Сильнейшая

Зоро хмуро разглядывает листовки, которые ему принесла Ташиги. За окном стоит полдень, шторки, с длинными нитками и надетыми на них бусинами, шелестят от лёгкого ветерка. Солнце разбивается на яркие пятна, проходя сквозь аквамариновые камушки. Пахнет специями и мясом. Кухню заполняет приятный аромат еды, почувствовав который Зоро довольно улыбается. Ташиги вытирает руки об фартук, когда подходит к брату и наклоняется к столу, поправляя очки и золотую цепочку на них. – Приметил кого-то? – спрашивает она, садясь рядом. Еда остывает на плите. Зоро постукивает ногой по деревянному полу, задумываясь и чеша короткий ёжик волос. Его сестра терпеливо ждёт его вердикта, но, вспоминая что-то, резво убегает на второй этаж. Около лестницы стоит большое растение, цветущее красивыми белыми цветами. На стене висят фотографии, на одной из которых Зоро наблюдает Ташиги в белом одеянии. Изящном, но простом платье, в котором выходила замуж еë мать. Это вызывает хмурость на лице Ророноа. Он не знает, не может быть уверен, но чувствует в каждом движении, вздохе и звуке, что Ташиги ненавидит это фото, хочет сорвать рамку и разбить еë. В их доме постоянно что-то бы билось, если бы не причина, по которой этот дом был построен. Он возвращает свой взгляд к листовкам, снова хмурясь, когда его сестра выбегает по лестнице в лёгком фиолетовом платьице с кружевом и берёт в руки сумку. Зоро поднимает бровь. Она взволнованно говорит: – Нам нужно в центр! Сейчас же! Она никогда не поясняет о чем говорит, наивно предполагая, что люди поймут еë, но Зоро лишь усмехается, вставая и поправляя катаны – четыре штуки, одна из которых Ташиги. Она подпрыгивает на месте, нетерпеливо глядя в сторону двери. Солнечные зайчики забавно играют с еë волосами, завязанными в длинный хвост. Зоро кивает ей, и они быстрыми шагами идут в сторону центра по тонким и длинным улочкам Арабасты. Глава I. Сладость мандаринов. Глядя на солнце сквозь пальцы, Ташиги осторожно останавливается около торговых рядов. Еë завораживает игра лучей, делающих с еë ладонью нечто сверхъестественное, отчего она багровеет, напоминая яркие лепестки тюльпана. Ташиги окликает торговец, подзывая. Он трясёт мандаринами в своих больших и потных руках, развязно ухмыляясь. Прохожие смотрят на него по-разному: некоторые с усмешкой, некоторые со смесью отвращения, а некоторые – страха. Ташиги берёт в руки один мандарин, чтобы почувствовать пальцами шершавость фрукта. Видимо что-то отражается на еë лице, ибо торговец говорит: – Внутри они слаще, чем снаружи, – словно действительно верит, что Ташиги купит их. Она кладёт фрукт обратно, ища взглядом брата, но вместо родной зелёной копны замечает пышные с длинными локонами и вьющимися концами на них волосы цвета мандаринов, лежащих перед ней. Ташиги не слышит, что говорит смеющаяся девушка, не понимает, что пытается ей втолковать мужчина за прилавком, не чувствует знакомую руку на плече. Всё, что слышит Ташиги – это бешенный стук еë сердца, отбивающий барабанную дробь. Ей требуется всего мгновение, чтобы бросить небрежное: – Берём все, – а после выхватить катану из ножен брата и последовать за ярким ориентиром, маяком в еë непроглядной тьме. Волосы незнакомки неведомым образом складываются в круг, когда ветер обдаëт их. Они закрывают солнце всего на несколько коротких мгновений, но Ташиги хватает их, чтобы издать восхищённый вздох. Ей кажется, что свет не просто освещает девушку, а проникает в неë, еë кровь, вены, внутренности, сияя изнутри. Благодать льётся литрами из этих ореховых глаз. Вишня цветёт на этих пухлых губах. Солнце вращается в этих веснушках. Море отражается в татуировках на руках, чьи всплески наровят испортить имидж проходящих людей. Ташиги резко останавливается, поднимая клубы пыли, когда незнакомка, замечая кого-то впереди, скрывается в переулке. Ладони перехватывают катану поудобнее, проводя ладонью по лезвию. Она заходит в переулок, источая леденящий сердце холод. Три бандита стоят вокруг незнакомки, гадко ухмыляясь. Она смотрит на Ташиги слишком пристально, слишком знающе, слишком так, как никто не смотрел на неë, отчего сладкая дрожь проходит по бёдрам мечницы. Это не похоже на бабочек, скорее тараканов внутри живота, там, где обычно происходит рождение новой жизни, будущего, и Ташиги понимает, что чужой взгляд рушит это будущее. Мужчины вздрагивают, когда узнают в еë лице что-то знакомое и сбегают, обходя стороной. Ташиги поворачивается к ним всего на мгновение, чтобы последним, что она увидит стала странная ласковая улыбка. Девушка исчезает из переулка так же быстро, как заполняет всë место в мыслях Ташиги. Хватаясь за платье в области груди и сжимая его до треска, она тяжело дышит, силясь осознать произошедшее. Ташиги нельзя было этого допустить. Но она ведь была рождена, чтобы нарушать запреты. Чтобы ломать мир и ставить его на колени. Поэтому, когда она возвращается к Зоро, видит на его лице то же выражение глубокой задумчивости, то понимает: они облажались. Глава II. Сквозь дым. Ташиги удивляется вопросу брата: – Сегодня какой-то важный день? Она кивает, продолжая разглядывать мандарины в руках под светом палящего солнца Алабасты. – Смокер должен вернуться, – она слышит, как на секунду рука Зоро соскальзывает с бутылки, отпуская еë, но он ловит еë быстрее, чем та разбивается. Ташиги кидает ему мандарин, чтобы спросить: – Так что насчёт листовок? Кажется Ророноа серьёзно обдумывает ответ. – Кид пропал, я не могу тратить на это время, Трафальгар, этот выскочка, имеет слишком сильных