период полураспада.

колени и ладони впиваются в пол — или пол в них? — и не повторяющиеся линии деревянного покрытия наверняка отпечатаются на коже, если уже не отпечатались — сколько он так стоит? десять минут? полчаса?  в ожидании, которое не имеет четко определенных границ, заняться нечем — даже обратный отсчет перестаёт быть вариантом, как занять рвущийся в дело мозг, потому что нет точек начала и конца, а на то, чтобы в сотый раз повторять цикл вдох-задержать-выдох, уже не хватает терпения.  арсению сложно. он привык функционировать в режиме нон-стоп, где единственная возможность не кружиться юлой от одного занятия к другому — это сон. и так уж вышло, что отдыхать арсений не умеет — чувство вины задавливает его бетонной плитой раньше, чем он успевает полноценно расслабиться, и оно давит, давит, давит невыносимо. поэтому сейчас, не имея возможности пошевелиться и сделать хоть что-то, не говоря уже о коэффициенте полезного действия этого «чего-то», арсений отвлекается на что угодно другое внутри и вне себя. он рассматривает собственные пальцы, чуть скребёт ими по паркету, сгибая, чтобы проверить способность двигаться — вроде ещё может, но так нагрузка распределяется неравномерно, и он морщится, вновь распрямляя их.  арсений, признаться, не думал, что будет вот так. ему казалось, что если он находится в неподвижном состоянии, то что-то должно происходить хотя бы вокруг него или непосредственно с ним: звуки, чужие мелькающие шевеления, разговоры. так обычно и бывает, если застыть посреди оживленного проспекта: всё сохранит свою скорость, а что-то или кто-то, может, даже ускорится. у арсения всё иначе.  замирает он — замирает и внешний мир, сократившийся до нескольких квадратных метров, двух слов — «стой смирно» — и одного антона. в комнате тихо — отдалённо слышно разве что гудящий в другой части квартиры кондиционер, но его шум со временем сливается с общим фоном и тоже превращается в фоновую тишину. антона рядом нет, но отданный им приказ гудит в голове, и внутренний голос говорит ему следовать, доверять, слушаться. только вот совладать с желаниями тела иногда сложнее, чем с капризными хотелками разума, и физическая его часть просит хотя бы немного поменять положение. арсений нервно выдыхает, решаясь совершить хитрый ход, который можно счесть за попытку обмана самого себя: он едва заметно поднимает сначала одно колено, а затем — другое, делая вид, что треск пола был незаметен даже для собственных ушей.  да кого ты пытаешься наебать, арс?  одумайся. затёкшие мышцы отзываются тянущей болью, но она быстро сходит на нет, и стоять действительно становится чуть легче. за спиной слышится скрип трущихся друг о друга досок, который вырывает его из потока несвязных мыслей — хочется привычно обернуться, посмотреть, кто же там, но он и так знает кто. арсений метафорично вытягивается по струнке, возвращая мышцы в то положение, в котором они были, когда антон уходил. ровная спина, между бёдрами и икрами угол в девяносто градусов, руки прямые, голова опущена. из хаотичного потока мыслей постепенно исчезает всё то, что он надумал себе, пока был в одиночестве — голова пустеет, заполняется новым пластом: как порадовать антона, как показать ему, что его слова не пустой звук, как, в конце концов, выстоять и получить заслуженную награду в виде родной улыбки. наверху раздаётся первый за долгое время чёткий, выделенный звук — тихий смешок, который вызывает иррациональное чувство благодарности: посмотрел, заметил, обратил внимание. арсений жаден до внимания, даже когда на время перестаёт быть актёром, комиком, партнёром… человеком. эта в какой-то степени эгоистическая черта не исчезает и тогда, когда арсений больше не имеет имени, пола, возраста, когда он становится красивым предметом интерьера, живым столиком напротив кресла, мебелью в той комнате, где каждую деталь собственноручно выбирал антон, и хочется самодовольно улыбнуться — антон, имея почти безграничное число вариантов, выбрал его. приходится вязко сглотнуть. в силу позы арсений не видит антона целиком — боковым зрением можно уловить лишь чёрные массивные ботинки и свободный край брюк с уходящей наверх стрелкой. поскольку остальная часть ему недоступна, мозг сам, не спрашивая разрешения, дорисовывает и лаконичную чёрную рубашку — интересно, какого