главное

Кто-то напрочь забывает травмирующие их моменты, потому что мозг блокирует воспоминания, дабы защититься, но Юта помнит все в мельчайших подробностях, словно это произошло десять минут назад. В реальность его возвращает только весьма плачевное состояние собственных кистей. Парень старается всегда аккуратно прятать руки в карманы или за спину, чтобы никто, включая его, не видел эту омерзительную дрожь, непослушные, еле сгибающиеся пальцы и сухую от гипса кожу. С каждым невыполненным действием Накамото чувствует отвращение и ненавидит себя сильнее, чем кто-либо еще, и он с ядом обзывает себя «овощем». Обиднее всего в этом то, что Юта больше не может видеться с Чону, своей музой. Юта поступил в университет с кампусом на факультет дизайна и прикладного искусства, два года отучился на отлично, но ментальное состояние оставляло желать лучшего. На третьем курсе он познакомился с Чону, который перепутал класс фортепиано с кабинетом рисования, преподавательница злилась на то, что натурщица в тот день не пришла, а внезапно появившийся на пороге гибрид стал решением проблемы. Женщина написала записку-освобождение и посадила парня на стул перед всей группой. Ким очень много отнекивался, заикался и пытался сбежать, слыша свое громыхающее сердце и чувствуя дрожащий хвост, но преподавательница была слишком серьезна к своему предмету, поэтому у юноши не было выбора, пришлось, краснея и трясясь от волнения, смириться. Вторая пара светлых собачьих ушей почти совсем слилась с волосами от того, что гибрид пытался силой мысли заставить себя изничтожиться до атомов. Сердце Юты тоже билось в бешеном ритме, как во время марафона. Он смотрел на немного скованную позу Чону, думая о том, что тот трепетно пытается защитить свою душу от такого количества глаз, а Накамото хотелось погрузиться в чужие мысли, окунуться с головой в них и передать все свои чувства через рисунок. Отвести глаз от испуганного лица, длинной шеи, широких плеч, пушистого хвоста и нежной кожи рук было почти невозможно. Подняв голову чуть выше Юта понимает, что его поймали за разглядыванием, поэтому сердце его забилось в сотню раз сильнее, а грудная клетка сейчас готовилась лопнуть. Теперь его глаза передавали замешательство. «Мне неловко», — хотел сказать Чону, теребя кончик своего хвоста. «Мне теперь тоже», — желал ответить Юта, сильно сжав карандаш в руке. Все занятие они смотрели исключительно друг на друга, отчего у всех учащихся Чону был запечатлен с румянцем на щеках и ушах. Накамото мельком показал рисунок преподавательнице, чтобы после он смог успеть догнать убегающего Кима и отдать свою лучшую картину, которую японец только рисовал. Чону в тот момент ощущал себя персонажем фильма Хаяо Миядзаки, волосы и шерсть вставали дыбом от волнения, сумка через плечо шевелилась вместе со сжимающими ее ремешок руками, а в легких было столько кислорода, что Ким мог нырнуть в Марианскую впадину и вынырнуть. Для себя Юта сделал быстрый скетч в альбоме и думал довольствовался им, хотя внутри себя он понимал, что желал смотреть на Чону каждый день. Всю следующую неделю они пересекались на этажах искусства, обменивались взглядами, приветами, легкими взмахами рукой и неловкими улыбками, от которых у обоих сдавливало грудь и холодели руки, а у гибрида вдобавок беспорядочно вилял хвост ближайшие полчаса. Скетчбук из раза в раз наполнялся новыми быстрыми набросками Чону, которые Юта рисовал по памяти, стачивая в ноль карандаши и пачкая серыми пятнами свои ладони. Было боязно подойти и сказать, что хочется дружить, вдруг сочтет его ненормальным, узнав о десятке набросков, убежит, откажет. Почему у взрослых это так сложно? Какой социальный барьер мешает просто подойти и познакомиться? Почему такого не было в детстве? Чону подходит сам, когда старший покидает аудиторию, рыская в своей сумке в поисках чего-то. Ким мнется, сжимая в руках чужой альбом с рисунками и наклейками на обложке и тщетно пытаясь утихомирить, живущий своей собственной жизнью, хвост. — Привет, — Юта как будто впервые слышит этот голос, поэтому пугается, а подняв голову видит все такого же взволнованного и до жути милого Чону. — Кажется, это твое, — парень протягивает скетчбук, пока его щеки быстро-быстро покрываются пятнами румянца. — Да, — на лице застывает немой вопрос, на который Ким спешит ответить. — Ты его обронил, когда спешил на занятие, — голос мягкий, как леопардовый плед, который достался Юте в подарок с покупкой в интернет магазине, но стал самым любимым и приятным из всех. — Спасибо большое! — тушуется, не зная, что следует говорить, поэтому просто зовет выпить кофе, судорожно пытаясь придумать тему разговора и заполнить неловкую тишину. В тот день никто не смог понять, как «Ну, я люблю рисовать» и «А я играть на фортепиано» переросло в «Нам обязательно нужно будет сходить с тобой в бар, потому что я умру, если не узнаю твою толерантность к алкоголю» и «Я бы предпочел сходить в кино для начала», но им до жути нравилось потягивать уже второй стакан кофе, сидя в теплом свете на одном диванчике в холле общежития. Чону даже разрешил погладить его неугомонный хвост, что расценивалось как максимальное доверие.