людей за собой, Нами... – Кто? – перебивает его Ташиги. Она спрашивает по дурости, на эмоциях. Она помнит все листовки и имя каждого пирата, у которого награда дотягивает хотя бы до тридцати миллионов. У Нами награда почти доходит до шестисот пятидесяти миллионов. Ташиги видит, как движения еë брата замедляются, а брови хмурятся. От его взгляда хотелось спрятаться, сбежать и никогда больше не видеть глаза, полные ярости и сухой ненависти, всем хотелось, кроме Ташиги, потому что еë взгляд был страшнее, потому что еë воля сильнее. Потому что Ташиги всегда сильнее. Зоро вздыхает, отворачиваясь, и продолжает говорить: – Нами не та, кого я хотел бы поймать... Он говорит долго и много, но его молчание на внезапную выходку сестры Ташиги принимает. Он не станет лезть к ней в душу и в еë дела, пока она сама не разрешит. Мандарин на столе около листовки Нами цепляет взгляд Ташиги, и она отворачивается к окну, чтобы посмотреть в безграничное небо, манящее еë. Еë катана могла бы блестеть в ясном свете, могла бы отражать чужие глаза, полные или решимости, или первобытного страха, могла бы быть испачкана чужой кровью, стекающей с сияющего лезвия, обрамлённого рисунком. Еë каната могла бы уничтожить мир, но прямо сейчас она покоится в ножнах на поясе Зоро, который продолжает перебирать листовки, в конце концов разбрасывая их по полу. Ташиги по-доброму улыбается ему, качая головой. Еë катана не имеет права видеть свет. К великому сожалению, Ташиги не знает, как смириться с этим. Гора распадается на две ровные части, падая в море и вызывая огромный фонтан воды. Ташиги вытирает рукой пот со лба, довольно ухмыляясь. Зоро рядом с ней слегка надувается, не сумев повторить еë приём, но всё же выглядит удовлетворённо. – Твой новый рекорд, – с гордостью говорит он. – Будь у этой горы ещё километр, то точно было бы здание Маринфорда, – улыбается ему Ташиги, садясь на камень. Она подгибает ноги в коленях, чтобы положить на них руки. Зоро отзеркаливает еë позу, и это до безумия напоминает давний, до сих пор стоящих перед глазами как в первый день, вечер и их разговор. Только сейчас вокруг них светит яркое и горячее солнце, под которым бледная кожа Ташиги обгорает. Солёный запах бьёт по ноздрям, затмевая сладкие и тягучие ароматы с улочек Алабасты. Жаркий ветер ворошит волосы, смахивая чёлку на глаза. Ташиги пытается убрать мешающие пряди назад, когда слышит со стороны берега смех. Звонкий и очень яркий, притягательный. Схожий с безумием, петлёй на шее Ташиги. Она смотрит вниз, в сторону пляжа, чтобы увидеть свою трагедию. Собственную рыжую страсть, которая весело улыбается, стоя в купальнике около молодого человека, который с довольной улыбкой предлагает ей коктейль. Ташиги сжимает в руках камень. Нами не убирает руку мужчины, когда он кладёт ей еë на талию, и камень крошится в порошок. Они выглядят непринуждённо, словно не замечая обломков горы, будто не видели своими глазами силу Ташиги. Словно Ташиги вообще нет. Ташиги расстроена. Она поворачивается в сторону брата, чтобы понять, что тот зол. И с удивлением обнаруживает, что вся его неконтролируемая злость направлена на него самого. Смутная догадка заставляет что-то с треском сломаться в Ташиги. Она поднимается с камня, чтобы в успокаивающем жесте положить ладонь на плечо Зоро. Он смотрит на неë потерянно. – Пойдём, – говорит Ташиги. Он кивает и, хватая катаны, бредёт за ней, глядя в землю. Ташиги берёт его за руку. Они оставляют пляж позади и идут в сторону шаткого додзё, спрятанного среди скал и пещер, в глубине пустыни, раскинувшейся вокруг. Домой они возвращаются поздно. По небу разливается вино; из чужих окон слышен звук лёгкой музыки и тёплых разговоров; пряный, дурманяще сладкий запах специй и ягод, смешанных в глинтвейнах и кальянах разносится по городу. Жара спадает слишком быстро. Ташиги очень чувствительна к холоду, она дрожит, идя в одной майке. Кто-то накидывает ей на плечи пиджак, но когда она хочет взглянуть, то понимает, что осталась на улице одна. Она зовёт Зоро, проклиная себя за забывчивость. От чужого пиджака, который хочется скинуть тянет терпким табаком и морским воздухом. Глава III. Лилия – цветок интереса. Смокер не несёт букета, не дарит объятий, не оставляет поцелуи на губах и щеках, не говорит слов верности, не улыбается со всей теплотой и любовью. За окном гаснут звезды и меркнет свет, но мандарины на столе всë ещё горят ярче солнца. Ташиги с некой виной смотрит на беспорядок, который так и не убрала, но Смокер ничего не говорит. В конце концов из его рта, в котором зажаты две сигары, вылетает: – Как дела? – тихое и хриплое, уставшее. Но Ташиги по-доброму улыбается ему: – Хорошо. Он усмехается, скидывая ботинки и куртку на пол, чтобы подойти к плите и заварить себе кофе и положить еды. – По твоему лицу не скажешь. – Это не важно. – Тогда и я абсолютно чист, – Со Смокером невозможно спорить не потому что его воля сильнее, а потому что Ташиги знает, что не имеет на это право. Особенно сейчас. Она закрывает окно и задвигает шторы. Свет от свечек, от которых тянется аромат яркого уда, падает на мандарины, оставляющие длинные тени. Зоро спит на втором этаже, поэтому Ташиги ещё закрывает и шторки, который ведут на лестницу. Смокер терпеливо ждёт, разглядывая знакомое помещение. Его привлекает пиджак, висящий на стуле. Он хмурится. Ташиги нарушает тишину: – Я не знаю чей он. А после шёпотом добавляет: – Мне кажется, что я... Она не смеет продолжить фразу, отчётливо понимая и представляя, что она означает для них. Для