цвета на ней пуговицы? господи, да какая разница, арс, может, он и вовсе в футболке, — и массивную серебряную цепь, и белые отросшие волосы. кольца, есть ли на нём кольца? антон сам отвечает на этот неозвученный вопрос, укладывая руку на подлокотник мягкого кресла и чуть свешивая её, и арсений косится — три перстня: на мизинце, безымянном и среднем, последний из которых с тёмно-бордовым камнем. названия минералов вылетели из головы, не до них сейчас, но вид ему нравится. глаза начинают чуть болеть, и последнее, за что цепляется арсений, прежде чем вновь приковать взгляд к полу: черный манжет. значит, всё-таки рубашка. арсений предугадал один шаг антона, но тот компенсирует это, лишив возможности предугадать остальные.  тяжёлая рука, увешанная кольцами, мягко касается плеча, и тело рефлекторно отзывается: арсений едва заметно дёргается, потому что прикосновение простреливает: даже оно, настолько поверхностное, слишком. неожиданное и яркое. раньше он не замечал, что у антона такие горячие руки — кожа полыхает под контуром его ладони, а всё остальное тело вдруг ощущается холодным, замёрзшим и покрывается мелкими мурашками, как льдинками. арсений выдыхает, прикрывая глаза, а рука на плече, коротко сжав кожу, начинает медленное движение: сползает к позвоночнику, оставляя за собой остывающий след, неотрывно пересчитывает позвонки — и арсений изгибается сильнее за каждым скользящим пальцем в попытке убежать, — а после, закончив счёт на тридцать второй косточке, останавливается на пояснице. антон, кажется, задержал дыхание — арсений, кажется, тоже. рука пропадает, и это кажется потерей точки опоры — арсений чуть подаётся за ней, выглядя при этом наверняка жалобно, но антон возвращает его на место одним небольшим движением колена, которое ложится аккурат в изгиб талии. так двигают вещи, и хочется простонать, потому что антон вот так просто подталкивает в желаемую позицию взрослого мужика, словно его тело не весит ровным счетом ничего и не имеет мышц. может быть, так и есть. арсений не знает. в полной тишине, нарушаемой теперь только чуть участившимся дыханием, раздаётся единичный щелчок, затем — треск, после — треск продолжительнее и громче. арсения сводит с ума невозможность посмотреть, и звук распознать тоже не получается — остаётся только ждать, и он ждёт, коротко зажмурившись, чтобы прийти в себя, и снова распахнув глаза. до него долетает едва уловимый аромат — что-то сладко-терпкое, как будто концентрированную ваниль смешали со свеже срезанным дубом, но точнее понять не выходит: пахнет совсем ненавязчиво, как мягкий-мягкий шлейф от геля для душа в прогретой ванной. и не имея способности определить, что же это, хочется лизнуть воздух, но арсений знает — это же невозможно. и всё равно чуть высовывает кончик языка, но — ничего. длинные пальцы зарываются в волосы — и хочется мурчать, потягиваясь, будто довольный кот на солнце, — а после, слегка почесав, соскальзывают ниже, проделывая знакомый уже маршрут, и арсений думает, что готов к нему, но в этот раз ладонь прокладывает дорожку с большим нажимом, будто специально разгоняя кровь и разогревая кожу, а через секунду он резко выгибается, потому что кожу спины вслед за исчезающей рукой точечно обжигает, и только теперь арсений понимает — воск.  благодарность расползается по немногочисленным мыслям, потому что даже сейчас антон, имея свободу не подготавливать его, а заставить шагнуть с обрыва в неизведанную пропасть — не сделал этого, касаниями спины показав: «вот та область, где сейчас будет что-то происходить», и он совместил ощущения, сотворив плавный переход без единого «страшно». хочется скулить, и арсений скулит, пытаясь уйти от хаотично падающих капель, но при этом же яростно желая попасть под каждую из них, не пропустив ни одной. некоторые из них ложатся на нежную и чувствительную кожу тёплым, едва ощутимым касанием, словно шёлковой вуалью — значит, антон поднимает свечку повыше, — а некоторые растекаются потоками раскаленной лавы, цепко впиваясь в спину, и арсений прикрывает глаза, принимая из родных рук, колдующих над ним, и боль, и ласку: они смешиваются в единый ураган, обрушиваясь на него приливом возбуждения. возбуждение это не похоже на пресловутый огненный шар внизу живота, от которого член наливается в ту же секунду. оно