***

То, как гибрид играет на фортепиано, Юта услышал случайно, когда проходил по этажу искусств в поисках свободной аудитории. Накамото тогда уже расставил свой натюрморт, который он собирался нарисовать в качестве домашнего задания, прикрепил лист на мольберт и хотел начать намечать объекты, как в приоткрытую дверь кабинета нежно пробралась музыка, слабым эхом отозвавшись у потолка. Первой мыслью Юты был Чону и его рассказ о том, что ему нравится играть волнующую душу музыку. Парень вышел в коридор, услышал еще пару нот, а после направился к источнику мелодии, чтобы в конечном счете увидеть, как своими длинными пальцами Ким нежно нажимает клавиши одну за другой. Пушистый хвост лежал на банкетки и был непривычно спокойным. Чтобы не пугать резким приходом, Юта выжидает, когда младший закончит, а потом стучит в приоткрытую дверь. — Привет, — он улыбается, а Чону уже краснеет, словно ему сказали комплимент. — Не помешал? — Юта проходит вглубь аудитории, но старается держаться на расстоянии, дабы не пугать. — Нет, — звездочки в его глазах начинают блестеть ярче. — А я тебе не помешал? Видел тебя в соседней аудитории, — собачьи уши гибрида прижимаются к голове. — Не помешал, — усмехается старший, все еще смотря глаза в шоколадные цвета глаза Чону, — что ты играл? — Бах, первая прелюдия, до мажор, — взгляд его возвращается к клавишам, а руки занимают исходную позицию, — присаживайся, я тебе покажу, — Ким освобождает с левой стороны от себя место, убирая хвост, куда аккуратно пристраивается Накамото, пока его сердце вновь порхает и бьется в груди, как бабочка о стекло банки. Он сразу замечает шевеление за спиной, но в какой-то мере оно даже успокаивало, ведь такая реакция бывает у друзей на близкий контакт, да? — Я с этим инструментом на «вы», — сразу заявляет японец, смотря на полосатый набор клавиш. — Я покажу, как надо. Фортепиано очень нежный инструмент, но в то же время в нем гамма эмоций, которые можно вытянуть, подобрав правильное сочетание клавиш, — Чону сильно волновался, чувствуя Юту рядом, не хотелось оплошать. Мурашки волна за волной пробегали по его телу, стоило только подумать о том, что их ноги стоят вплотную друг к другу, а по вздымающимся плечам он определяет чужие вдохи и выдохи, такие же взволнованные, как и его собственные. Восхищению Юты не был предела, он старался не двигаться, чтобы не сбивать Кима, хоть и движения рук были неспешными и плавными, ему казалось, что невозможно работать двумя руками так слажено, чтобы в итоге получалось настолько божественно красиво. Чону дважды сыграл композицию, прежде чем предложить Юте научиться играть в две руки. Мозг японца взрывался от того, что надо работать левой рукой, ведь он правша. Младший каждый раз смеялся, когда Накамото нажимал не туда, либо не в то время. Руки были совсем рядом, и они даже чувствовали исходящее от них тепло, пару раз напряженно согнутые пальцы Юты щекотали кожу кисти Чону, ответную реакцию на прикосновения японец мог ощущать спиной, благодаря хвосту. Дни проходили быстро, когда они проводились в компании человека, к которому тянуло как магнитом. Как ученик в сфере музыки Юта был чуть хуже среднего, но это совсем не мешало Чону любить пробовать играть в две руки с ним, потому что любая минута с Накамото была лучше любого дня без него. Ким играл, думая о Юте, а Накамото рисовал, думая о Чону. Внутри каждого росли белые астры, взращенные постоянными мыслями друг о друге, но оба считали, что еще рано признаваться или делать большие шаги навстречу, они выжидали, когда же скрываемые чувства дойдут до своего пика и будут готовы показаться наружу.