Смокера. Ташиги знает его больше шести лет, помнит, как он подобрал их с братом, знает, чему это ему стоило. Она ждёт осуждения. Гнева. Перебирает пальцами костяшки, цепочку на очках, свои волосы и смотрит в стол, не желая видеть на чужом лице холод по отношению к себе, даже зная, что выдержит его. Но Смокер молчит. И это хуже криков, хуже горькой язвительности, потому что молчание означает согласие. Смокер не собирается останавливать Ташиги. И это бьёт сильнее, чем должно. Ташиги не имеет право на это, она боится всего того, что может сотворить, оттого чувствует дрожь в пальцах. Не имея ни малейшего понятия о том, как сейчас живёт еë отец, она думает, что он был бы счастлив, узнав, что его дочь боится идти наперекор мужу. Что она носит платья, готовит, вежливо разговаривает с людьми и прочее, что так ненавидит Ташиги, не потому что считает это дурным, а потому что не хочет соглашаться со словами отца. Не хочет остаться никем, но ничего не может поделать с этим, осознавая, что заведомо в проигравших. Смокер никогда не позволял себе указывать ей, как жить. Никогда не указывал на пол. Но с ним Ташиги всë ещё душно, и даже сейчас, когда он дарует ей мнимую свободу, она знает, что воспользовавшись ей – ничего путного не выйдет. Она неуклюже падает, поскальзывается на ровном месте и еë еда подгорает. Еë победы в боях, не в жизни – единственное, чем можно гордиться. И то, до поры до времени. Всем хочется поиграться с властью и свободой, если выпадает шанс. Он отравляет, и Ташиги не исключение, поэтому ранним утром, находя на подоконнике букет из оранжевых лилий и красной камелии, берёт катану и бежит на пляж, скрывая лицо под платком. Интерес способен убить здравый смысл, если направить взор в нужном направлении, а Ташиги умеет наблюдать. В еë глазах тонут киты, что априори невозможно, пока не закончится кислород, а страх не захватит большую часть мозга. Между пальцев зажат бутон тюльпана цвета солнца, которое отражается в ореховых глазах Нами. Она стоит на крыше соседнего дома, пока Ташиги пытается вспомнить, когда в последний раз поливала растения на балконе. Она говорит: – Я ждала тебя два часа. На что получает простое: – Прости, я не знала, что ты пойдёшь именно туда. Голос у Нами звонкий, высокий, напоминающий звуки арфы. От него всë вокруг цветёт и воскресает, превращаясь в новую жизнь. Нотки в голосе Нами сквозят сожалением. И слишком явным любопытством. Она стоит в голубом платке, прячась от чужих взоров, которые могут нарушить хрупкое равновесие между ними. Волосы Нами, скрытые за слоями ткани, манят Ташиги и пробуждают в ней голодное желание содрать головной убор с чужой головы. Но она молчит, беря в руки мандарин и кидая его Нами. Та неожиданно с нежностью улыбается, отчего у мечницы все внутренности скручиваются. – Спасибо, – и всë вокруг Ташиги становится до безумия ярким, оранжевым, горячим. Вокруг разворачивается хоас, бешенное течение времени и пространства не способно уследить за тем, как невидимые нити сшивают кости Ташиги с кожей Нами, как оранжевый медленно течёт по синему, как горшки с цветами разбиваются внутри головы мечницы. В прекрасной улыбке она видит солнце, которое медленно сжигает еë, но ей ужасно хочется прикоснуться, до слез хочется почувствовать, чем пахнут рыжие волосы, и Ташиги ненавидит это, ведь всë, что она способна дать Нами взамен – бушующий внутри неë холод. Либо солнце растопит лёд, навсегда уничтожив его, либо лёд потушит тепло, заморозив километры жизни. Голубые гиацинты в горшках приковывают взгляд Ташиги до конца дня. Глава IV. В чужом море. На базаре, в дальних уголках Алабасты, царит вечный хаос. Платки, скрывающие солнце; множество голосов, без перерывов сменяющие друг друга; резкие запахи, бьющие в голову. Ташиги жмурится, прикрывая рукой лицо, чтобы спрятаться от тысячи нежелательных взглядов, направленных на неë. Она плетётся сквозь тела, чувствуя кожей их жар и пот. Ладонь Зоро в еë собственной, более маленькой, горит и сжимает сильнее, чем стоит. Около прилавка с мясом перед глазами начинают разворачиваться цунами. Всë плывёт, опадая на сознание причудливыми стёклами для мозаики. Жар от незнакомого голоса отрезвляет Ташиги всего на мгновение, но его достаточно чтобы ощутить в своей ладони букет. За морем ярких цветов она не может различить сорт, но на удивление отчётливо слышит приятный баритон: – Его беру на себя. Откуда-то сверху веет мандаринами. Их должны перекрывать другие ароматы, которые заполняют улицу до краёв, но сладкий и приятно тягучий запах фруктов сильнее, острее. Ташиги дышит через рот, с тяжестью в конечностях старается не закрыть глаза, не осознавая, что висит на ком-то другом вплоть до того момента, когда рыжий начинает плясать перед ней. Слова излишне. Ташиги позволяет себе дурную выходку: зарыться носом в эти шёлковые волосы, провести губами по шее, усыпанной веснушками и ощутить помимо мандаринов шлейф земли, перца и коры дерева, идущий из самых глубин другого тела. Прощение этой вольности либо снисходительность, либо искреннее желание прочувствовать внутренние порывы Ташиги, еë холод. Но никто в здравом уме не захочет этого, оттого невысказанная обида пробуждает льющиеся из тёмных глаз моря. Они чужие, инородные и слишком холодные для Нами, еë жизни и рук, но она всë равно касается их, аккуратно вытирает платком, будто боясь прикоснуться самолично. А потом говорит, вея где-то над головой: – Я бы хотела поцеловать тебя сейчас, но боюсь, ты не запомнишь этого, к моему сожалению. И это глупо. До невозможности