накапливается в голове, в мыслях, в мелькающих фантазиях, и в момент горячих касаний усиливается, увеличивается в размере, заполняя собой сознание. и если бы арсений только знал, как сильно наслаждается сам антон, сглатывающий выделяющуюся слюну и неотрывно наблюдающий за дергающимся пламенем. он то и дело поворачивает свечу нужным боком, чтобы она плавилась равномерно, следит за срывающимися на красноватую кожу контрастными сиреневыми каплями, но при этом находится будто бы не здесь, не в этой комнате, не в этой квартире, даже не в этом мире, и свеча становится его личным открывающимся порталом в волшебное измерение — так сильно процесс поглощает его. арсений чувствует, как воск льётся на маленький участок кожи где-то около правой лопатки, наслаиваясь друг на друга, а после антон ставит в не застывшую ещё массу всё ещё горящую свечу, вплавляя её для устойчивости, как делают с новыми подсвечниками.  арсений шумно выдыхает. арсений понимает — он не тушит её. арсений плавится сам, от макушки до кончиков пальцев, осознавая, что антон превратил его в живой столик, единственная функция которого — быть подставкой для тех предметов и вещей, которые хозяин захочет на него поставить или положить. будь то свеча с тлеющим фитилём и стекающим на кожу разогретым до предела воском; книга, которую от планирует прочитать, но отложит до лучших времён; одежда, аккуратно сложенная стопочкой или переброшенная через поясницу, как через спинку стула. от разгорающихся мыслей член наливается, но арсения впервые это волнует не так сильно, чтобы просить разрешения прикоснуться к себе. на первый план выходит желание подвигаться или хотя бы слегка пошевелить затёкшими конечностями, которое арсений ловит только сейчас, словно до этого затуманенный разум поставил его на паузу, и теперь оно растёт в геометрической прогрессии с каждой секундой, нагоняя упущенное, но арсений лишь слегка перекатывает мышцами спины, тут же останавливаясь, потому что свеча будто вот-вот упадёт, а он не может этого допустить. тело послушно замирает. антон довольно ухмыляется. и арсений, жалкий и стоящий на четвереньках перед ним, донельзя обнаженный, хватается за эту ухмылку, словно за спасительную соломинку, интерпретируя единичный звук как похвалу.  он едва не взвывает от того, каким беспомощным чувствует себя сейчас — антон может придавить его, сесть на него, может сломать.  когда они начинали это, арсений думал, что антон купил его на аукционе за высочайшую, небывалую ставку — самый драгоценный в мире предмет интерьера с изящными и плавными изгибами, до которого боятся дотронуться и оставить даже малейшую царапинку, но сейчас тот складывает ноги ему на спину, и невольно думается — а драгоценный ли вообще? арсений, не ожидавший этого плотного касания, низко и несдержанно стонет, ощущая вес сначала одной ноги, опустившейся на чувствительную поясницу, а затем и второй — чёртовы кожаные ботинки, прибавляющие тяжести, чёртова ткань брюк, трущаяся о нежную кожу, чёртов антон, явно улыбающийся сейчас там, наверху.  тот явно тянется чуть вперёд, потому что давление увеличивается, и арсений рефлекторно прогибается под тяжестью, а после, видимо, забирает догоревшую свечу, о которой арсений совершенно забыл — думать о том, что он привык и она стала его частью, будто вплавленная в тело, он не хочет, но думает всё равно — шумный выдох устремляется к полу. конечности уже подрагивают, и арсений чувствует, как жжётся кожа на коленях. он мог бы сказать об этом антону, и тот наверняка бы предпринял что-то, но дело в том, что арсению хочется, чтобы она жгла, потому что желание стоять в той позе, в которой ему сказал антон, до того момента, пока он не выполнит всё задуманное, превышает по обыкновению выбираемый личный комфорт.  арсений даже сам не может себе объяснить, зачем расслабляется сильнее и теперь не пытается удерживать вес лежащих на пояснице ног, позволяя им придавливать его вниз, чтобы ещё плотнее впиваться в пол и без того ноющей кожей. может, он проверяет собственные силы, нащупывает ту грань, где было бы «слишком», но слишком не случается, пока он неотрывно думает про антона. и антон, кажется, считывает это: не сразу, но довольно быстро — ему требуется всего десяток секунд, и вот он уже сам усиливает давление, вжимая обессиленное тело в фактурное дерево. арсений воет, сжимая ладонями пол до побелевших пальцев, — сдерживаться нет сил, и он думает: «вот сейчас антон точно прекратит, он же слышит, каково мне, он же…», но тот не просто не прекращает — он слегка подтягивает правую ногу к себе, сгибая колено, и теперь ребристая подошва всей поверхностью упирается в нежнейшую кожу поясницы. арсений едва не валится вперёд от ощущений, которые, кажется, окружают его со всех сторон — и от них не убежать и не уйти.  