***

Последний день, когда Чону и Юта виделись, был тогда, когда второго увозили на скорой помощи в больницу. Адская боль в руках Накамото отдавалась во всем теле, заставляя того истошно кричать скулить. Юта помнит, как пришел в аудиторию после пар, сел за фортепиано, чтобы потренировать свои навыки игры и после порадовать Чону проделанной работой, но десятью минутами после его прихода, в кабинет зашла девушка, чье имя он не знал. Она начала говорить о дурном влияние на Кима с его стороны, и Юта искренне не понимал, о чем идет речь. Парень успешно игнорировал ее, молча нажимая клавиши, но та сразу начала кричать на старшего так громко, что фортепиано будто бубнило. Накамото не придумал ничего лучше, чем начать хаотично бить по клавишам, создавая беспорядок нот. Терпение девушки лопнуло, и она со всей силы закрыла клап, что даже был слышен хруст, но этот звук принадлежал далеко не инструменту, а пальцам. Накамото слышал гул струн внутри фортепиано и треск ломающихся костей, самая ужасная симфония. Чону прибежал, как только услышал, что случился какой-то инцидент в музыкальном классе, все время, пока ехали врачи, парень держал голову Накамото на своих коленях, поглаживая волосы и вытирая пот со лба. Младший заверял, что все будет хорошо, но Юта сквозь слезы невольно заставил потерять дар речи, ответив: — Я не смогу играть с тобой, — всем вокруг стоящим стало неловко, а Чону лишь лбом уткнулся в чужой, прижал уши и больше ничего не сказал. Его не пустили поехать с Ютой, от чего сердце и бутоны белой астры стали обливаться алой кровью. Очнувшись в медицинской палате и с гипсом на обеих руках Юта заплакал, но уже не от физической боли, а от осознания, что его самая важная часть тела больше не дееспособна, он потерял все: возможность самовыражаться, чувствовать и жить полноценно. Ему провели операцию, в ходе которой некоторые фаланги были зафиксированы пластинами для правильного заживления осколков. Когда Юта говорил с врачом, то он попросил не пускать к нему человека, который будет представляться, как Чону. Накамото не был готов к встрече в таком состоянии. Заживление костей затянулось на месяц, самый мучительный в жизни японца. Когда сняли гипс, никакой свободы Юта не ощутил, все стало только хуже, ничего не сковывало движения, но он все еще не мог шевелить пальцами в полной мере. Они ощущались как несуразные ветки на цветковом стебле, тянувшие вниз. Все это время в больнице его навещал Тэн, который видел, как быстро его друг потускнел, на лице появилась щетина, а руки совсем огрубели, никакой былой нежности. — Я больше ничего не могу, Тэн, — таец помог Накамото добраться до общежития, ведь тому даже держать футболку в руках было тяжело. — Неправда, нужно просто больше времени, чтобы привести руки в тонус, тогда ты сможешь вернуться, — парень уселся рядом с японцем, обнимая за плечи, пока Юта с отвращением смотрел на свои руки, которые ему больше напоминали куриные лапы: сухие, морщинистые еле подвижные. — Я даже убить себя не смогу этими штуками, — каждое слово было наполнено желчью, которая плохо сказывалась на всех присутствующих. — Не смей такое говорить! Ты будешь делать гимнастику рук, вернешь силу в пальцы и забудешь об этих мыслях, — он легонько бьет друга в плечо, надеясь, что такое взбодрит его, но Накамото не перестает сверлить взглядом свои полуживые, потерявшие чувствительность, руки, которые были для него всем. — Их даже животные откажутся есть, это руки трупа, — негатив поглотил Юту с головой, заполнив, похоже, все пространство собой, уничтожая краски жизни. — Если ты еще раз скажешь что-то подобное, то я оболью тебя холодной водой, и ты сам будешь пытаться переодеться и поменять постель, Накамото Юта, — друг топает ногой и больно тыкает пальцем в чужую грудь, чтобы хоть на такое взаимодействие получить ответ. Японец поднимает пустой взгляд, долго смотрит в злые и немного напуганные глаза Тэна и начинает плакать, без всхлипов и вздохов, одними лишь слезами. Тогда Ли валит его на кровать, чтобы крепко-крепко обнять и пообещать, что он поможет выкарабкаться из подобного. — Я возьму академический отпуск, чтобы хоть как-то суметь восстановить тонус этих культяпок, — Накамото неказисто обнимает друга, оттопыривая кисти. — Хорошо, надеюсь, что так ты сможешь снова радоваться жизни, — шепот в самое ухо, от которого Юту пробирает на новую дозу слез. Будто он не выплакал их в больнице — Поможешь написать заявление? — Конечно.