сентиментально. Но моря в глазах Ташиги выходят за края, разливаясь и открывая Нами нечто большее, чем просто мысли. Ноющее чувство в груди заставляет потянуться рукой в сторону оранжевого круга, мечтая прикоснуться к живому воплощению солнца и неожиданно свалиться с кровати. Задышать часто и рвано, начать метаться взглядом по комнате, где стоит две кровати у разных стен: еë и Смокера. Шторы открыты, пропускают яркий свет и позволяют ему опасть на пол и расписной ковёр с большим кругом. Ташиги находит на столе букет из ландышей. Еë лихорадит, и она забывает о своей воле наблюдения настолько, что Смокер, заходящий в комнату, пугает еë, из-за чего цветы под резким взмахом бледной руки опадают на пол, рассыпаясь на сотни белых лепестков. Сожаление заполняет до краев. Стыд смешивается с ним. Страх выливается за края. Смокер со вздохом убирает беспорядок дымом и под слабые протесты укладывает Ташиги в кровать, гладя еë по волосам. Он говорит: – Ненавижу, когда люди болеют любовью. Честное слово, это уже третий раз за всю мою жизнь. Лишь бы твой идиот не заразился. Они слышат грохот на первом этаже. Смокер трëт переносицу, пока мир Ташиги превращается в забавные круглые пятна оранжевого цвета. Она невольно улыбается и по-детски смеётся, наверное, впервые с момента, когда осознала, насколько слаба. Глава V. Обходя стороной. Жалкие попытки вспомнить произошедшее на базаре ни к чему не приводят. Зоро отмахивается от вопросов Ташиги, предпочитая коротать время с бутылкой горячительного в руках. Солнце с каждым днём печёт всë больше и больше, но настоящий пожар в женском сердце вызывают большие круглые ореховые глаза со смешинками в них, лёгкий лисий прищур и бесконечная россыпь веснушек по всему лицу. Ташиги с уставшим вздохом кладёт голову между согнутых рук, мечтая вновь оказаться десятилетней девочкой. Она желает, чтобы как раньше на еë ногах висели большие штаны отца, завязанные верёвкой, чтобы под босыми ступнями шуршала трава, а над головой возвышалось тёмное звёздное небо, чтобы Зоро был всë тем же несносным мальчишкой, который кричал под покровом ночи о том, насколько Ташиги заблуждается. Который дал ей обещание. И Ташиги собиралась нарушить его так глупо, что вспоминать те дни казалось сродни пытке, но всë, что было до, всë то, что она лелеяла в груди, всë это хотелось вернуть. До слез. Тяжёлое дыхание Зоро, который поднимается тяжёлые снаряды уже более часа, навевает воспоминания. Сидеть в тени додзё, укрываясь от сжигающих лучей, и смотреть, как Смокер пытается построить очередную каменную статую ужасно скучно. Ташиги любит этих людей, но ей скучно, душно и слишком тесно, но она не говорит этого. Еë лицо скрыто за длинными прядями, поэтому она наивно предполагает, что люди, знающие еë лучше неë самой, ничего не заметят. Взгляд бесцельно блуждает по нескольким готовым статуям, а мысли летают где-то далеко, не здесь. Духота притупляет запахи. Смокер, сидящий в одних шортах и отчего-то в своей излюбленной шубе, говорит, сжимая в зубах две сигары: – Почему ты всë ещё здесь? – Ташиги внутренне содрогается. – Что ты имеешь ввиду? Зоро опускает снаряды, разминая мышцы. Он смотрит также, как Смокер – взглядом выжидающим и говорящим: « серьёзно? » . Морские блики приманивают Ташиги, но она не смеет повернуть голову в ту сторону. Пот течёт по лбу и противная капля скатывается на грудь. – Почему ты с нами? Не с ней? – перефразирует свои слова Смокер. Он выглядит спокойным и с каким-то смирившимся выражением лица смотрит на Ташиги, пока Зоро устраивается на скале, подставляя солнцу зажмуренное лицо. Своеобразная забота Смокера делает больно. Он пытается помочь, по-своему и несколько бездарно, не умея в чувства, но пытаясь. От этих безжалостных и равнодушных к последствиям попыток внутренности скручивала обида, ведь неужели кто-то мог знать, что для неë лучше кроме неë самой? Неужели Смокер думал, что всë это – то что ей нужно? Ташиги бесилась и негодовала, силясь с криком и острой мигренью прогнать из головы образ отца, твердящего, что женщинам ничего не добиться. Не стать первыми. Но Ташиги уже первая и стремительно бежит вперёд, чтобы стать не только самой сильной фехтовальщицей среди женщин, но и мужчин. Соколиный глаз всплывал в памяти более тёплыми пятнами, чем родная деревня. Его взгляд, прямой и безэмоциональный. Оценивающий. Он не смотрел на неë, как на пустышку, просто женщину, просто слабачку. Михоук смотрел с предвкушением, жаждой. И Ташиги знала, что когда-нибудь кто-то из них умрёт в смертельном поединке за право называться сильнейшим. Когда-нибудь у неë в руках окажется букет спиреи. Эти мысли грели, несколько восхищали, но в основном, как и забота Смокера, пугали. До дрожи и детских слез. Ташиги боится перемен. Боится проиграть, зная, что проиграет. И поэтому ненавидит свободу, о которой грезет, которую вожделает. Искренне хочет умереть, когда ей даётся шанс сломать что-то ещё. Камень со стуком падает на землю, а следом и вся остальная башня. В холодной, закрытой душе мечницы ломаются все башни, хрупкие стены и скрипучие двери покрываются трещинами, и она с криком в голове вопрошает: « Разве вы не понимаете, что творите?! » Но Смокер неожиданно улыбается ей, как улыбается, когда читает чьи-то выцветшие письма, когда говорит с кем-то по ден-ден муши – Ташиги знает с кем, но боится произносить эти имена в своей голове, не зная, что тогда случится– , когда представляет в голове неизвестный остров и ряды мандариновых деревьев. Он с нежностью вспоминает своë солнце, родной