один стон теряется в следующем, и этот замкнутый круг не имеет конца и края. антон как будто знает про арсения больше, чем он сам, потому что перекатывает стопу с пятки на носок, находя всё новые и новые болевые точки — твёрдая кожаная подошва чуть царапает кожу, разбивая застывшие капли воска на мелкие кусочки и наслаивая красноватые следы поверх тех, что остались от пламенной свечи. ситуация всё больше похожа на безумие, и арсению настолько же невыносимо приятно, насколько стыдно и больно: ощущения смешиваются, сливаясь в единый комок, и он уже не различает, где что. несмотря на то, как сильно арсению хочется отключить наконец разум, у него не получается: так сильно он держится за какие-никакие остатки контроля, привыкший обороняться и защищаться — настолько, что даже сейчас не позволяет себе с головой провалиться в то уязвимое, полубессознательное состояние, которое накатывает всё большими волнами с каждой секундой. остатки его брони похожи на реку в начале весны — основная масса воды уже растаяла, но тоненькая ледяная корочка, не позволяющая увидеть мощь бурного потока, ещё держится на поверхности. и антон, сгибающий и вторую ногу тоже и давящий ей на верхнюю часть спины так, что арсений падает грудью на пол, не в силах больше удерживаться, — дотрагивается до этой корочки — легонько, совсем невесомо, будто проверяя на прочность, а она трещит, срывается, устремляется прочь, и арсений обрушивается вниз или взмывает вверх. он не подчиняется — он принадлежит. и эта мысль вспыхивает заревом сквозь туманное сознание, она становится конечной, за ней — только пустота и пульсирующее в голове единственное слово: «служить». оно возникает разными цветами и шрифтами, образами и звуками, заполняет собой пространство, вытесняя всё личное и бытовое, потому что личного и бытового быть не может — у мебели попросту нет такого. его ощущения концентрируются, достигая максимума, и он сам не замечает, как начинает плакать — беспомощно и совершенно не сдерживаясь, да так, что больше не может удерживать тело. ослабевший арсений заваливается на бок, по инерции сворачиваясь комочком, и антон в секунду оказывается рядом, опускаясь на колени и подхватывая всё ещё плачущего навзрыд арсения. длинные руки оплетают покрытую мурашками кожу, заключая в объятия. антон мягко покачивается с ним — так, как убаюкивают младенцев, — и арсений из последних сил цепляется за ткань его рубашки. — ты умница, арс, ты такой молодец, — ласковый шёпот теряется во вьющихся волосах, — ты справился. я тебя очень сильно люблю. от последних слов арсений только сильнее ревёт, утыкаясь носом в родное плечо и наверняка пачкая слезами и соплями одежду, но антону до этого нет никакого дела. он гладит оголённую спину с выступающими лопатками, мягкие плечи, зарывается пальцами в волосы и даже не пытается вытереть слёзы — арсению нужно поплакать, — только остаётся рядом, заземляя и бережно приводя обратно в настоящий мир. объятия для арсения сейчас — безопасный кокон, из которого можно выползти, когда он будет готов к встрече с тусклым светом, лицом антона и самим собой. последнее, пожалуй, самое важное. — спасибо, шаст, — арсений не уверен, что его дрожащий и охриплый после долгого молчания голос слышно. это «спасибо» — не за что-то конкретное. оно за то, с каким доверием антон шагает за арсением и как берёт ведущую роль после, когда чувствует достаточную уверенность. за то, как крепко антон держит его за руку, погружая в новые миры. за то, как он сейчас жмётся ближе, пытаясь окутать арсения со всех сторон. антон может сжимать арсения, шлёпать, наступать на него, тянуть за волосы, капать раскалённым воском, но ни в одном из этих сценариев арсению никогда не бывает по-настоящему страшно. с антоном безопасно, что бы он ни делал. с этой мыслью арсений утыкается ему в шею, мягко улыбаясь.