***

Университет разрешил Юте жить в кампусе во время академического отпуска, в качестве моральной компенсации за инцидент. Семья Накамото смогла уладить дело с той девушкой без судебного вмешательства, взамен та была обязана выплатить весьма круглую сумму, а университет исключил ее без шанса на восстановление. Юте от этого жить легче не стало, потому что весь смысл был в том, чтобы передавать свои мысли и чувства через рисунки, с нынешним состоянием рук это невозможно. После своих занятий Тэн приходил к Юте, чтобы помочь и проконтролировать выполнение гимнастики для рук, которая должна была вернуть их в тонус. Апатия держала парня в своих цепких лапах долго, пока тому не удалось самостоятельно заварить себе чай без проблем. Вспоминая прошлый раз, Накамото проваливался уже на том, чтобы залить воду в чайник, но рисовать все еще не получалось. Каждая линия походила на неуверенный рисунок двухлетки, что неимоверно сильно злило японца. Парадоксально, стимулом для продолжения попыток являлся Чону, с которым Юта боялся встретиться. Закрывая глаза, он видел, как гибрид аккуратно играет на фортепиано, его беспорядочно виляющий хвост и смущенную улыбку до ушей, потому что на него смотрит Накамото. Юте стыдно абсолютно за все: за то, что запретил другу навещать его в больнице, за то, что не отвечал на звонки и сообщения, за то, что продолжает думать о нем уже совсем не как о друге. Чем больше он позволял мыслям уходить в свободное плавание, тем сильнее ненавидел себя и свои руки. Японец старался не выходить из комнаты в кампусе, не раскрывал шторы, не убирался, мало ел. Только Читтапону удавалось удерживать его в более-менее приличном состояние. Таец много ворчал, бубнил под нос, но продолжал пускать свет и свежий воздух как в комнату Юты, так и в целом жизнь парня. — Тебе стоит выйти на улицу и подышать воздухом, — парень чувствовал все то минорное настроение, которое исходило от Накамото и уже успело въесться в стены комнаты. — Не хочу, — ничто не приносило счастья, потому что у Юты не получалось выплескивать эмоции и разгружаться, без рисования он как рыба на суше. — Давай мы вместе сходим выпить кофе, может, тебе полегчает, — Тэн видит, что Юта накрывается одеялом с головой, то ли прячется от яркого солнечного света, то ли от самого тайца. — Ты от этого совсем ничего не потеряешь, подумаешь — походишь немного и вернешься в свою клетку, — старший приоткрывает щель, смотря на друга с прищуром. Ласковая улыбка Читтапона дает надежду на хорошее. Тэн, как путеводная звезда для Юты, — помогает найти правильную дорогу в ночи. Старший соглашается спустя еще несколько минут уговоров, лениво одевается, понимая, что Тэн даже его одежду в стирку кидал, отчего Накамото становится стыдно. Стыдно, что он ничего не делает, полагаясь на заботу друга, который, между прочим, также имеет свою личную жизнь. Один шаг за дверь, но для Юты сейчас это большой прыжок. На улице уже знатно потеплело, что успело пройти мимо закрывшегося в себе и в своей комнате парня, но несмотря на жару, Накамото продолжал чувствовать себя более комфортно в черной кофте на молнии, такой же темной майке и штанах, которые он откопал где-то в нижнем ящике комода. Природа уже давно проснулась и зацвела, принеся с собой положительные эмоции для всего живого. Свежий воздух помогал организму Юты очищаться от негатива, даже если он сам этого не замечал. Засунув руки в карманы кофты, Накамото наслаждался университетским парком, зеленью и свежестью. Если заглянуть в старые скетчбуки парня, то там один за другим шли яркие пейзажи, нарисованные разными материалами. Сейчас же он едва может нарисовать обычный цветок. Руки дрожат, стоят взяться за карандаш. — Пойдем, заглянем в одно местечко, — Тэн тянет друга за край кофты в сторону корпусов университета, что начинает самую малость напрягать Юту, потому что кто знает, кого он может там встретит: одногруппника, преподавателя