запах сигарет, светлые спутанные волосы и нелепый грим, чёрную шубу и постоянные поджоги, алые хвосты и искренние ухмылки, испачканные в земле руки, шрамы по всему телу и дробовик в шкафу. Он смотрит на Ташиши, смотрит так, как смотрят родители на своих непутёвых детей и весь воздух неожиданно наполняется странным светлым чувством, от которого хочется звонко смеяться и танцевать под звуки барабанов, но вокруг одно бескрайнее море и отравляющая духота. – Знаешь, такие как мы с тобой всегда ищем кого-то... Другого. В додзё темно. Плотные шторы скрывают большую часть помещения, оставляя пыль взлетать подобно птицам ввысь и медленно опускаться обратно. Калейдоскоп оттенков тьмы развеивается быстрым движением рук Зоро, который срывает ткань с окон, открывая множеству тёплых оттенков проход. Оранжевый заливает пол, переливаясь с белыми пятнами солнца. Дурацкая игра света пахнет мандаринами, но Ташиги внимательно следит за ходом слов Смокера. – Есть люди, не нуждающиеся в ком-то конкретном, потому что они «цельные». Они просто открыты для любви и жизни. Их так мало, что их появления обязательно повлечёт за собой что-то громадное. Им нужны люди, не холодные или тёплые, а просто люди вокруг себя, чтобы и их наполнять жизнью. Зоро ложится на полу, и его волосы становятся почти жёлтыми. Он дёргает ногой в такт своему ритму, совершенно не замечая как на его живот заползает ящерица. – Но вот мы, – он делает акцент на словах. – и твой брат совершенно другой случай. Камень встаёт идеально на другой, пополняя счёт до семи. – Таким, как мы нужны люди, способные заполнить пустоту внутри нас. Нас манит то, что мы не можем разглядеть внутри себя. Понимаешь? Ташиги осознаёт, что понимает слишком хорошо. Яркие космы, развивающие на ветру и превращающиеся в бушующий шторм, глаза с глубиной души и внутренним стержнем, сияющие веснушки, которые можно обвести в созвездия, синие, сотканные океаном татуировки волн на правом предплечье и другая, на левом, поверх большого шрама, шлейф мандаринов и жизни, тянущийся за еë фигурой, большая и необъятная душа, которую хочется потрогать, и солнце над еë головой, освещающее путь, светящееся из чужого сердца. Нами была свободна, имеющая возможность плыть, куда заблагорассудится, не боясь сломать что-то, проиграть. Она могла, но не боялась. Ташиги не могла себе это позволить. Она смотрит на Смокера с недоверием: – Но как же ты?! Как же всë это? – она обводит рукой пространство вокруг. Еë негодование Смокер игнорирует, выпуская круги дыма в небо. – Не смей игнорировать меня! – повышает она голос, хмурясь. Волосы лезут в лицо, и Ташиги со злостью пытается их убрать, но сдаётся слишком быстро. – Ты прекрасно знаешь, чем всë обернётся, если кто-нибудь узнает! – Ты не слабачка, а Нами не идиотка, чтобы показываться рядом с тобой в людных местах. Она искусная врунья, – говорит Смокер, взмахивая рукой. – Капитан!... – Ташиги! – его взгляд темнеет, в него закрадываются жуткие твари, пускающие слюни на чужой страх. – со мной ничего не случится. – Это беспечно, – противится Ташиги с волнением оглядываясь на брата, который не собирается вмешиваться. Она сжимает в холодных ладонях блузку, сдвигая брови к переносице. Она вновь чувствует себя десятилетней девочкой в комнате отца, который своими словами ломает еë. Смокер закатывает глаза, трëт шею и достаёт из шорт листок, сложенный в четыре раза. – Отдай Нами. Это послание для моего союзника. Ташиги давится возмущением. – Я не могу! – Можешь! – Но... – Иди давай, это приказ выше стоящего по званию! – кричит на неë Смокер. Его слова не требуют споров и дискуссий. Суровый взгляд приковывает Ташиги к месту, но она не становится по стойке смирно и не отдаёт честь, как бывало давным-давно, а кривит ртом, хмурится и, не оглядываясь, уходит прочь, проклиная себя и оставляя Смокера и Зоро позади, кажется, впервые за всю жизнь. Даже развивающиеся горячие чувства где-то между рёбер, которые больно бьют по сердцу, она предпочитает игнорировать, сосредоточиваясь на сжатых кулаках. Ророноа смотрит на это из-под прикрытых век, широко улыбаясь. Смокер пыхтит: – Надеюсь я не пожалею об этом... Зоро понимающе улыбается, чувствуя кожей в кармане чужую зажигалку. – Надеюсь, я тоже. Глава VI. Холод, что внутри меня. Она находит еë сама. Нами ориентируется в пространстве лучше Ташиги, прекрасно скользя своей безумной улыбкой по незнакомой карте чужих чувств, разбивая их в дребезги. Руки, горячие и нежные по сравнению с холодными и шершавыми Ташиги, держат мечницу за ладонь, когда они бегут по маленьким и узеньким переулкам, срывая бельё и одежду с сушилок и опрокидывая бочки, пугая диких кошек. Шум, поднятый ими, словно совершенно не слышен другими, что создаёт иллюзию безопасности, но с таким людьми, как Нами невозможно быть в безопасности. Еë широкая и чистая душа приманивает слишком много тьмы, которая звереет от одного взгляда тёплых глаз. Ташиги жмурится, еле поспевая, но ощущение чужых пальцев опьяняет еë до алых щёк. Они бегут долго, пока Нами не заталкивает мечницу в дом через задний ход. Они незаметно пробираются на чердак, откуда Ташиги чувствует запах книг и бумаги. Возможно еë вздох восхищения слышал весь остров. Пол усыпан толстыми книгами с выцветшими страницами, большими картами, которые Ташиги с большим удовольствием и детским любопытством разглядывает. Она восторженно спрашивает: – Ты была в Вано?! – спрашивает так, будто не знает об этом и поворачивается к Нами, замирая, когда осознаёт, что всë это время еë беззастенчиво