* * *
Он бросал ему куски мяса, словно животному в питомнике. К его чести, отбирал самые лучшие, самые мясистые, сочащиеся и свежие куски. Иногда о качестве красноречиво сообщал след от порта, иногда — татуировка в виде крылатой кровавой слезы. Сангвиний жался в стену, отказываясь пожирать подачки. Он царапал неприветливые кирпичи, скулил, словно провинившаяся собака. Но и его примаршьей выдержки хватало не надолго. Иногда наваждение затмевало его разум и заставляло впиваться зубами в мясо своих сыновей. А после Керз с ухмылкой глядел на то, как тот ходит и бьётся о стены, сходя с ума от отчаяния, вины и беспомощности. Ему казалось, что отрежь клочок мяса от самого Сангвиния и заставь его есть, тот бы старадал во сто крат меньше. Самое досадное для Сангвиния было то, что он не мог умереть. Он расцарапывал лицо, грудь, вырывал сердце, вгрызался в руки, но все раны затягивались так скоро, что происходившое надругательство над собой казалось насмешкой. Только крылья всё так же не слушались. Волочились мёртвым грузом. Сангвиний никогда не воспринимал их как свои. Мерзкие ненавистные отростки, выросшие по воле варпа, они заставляли кожу саднить, росли из его спины, словно кожный паразит. А теперь, когда Керз обрезал сухожилия древним артефактом, еще и волочились, перьями впитывая кровь. Тесная, тёмная, не предназначенная для примарха комнатушка, давила стенами. Ощущение ночи и дня давно ушло, часы ощущались как года, дни как столетия. Ангел с горечью осознал, что вся прежняя жизнь до заключения ощущается как сон или призрачное воспоминание. Настолько, что разум не мог уже отличить правду от фантазии. Порой он прекращал ходить кругами и биться о стены, садился и силился вспомнить имена. Этим он отчаянно старался сохранить рассудок. — Х-хорус... — едва слышным завыванием звал он. И вздрагивал от собственного голоса, хриплого, дрожащего, неродного. Ему отвечала тишина. От одиночества становилось тошно. Так тошно, что хотелось во всю глотку вопить. Ах, если бы Сангвиния пытали, резали, мучили, вырывали мясо кусками, кромсали, ему было бы легче в сотни, в тысячи раз легче. Он бы всё вынес, всё пережил и гордо бы держал голову назло своему мучителю. Но он был один. Абсолютно один.* * *
— В последнее время ты стал частенько трястись во сне, — раздался над его головой притворно ласковый голос. — Тебе холодно? Принести одеялко? Сангвиний встрепенулся и метнулся навстречу голосу, не успев даже как следует разглядеть говорившего. — Ты! — рыкнул Ангел. Он рванулся столь резко, что услышал хруст собственных ломавшихся костей. Почувствовал как плечи пронзает тугая вязкая боль. Керз сидел перед закованным Сангвинием и брезгливо скалился. Сказать по правде, Ангел так давно не видел людей, что ему стало противно от мысли, что его душа с тоски тянется к Керзу. — Ну-ну-ну, не стоит, — Конрад поцокал языком. — Братец, ты совсем себя запустил, как можно. Он запустил руку в сумку на поясе, и лицо Сангвиния на мгновение исказила гримаса отчаяния. Но вопреки привычке, Керз достал не кусок плоти, а зеркало. — Погляди, — велел он. Сангвиний упрямо опустил взгляд. Пришлось его грубо схватить на подбородок и силой заставить смотреть. — Погляди, братец. Сангвиний не сразу узнал человека в зеркале. Он привык быть живой надеждой для людей, блистательный, великолепный, милосердный. Сейчас же он был жалок, худ, бледен. Волосы слиплись от крови и неопрятно падали на бледное лицо с впалыми глазами, блестевшими двумя алыми огоньками. Рот искривился в неестественном положении, из него торчали пожелтевшие клыки. Керз сочувствующе похлопал ладонью по больному плечу, когда услышал скорбный стон. — Не стоит, не стоит, — он улыбнулся, почти что доброжелательно. — Правда горька, но она не стоит твоего отчаяния. — За что?! Что я сделал тебе?! Чем я заслужил?! — ответил ему вой. Сангвиний дёрнул головой, и зеркало выскочило из рук мучителя и разбилось, упав на пол. Керз убрал руку, задумчиво почесывая подбородок. — Это во благо, Сангвиний, — тихо-тихо проговорил он наконец. — Я для тебя стараюсь, неблагодарный! Нет бы спасибо сказать за то, что глаза открыл, так ты винишь меня во всех грехах человечества! Керз обхватил лицо Сангвиния с какой-то неестественной нежностью. Ласково провёл большим пальцем по щеке, вытирая скатившуюся слезу. — Это всё для твоего же блага, глупенький. Ты утоп в грехе самолюбия, потерялся в небесах, а я вернул тебя на землю, петушок. Посмотри на меня, посмотри на себя, мы одно лицо! Но я хотя бы не бегу от правды. А правда заключается в том, что мы одинаковы. Если снять все твои побрякушки, цацки, нелепые наряды, то останется это! — он кивнул на осколки стекла. — Ты монстр, Сангвиний! Мы обы монстры! Ты смотрел на меня свысока, корчился от презрения потому что тошно было признать, что ты такой же!* * *
Упрямость Ангела поражала. Керз со знанием дела прощупал, что внутренний стержень Сангвиния давно треснул. Но он не думал, что тот будет упрямиться даже после слома. — Глупый-глупый петушок, — мурлыкал он, поглаживая белоснежные крылья. Сангвиний не двигался, терпя и унижение, и прикосновения. На шее едва заметно поблескивал ошейник. Глаза, лишённые всякого человеческого разума, смотрели на Керза снизу вверх. Пустые, словно стекляшки. Вырви их и вставь протезы — ничего бы не изменилось. Это бесило Керза. Он надеялся увидеть в них любовь. Или хотя бы верность. Но Сангвиний одинаково пусто смотрел и на Керза, и на пульт управления, и на летавшую в воздухе пыль. Керз пытался привить ему любовь. Он не щадил мускулов и колотил пернатое животное до того момента, пока его лицо не превращалось в кашу из крови и соплей. Пытался выбить пустоту из глаз. Но раз за разом получал лишь сдавленные болезненные вздохи. Сангвиний был тем ещё упрямцем.