или Чону. Последнее страшнее всего. Если так подумать, то Юта больше трех месяцев не виделся с Чону и со всем остальным внешним миром, потому что банально боялся показаться в почти полностью беспомощном состоянии. Обязательно ведь будет человек, который захочет самоутвердиться за счет чужой слабости, Юта не может позволить такому произойти. Чем ближе они приближались к одному из творческих корпусов, где были большие кабинеты, тем тревожнее становилось на душе у Накамото. Он крепко сжимал стакан кофе, стараясь не расплескать, а Тэн уверенно шел по хорошо выученному пути, быстро прошел через второй вход, свернул на запасную лестницу и повел Юту по второму этажу. Японец смотрел на таблички рядом с дверьми аудиторий и понял, что это здание декоративно-прикладного искусства, где он был от силы пару раз. — Что мы тут делаем? — наконец смог спросить Юта, когда они остановились у одного из кабинетов, рядом с которым не было подписи. — Я привел тебя на свидание. — Ты рехнулся? Какое у нас с тобой свидание?! — Накамото во все глаза смотрит на друга, совсем не переваривая полученную информацию. — Дурак совсем? Не наше с тобой, а твое свидание. Будь добр, мягок и спокоен, — парень ставит свой напиток на пол, чтобы освободить руки и поправить растрепанный вид собеседника, у которого волосы встают дыбом от мысли, что в аудитории его ждет кто-то с острым желанием повидаться. Кто мог быть так убедителен, что смог втянуть в свой план Тэна? — Кто там? — Зайди и узнаешь, — таец поднимает стакан кофе с пола и делает пару глотков. — Поверь, ты не пожалеешь. Причины дрожи в руках Юта не знал, - то ли все от того, что его руки все еще отказываются слушаться, то ли из-за того, что он боится увидеть там Чону, который… Злится? Расстроен? Разочарован? В недоумении? Может, все вместе. Неизвестность пугает, от нее холодеют пальцы и сводит желудок, трясутся коленки и сердце замирает, как перед спуском на горках. Парень дергает ручку и с опаской приоткрывает дверь в помещение, откуда сразу слышатся чавкающие и хлюпающие звуки. Сделав глубокий вдох, Юта заходит в аудиторию и от увиденного замирает сердце. Чону сидел у гончарного круга, лепил что-то из куска глины, а рядом сидел гибрид кота, которого Накамото видел пару раз в столовой, как и сотню других студентов института. Подняв голову, Ким замирает, плечи поднимаются в недоиспуге, и вновь это картинное удивление персонажей Хаяо Миядзаки с навостренными ушками. Парень вскакивает со своего места, чуть не уронив гончарный круг, спешит обнять Юту, словно тот восстал из мертвых в считанные секунды. — Живой, — младший льнет к Накамото, боясь отпустить и вновь потерять. Если бы Юта мог считывать причину чужого учащенного сердцебиения, то понял, что все те месяцы без него, Чону жил в почти ежедневной тревоге, и сейчас Киму страшно, что в их дружбе все поменялось. Руки леденеют и вовсе не от мокрой глины, а причиной тому, что он может чувствовать Юту, крепко обнимать его за шею, ощущать тепло и биение сердца. Младший думает, что никогда не скажет, что считает объятия — соприкосновением чужих сердце. Не станет говорить о столь глубоком и значимом для него действие, ведь ему все еще хочется в губы дружить с Ютой, виляя хвостом от беспредельного счастья. — Все хорошо? — парень бубнит в плечо, разглаживает складки на чужой футболке и понемногу начинает ощущать некую легкость от сладкого запаха Чону. В Накамото открывается второе дыхание. Астры наконец-то получают солнечный свет. — Теперь все просто замечательно, — Ким думает, как было бы хорошо раствориться в Юте полностью без остатка, пропитаться им насквозь и чувствовать каждой частичкой тела, так тяжело ему далась долгая разлука. — Ты ведь больше не уйдешь? Мы все еще дружим? — Если ты примешь меня даже с нерабочими руками, — в горле ком, который совсем не хочет отступать. — Я с тобой дружу не из-за твоих рук, а из-за того, какой ты, Юта. — И