разглядывали, ласково улыбаясь. Ташиги смущённо поджимает губы, ощущая собственную беспомощность. – Да, на самом деле сейчас еë положение несколько... Изменилось, – отвечает Нами, садясь на пол рядом с Ташиги. Воровка легко и непринуждённо позволяет себе смотреть на мечницу, загадочно сверкая глаза: – Несмотря на то, что она до сих пор закрыта, сейчас там правит потомок Одена. – Расскажешь поподробнее? – в шёпотом спрашивает Ташиги. Она знает, какое сейчас положение и статус у страны Вано лучше Нами, но необъяснимое желание услышать из этих уст хоть что-то давит, вынуждая играть дурочку. А Нами ей позволяет. – Конечно, – говорит Нами, подставляя лицо лучам солнца, которое плавится в еë рыжих локонах, делая их похожими на дорогое золото. Она тягуче растягивает повествование, нарочито медленно и таинственно рассказывает о голоде, смерти и жестокости, но всë это звучит слишком сказочно и волшебно, отчего Ташиги хочет раствориться в этой истории. Некоторые книги открыты, но Ташиги не имеет желания заглянуть в них. Вместо этого она спрашивает: – Где ещё ты была? – ей стоит прямо сейчас замолчать, заткнуть свой непослушный рот, отвернуться, чтобы перестать находиться под чарами чужого взгляда, встать и уйти, отгородив себя от нужного тепла, оставшись в вечном холоде. Ташиги стоит очертить границу, поставить стену. Она не хочет рушить чужую жизнь, но всë равно остаётся на месте, с неприкрытым интересом глядя на Нами, близкую и открытую, на анемоны, стоящие у окна, цветущие холодным фиолетовым. Они такие неестественные для чердака, заполненного до краёв знаниями и тёплыми чувствами, но они такие искренние и настоящие, что Ташиги отводит взгляд. И Нами начинает рассказывать. О своём родном острове, о длинных рядах мандариновых деревьев, о запахе сигарет, о Скапии, об облачных морях, о Богах, о золоте и войне на небе, о ресторане на воде, о Дресс Розе с горячими танцами, жестокими боями и полем подсолнухов, о Ватер 7 , о кораблях и поезде, способном ездить по воде, о команде сильных плотников и киборге, о горящем флаге Мирового правительства, о глубокой яме в никуда, о Парк Хазард, о льде и огне на нём, о мятных птицах, о драконах, о самураях, о Пирожных островах, о девушке с розовыми волосами, о свергнутых королях, о милой девчушке с третим глазом, о ходячем острове-слоне, о минках, о понеглифах, о Саободи, о прерванном аукционе, о подводном царстве, о большой русалке, о огненном парне... Нами рассказывает долго, прерываясь лишь, чтобы что-то пояснить или повторить. Еë мелодичный голос, горящие глаза, драматизм и искренний смех ставят Ташиги в ступор. Когда она видела такого искренне счастливого человека в последний раз? Под аккомпанемент интересных, завораживающих и порой слишком трагичных историй Ташиги забывает о том, кто она, где и что ей нужно сделать. Она напрочь стирает из воспоминаний то, что она дозорная, пусть и бывшая, стирает тот факт, что помогает Смокеру в поиске информации для революционеров, совершенно выкидывает из головы, зачем вышла за этого человека замуж. Она забывает о том, как сильно боится проиграть. Поэтому Ташиги забывает о том, что ей не стоит целовать Нами, но у той слишком притягательные пухлые губы. Сминая их, мечница чувствует на языке привкус мандаринов, которые, кажется, прорастают из души воровки. Нами довольно улыбается, кладя ладонь на тёмную макушку и притягивая ближе, так, что воздух раскаляется и быстро кончается, а между их ртами тянется ниточка слюны. Они набрасываются друг на друга одновременно, ни о чем не думая, кроме как губ друг друга: из обветренных и тонких сочится кровь от укусов больших и мягких. От шеи Нами тянется приятный шлейф вишни, что сбивает с толку, но еë пышные волосы, в которые зарывается рука Ташиги, горят светом, закрывая лицо мечницы от незнакомого и чужого мира, заставляя тихо, почти неслышно стонать под горячими прикосновениями. В груди расцветают белые астры, впиваясь в вены стебельками и лепестками, разрывая лёгкие на части и перекрывая кислород в трахеях.Их поцелуи из жадных, глубоких, безумных до звёзд перед глазами и царапинами на шеях превращаются в нежные, по-детски влюблённые, слегка неловкие, такие, от которых в животах распускаются белые розы, а щëки краснеют. Нами улыбается, счастливо и с теплом, чмокает Ташиги в нос, ложась на неë сверху, обнимая. Ташиги не сопротивляется, позволяя себе забыться и сосредоточиться на ощущение другого тела на себе, на других руках, который обхватывают еë тело поперёк талии, на волосах, лежавших на еë плечах, на саднящих и опухших губах, на картах, которые они не убрали, на всём, кроме злости и несправедливости мира за пределами пыльного чердака, в котором Ташиги не должно существовать. Но она здесь, в объятиях Нами и, кажется, всë в порядке. Глава VII. Ощути тепло. О записке Ташиги вспоминает только к утру следующего дня. В четыре утра, под покровом тьмы и облачного неба, она убегает в сторону пляжа, к скале на востоке, где по словам Нами она иногда гуляет. Ташиги хочется верить, что она найдёт свою трагедию именно там и именно сейчас, ведь это первый раз, когда она не выполнила приказ капитана, и она хочет, чтобы он стал последним. Катана покоится на еë поясе, придавая бессмысленной уверенности. Прохладная вода приятно щекочет щиколотки. Солёный воздух теребит тёмные пряди, которые Ташиги подумывает срезать и наконец-то обрубить волосы до шеи, а может и кароче, как у Зоро. Проводя ладонью по бледной щеке, она не удивляется, когда поверх неë ложится другая, тёплая и смуглая. Ташиги