в них одно и то же. Но Би Хан знает, что яд там есть. Он смотрит на них, не спеша выбрать одну, и, кажется, его медлительность раздражает грандмастера.       — Мне надо было добавить пятую? «Трусость»?       Би Хан поднимает лицо и смотрит отцу прямо в глаза, плевав на все правила.       — Думаешь, я боюсь?       — А разве нет?       Гнев вспыхивает в нём мгновенно, обжигает нутро, сдавливает горло и грудь, молясь и угрожая — только бы его выпустили наконец. О гнев, неутихающий, горящий где-то внутри беспрестанно, бурлящий в крови. Гнев его погубит однажды.       Не глядя, Би Хан берёт чашку и, не отрывая взгляда от глаз отца, выпивает вино до дна. На вкус отвратительно, ему хочется закрыть глаза и уткнуться носом в свой же рукав, чтобы мерзкая жижа не пошла обратно горлом. Но вместо этого со стуком ставит чашку на стол.       Несколько секунд тихо, в глазах отца ни удивления, ни тревоги, ничего. Би Хан давно не видит в них ничего, кроме странной бессмысленной пустоты, как у покорного пса, которого хозяин тянет за поводок. Даже если хозяин этот и появляется раз в десятилетие, и зовёт другом.       Наконец, грандмастер спрашивает ровно:       — А если бы в ней был яд?       Над ответом Би Хан не думает. С годами он стал не так тщательно выбирать слова, а может быть, стал просто злее. Муштра — удел лучших — приносила свои плоды.       — Если бы во всех из них был яд, я бы выпил его, не думая, отец.