какой же я? — Замечательный, — Чону говорит на выдохе, замолкает, а потом совсем тихо добавляет, — когда я рядом с тобой, вся моя тревога пропадает, а хвост не может угомониться даже на секунду. Юте казалось, что он спит, а Чону — его лучшее сновидение. Постояв еще несколько секунд в тишине, Ким отстранился, вспомнив, что они не одни в аудитории. Оглянувшись, младший почувствовал неловкость всей ситуации, пряча взгляд в ногах. — Ну, ладно, — гибрид, чье имя Юта все еще не знал, поднялся с места, направляясь к раковине, — я пойду, а то Читтапон там один заскучает, — конечно, это был всего лишь предлог, чтобы поскорее уйти, парня и след простыл, когда Чону уже чистыми руками завязывал красивый бантик на фартуке Накамото. — Я слышал, что у тебя все еще есть проблема с контролем рук, — Ким поставил второй стул напротив своего гончарного круга специальное для друга, — глина поможет вернуть его. Когда Юта в первый раз прикоснулся к материалу, то тело сковало волнение, больше всего ему не хотелось быть необучаемым из-за своей травмы. Под четким руководством Чону Накамото вкладывал максимум усилий в лепку, но глина совсем никак не хотела центроваться. Руки все еще были непослушными. Юта краснел, извинялся, вновь пытался выровнять кусок по центру, проваливался, вновь краснел и вновь извинялся. Дыхание сбивалось, в ушах стоял гул, а к глазам подступали слезы. Дойдя до предела своих попыток, казавшиеся пыткой, Юта вскочил с места с желанием вновь уйти, спрятаться в своей комнате и жалеть себя до конца дней. — Все в порядке, если ничего не получается, Юта. Ты получил серьезную травму, которая откинула тебя в самое начало, — гибрид подошел к парню, укладывая голову на чужое плечо, надеясь взять на себя часть той ноши ненависти к себе, которую испытывает Накамото и заменить ее искренней любовью. — Я даже с куском глины справиться не могу, — присутствие Кима снимало напряжение. — Время и терпение — вот, что тебе нужно, и я готов провести с тобой все часы твоей реабилитации, потому что ты — важен для меня. Надеюсь, что и я тебе, — у Юты щемит у груди, такой светлый человек скрыто говорит о своей симпатии и готовности пойти до конца, когда как он прятался от всего мира, жалея себя и опуская руки. В старшем появляется огромное желание сделать все, чтобы Чону был счастлив все это время с ним и не сожалел о потраченных месяцах ожидания его возвращения. Стыдно, но он должен преодолеть это все. Постояв еще немного, они вернулись на места, но теперь Чону участвовал в процессе вместе с Ютой. Он положил свои руки поверх и стал помогать формировать глину. Только выйдя из своих мыслей, Накамото осознал все происходящее и наконец увидел знакомый румянец на чужих щеках и хаотично виляющий хвост. Вот он — его стимул перешагивать через себя, бороться и просто быть счастливым. Муза и поддержка. Сохранять внимание на гончарном кругу стало непосильной задачей, ведь перед Ютой сейчас сидел парень, который ему небезразличен. Его торчащие ушки, которые мешались при расчесывании, нежные черты лица, мягкий голос, теплый и добрый взгляд, приятные руки и, конечно же, невероятно очаровательный виляющий хвостик. — Я хочу тебя поцеловать, — дрожь в руках Накамото передалась Киму, отчего тот навострил уши, не решаясь поднять взгляд. — Можно? — Чону кивает и сразу ощущает прикосновение холодных рук на своей шее. Юту все еще немного потряхивает из-за волнения и переизбытка чувств, но он старается быть аккуратным, когда нежно притягивает гибрида ближе для поцелуя. Уши и хвост младшего стоят торчком, пока сам он чувствует сотню маленьких вспышек фейерверка внутри. Руки с глины Чону перекладывает на чужие запястья, оставляя мокрые и светлые пятна от ладоней. Чону продолжает играть, думая о Накамото, и как тот тепло и с восхищением смотрит на него в эти минуты, а Юта теперь уже лепит, изредка рисует, думая о Киме, конвертируя свою любовь в искусство.