почувствовала присутствие Нами ещё задолго до этого, когда та была в километрах пяти от пляжа. Прикосновение невесомое, успокаивающее, несвойственное для Нами, но Ташиги слишком отчётливо ощущает холод, идущий со стороны моря, чтобы думать об этом. Она достаёт записку и передаёт еë воровке. Нами поднимает брови, вчитываясь в слова, пока еë рот не раскрывается в немом удивлении. Она спрашивает: – Ты знаешь, что здесь написано? Ташиги хмурится: – Нет, мне не позволено по званию. За последний год она впервые так ясно и прямо признает, что является дозорной, что девушку, которая стоит напротив неë, ей нужно вздёрнуть на рее. Но база дозора далеко, а море и небо скроет все еë секреты и тайны, чувства и глупую, нелепую и никому ненужную влюблённость, которую называть этим тёплым свойством кажется кощунством. Это нечто другое. Нездоровое. Так неправильно и неидеально всë сложилось, ведь имелся чёткий и ясный план, гармонично вписывающийся в уже имеющийся сюжет, но Нами хаос сама по себе. Она хаотична и непредсказуема, пока не позволит кому-нибудь дать себя поймать. Она дикая и неуправляемая, сложная загадка, желающая уничтожить все законы и правила, что создают логику и здравомыслие. Ташиги смотрит на эту бурю и не может не признаться, что хочет окунуться в неë, прочувствовать этот заряд и, возможно, выжить после этого. Нами протягивает ей записку. – Прочти! – Я не могу, – твёрдо говорит Ташиги, качая головой. Ей холодно. Плечи дрожат, ноги постепенно теряют чувствительность, а Нами хмурится и, убирая кусочек бумаги куда-то в джинсы, берёт Ташиги за замёрзшую руку и ведёт в противоположную сторону от моря. Ступни ступают по неприятно мокрому песку, по которому плещется мороз. Ташиги не задаёт вопросов, но в голове уже складывает детальки и кубики, выбирая лучшую стратегию защиты и побега, когда задумывается о том, что кто-то уже знает о них. Это с самого начала не имело счастливого финала. Рядом с Ташиги никогда такого не будет, от того ещё больнее признавать, что Нами имеет возможность после всего этого вспомнить всë с улыбкой, а не горечью, оседающей на хрупких рёбрах. Опуская взгляд на талию Нами, Ташиги замечает ещё одну татуировку. – У тебя татуировка сердца над ягодицами? – спрашивает мечница с улыбкой. Нами не краснеет, не смущается, но поворачивается чтобы с широкой улыбкой заявить: – Она у всех членов моей семьи! – столько любви и гордости в этом голосе, что Ташиги невольно пытается вспомнить, а говорила ли она когда-нибудь так о Зоро. Ладонь Нами холодная, и это неправильно до одури, поэтому Ташиги чертовски жалеет, что перестала носить излюбленные перчатки и дублёнку. Не чувствуя знакомого тепла, мечнице становится плохо и всë вокруг окрашивается в мрачный и неприятный серый, скрывая восходящее солнце за плотными тучами. Они бредут недолго, но этих крупиц времени их уединения хватает, чтобы Ташиги поняла, куда еë ведут. Домой, в излюбленную темницу, в которой она сама себя заперла ещё больше года назад, когда ночью на базе дозора, в холодной и сырой каморке Смокер признавался ей в том, что больше не хочет закрывать глаза, где он исповедовался ей, рассказывая о увиденном, о крови и боли, несправедливости и грязи. Она поставила крест на своей жизни в тот момент, когда предложила своему капитану сыграть свадьбу. Их бракосочетание горело холодом, в их глазах тонули сотни тысяч рыб, в душе прорастали сорняки, на пальцах от колец оставались синяки, но если, если это способно спасти чью-то жизнь, то почему нет? Зоро сказал тогда: – Не пожалей. Ташиги не жалеет. Если бы начала, то никогда не простила бы себе, поэтому она резко останавливается в тёмном переулке, говоря: – Отведи меня к себе, пожалуйста, – шепчет, умоляя. Глаза поднять боится, потому что всё здравомыслие умирает перед Нами и еë улыбкой, которая расцветает на розовых губа. От них тянет сладким алкоголем. – Хорошо, – соглашается она. Они меняют направление и медленно бредут, держась за руки. Тишина обволакивает их ватными объятиями, оберегая от посторонних звуков. Щеки отчего-то краснеют. Ташиги смущается от странных мыслей в голове и голоса, твердящего о том, как красиво будут смотреться тонкие и изящные пальцы Нами на еë шее, груди, животе и между ног. Слюна резко заканчивается во рту, а ладонь непроизвольно сжимает чужую сильнее, но воровка игнорирует это, идя дальше. Проходят минуты, часы. Ташиги прячет лицо за рукой, безуспешно пытаясь скрыть свой румянец, на котором распускаются белые астры. Горячее тело Нами ложится на неë сверху, укрывая их одеялом. Они не целуются, не занимаются сексом, но обычное нахождение на одной кровати ощущается куда интимнее и ближе всего остального, отчего пальцы на ногах поджимаются, голова начинает кружиться, а цветные искры, танцующие танго, прыгать перед глазами. Нами кладёт свою ладонь на щеку Ташиги, шепча: – Расслабься, – глупое пожелание, но Нами даёт ей пространство и некую свободу. Она не давит, как должна, как ей положену, будучи воплощением хаоса. Она нежно улыбается, закрывая глаза. Временное спокойствие и покой позволяют Ташиги рассмотреть девушку перед собой вблизи, сняв с смуглого лица оттенок нереальности. Возможно, она впервые думает о ней, как о чём-то большем, нежели просто беспорядке в еë жизни. Татуировка на правом плече поверх грубого шрама, которого кончиками пальцев касается мечница, не решаясь на большую вольность. Под подушечками приятно скользит кожа, покрытая сотнями других, незаметных шрамов. Один тянется по ладони, другой по шее. Обгоревшие ресницы