***
Германия это отрицала. Не могло это случиться. Нет. Она попросту не могла поверить, что влюбилась. Влюбилась как тогда со всеми бабочками в животе и румянцем на щеках. Как когда-то давно воплощение российского государства посмотрел на неё другим — полным любви — взглядом, как когда-то её собственный взгляд сменился на всепоглощающую нежность. Им было хорошо вместе. Говорить, молчать, смеяться, просто жить. Они просто наслаждались обществом друг друга. Сбегали подальше от дворца, в лес на их поляну, к животным, чтобы побыть в таком долгожданном одиночестве вместе. Тогда было счастье, остывающее сладким послевкусием на губах, ударяясь о сырость утренней лесной росы. Потом они всё испортили. Германия была уверена, что так будет лучше. Лучше для них обоих. После починили, чтобы испортить вновь. Германия не хотела ощущать эту боль снова. Не хотела любить, чтобы всё испортить. А они обязательно всё испортят! Она уверена. Россия же жаждал вернуть их отношения. Он безумно скучает. Их прогулки, их счастье, их любовь — всё хотелось вернуть. Ещё больше хотелось прижать к себе — задушить в объятиях — девушку и никогда не отпускать. Сделать почти что... Нет. Так он не поступит. Это уже что-то нездоровое. Построить дом где-нибудь вдали ото всех, высадить сиреневый сад — качели будут чудесно смотреться в великолепии сиреневых и зелёных красок — разбить огород. Да он даже согласен на всех тех животных, что может притащить в дом немка. Лишь бы его Катарина снова была рядом, лишь бы говорила, что любит его. Холодный взгляд синих, словно Тихий океан, омутов осколками льда режет его — обычно такое же ледяное, но не с немкой — сердце. Разумеется, он не сдержался. Пусть и отчаянно умолял себя. — Я люблю тебя, — совершенно обыденно звучит из уст русского в очередную их встречу. Это словно стало традицией, напоминаем. Чем-то, без чего нельзя начинать их разговор. — И всегда любил. — Знаю, — в сапфировых глазах проскальзывает тень сожаления. Германия боится, что скажет то, что действительно думает, а не то, что кажется ей правильным. — Но я тебя нет. Брагинский привык получать отказы от своей любви. Настолько, что он мог смириться с этим. Когда-нибудь. Возможно. Смирился, но продолжал бы тихо любить про себя, сгорая от преданности и желания. Он будет любить её до самой смерти. Другую такую Катарину мир не создал. "И не создаст", — подначивает разум. Да даже если бы и создал, его Катарину не заменит никто. Даже точная копия. Многозначительное "когда-нибудь..." от девушки на очередном собрании словно забивает гвозди в крышку воображаемого гроба его психического состояния. Эти чувства невыносимы, но делать что-либо Иван с ними не собирается. Россия не хочет вредить своей немке. Им нужно просто поговорить, обсудить, расставить точки над и. Если Германия его не любит, то так тому и быть. Сердце, предательский кусок мышц, отдаёт фантомной — фантомной ли? — болью на эту мысль. Хочется его вырвать, лишь бы не чувствовать. Затравленный взгляд русского Катарину пугает. Неужели всё настолько серьёзно? Собственный разум и совесть она не слушает. Даже несмотря на то, что те отчаянно кричат о её глупых — по мнению девушки — чувствах. Эти чувства стоит заменить ненавистью. Возможно, русский возненавидит её в ответ. Так будет лучше для них обоих. Неужели она может так поступить со своей любовью? Германия совершенно запуталась. Новый год она встретит здесь, в России. Сыпать соль на раны не хочется, но пожалуй, хотя бы так она сможет полностью разобраться в себе. Принять себя и своюHassliebe