трепещут. Сейчас Ташиги видит Нами ребёнком, маленькой неуклюжей девочкой с нелепыми вьющимися волосами, большим ртом и ободранными коленками. Весёлый и ясный смех отдаётся в ушах галлюцинацией. На руке у Нами висит золотой браслет. Он блестит, но изнутри потёртый, потемневший, что наводит Ташиги на мысли, тёплые и ласковые, напоминающие объятия брата и его голос, моменты, когда он спасал, когда был рядом, даже если стоило уйти. Может у Нами тоже есть брат или сестра. Ташиги не помнит, где они и как сюда попали, но откуда-то приятно тянет едой и сигаретами, а из окна льётся дневной свет, плавно вальсируя на сгоревших рыжих ресницах. Сон накрывает мечницу, медленно и осторожно, а руки, горячие до боли и слез, но такого блаженства, что хочется умереть, прижимают еë к своей груди. Ташиги чувствует чужое тепло и ждёт, когда оно наконец-то появится в еë душе, когда весь чужой хаос сломает еë, заставит насильно разрушить не только себя, но и мир вокруг ради одной лукавой улыбки. Тепло укрывает их, а тучи на небе сгущаются. Глава VII. Сгоревшие страницы. Ташиги не плачет, когда ей звонит Акаину. Поднимая трубку, она прекрасно понимает, что услышит – за последние несколько лет она научилась угадывать каждую реплику адмирала настолько хорошо, что необходимость находиться на собраниях отпала – и по ту сторону первое, что ей говорят, это: – Не думаешь вернуться в Дозор? В голосе ни сочувствия, ни сострадания, ни горькой жалостью, от которой внутренности начинают гнить. Ташиги вытирает плечом нос, чётко и как на учениях говоря: – Я подумаю. Акаину ненавидит неопределённость. Либо ты свой, либо чужой. Ташиги никогда не была своя, но идея держать еë при себе казалась наиболее безопасной, чем позволить ей разгуливать на свободе. Сила еë воли, над которой она держала очень хрупкий контроль, вводила людей в ступор, недоумение, сменяющиеся быстрым потоком животного страха. Восхищение, которого она так сильно жаждала в детстве, подобно солнцу, Ташиги отбросила на задний план. Ей хотелось иметь дом на базе Дозора, знать, что слезы, которые она может там пролить, никогда не будут использованы против неë самой. Но мир жесток и его любовь не проявляется в той боли, которую он наносит. Ташиги никогда не будет любима миром. Ни в какой вселенной, существующей или нет. Страх, бурлящий в чужой крови и запятнанных слезами глазах, вызывал некое отвращение. Акаину спрашивает: – Что собираешься делать? Незамедлительно получая ответ: – Устраивать похороны. Ташиги бросает трубку. Со злостью от сломанного стола разлетаются щепки, а фарфоровые осколки кружки покоятся около ног, впиваясь острыми концами. Кровь ярко контрастирует на фоне светлой кожи, вызывая сначала в потоке бушующих эмоций мысль стереть еë, а после – посмотреть, насколько волосы Нами ярче неë. Глупое желание, распирающее грудь, неуместное, слишком романтичное – искать во всём объект воздыхания – и до боли нужное. Хочется отвлечься, позволить внутреннему океану разлиться, разбушеваться грозам и штормам, убить сотню китовых акул, чтобы ни одна из них не смогла напомнить о деткой беспечности. Ташиги безумно хотела почувствовать аромат мандаринов и алкоголя около себя, но единственное, что она ощущала – запах гари. Держа в руках куртку Смокера, мечница подносит еë к лицу, вдыхая сигаретный дым, пропитавший грубое изделие полностью, до каждой ниточки и шва. Сигареты в запасных отсеках бережно остаются на месте. Угли волочатся под ногами Ташиги, сожалея ей. Они расступаются, отбегают к соседним стенам, ощущая волю, которую направляют на одного конкретного человека. От кольца на пальце хочется избавиться. Сжечь, выкинуть, может продать. Всë, что угодно, лишь бы не видеть его и не чувствовать новые ожоги, не заживающие месяцами. Ташиги хочется думать, что они растут на еë пальцах, а не в сердце. Пальцы можно исправить, а вот глупый орган кровообращения – нет. Зоро стоит у какого-то прилавка, кивая сестре. Замечая на еë плечах знакомую куртку, он никак не комментирует это. Молчание большим комом застревает между ними. От Зоро несёт виски, родным и знакомым запахом, который хочется обнять и засунуть в грудь, чтобы хоть что-то заполнило ноющую пустоту. Глаза сверкают, отражая закатный свет. В оранжевый превращается всë вокруг: от замка королевы до далёких гор. Распускаются тёплые улыбки прохожих, лёгкая музыка играет из окон, где танцует милая пара, зажигаются свечи, а люди, смеясь, несутся в сторону главной площади. Дети играючи тянут родителей за подолы одежды, тёплыми глазами глядя на них, жёлтым светом озаряются столовые и драгоценные камни, висящие на шторах, в чужих лицах читается счастье. На фоне города Ташиги слишком холодна, тёмная и неправильная, с курткой с следами крови и серы, с катаной, предвещающей смерть, с красными и опухшими глазами, в которых вянут цикламены. Еë походка прямая, ровная, руки на дрожат, но взгляд выдаёт еë. Очки, сняв которые можно было бы раствориться и исчезнуть, отражают всю тяжесть души. Зоро смотрит спокойно, когда предлагает ей сигареты – Ташиги не знает, чьи они, но еë брат никогда не курил, поэтому предполагает, что это вещица его личной трагедии –, но она отказывается. Что-то схожее с теплом мимолётной птицей проскальзывает на лице напротив, но Зоро вновь разворачивается идя в сторону додзё, пока мечница не хватает его за руку, ведя в правильном направлении. Кожа мечника горячая, и это не должно, но успокаивает Ташиги, еë мысли, прыгающие лягушками, сердце, пропитанное чужой доброй ложью. Они так и идут около часа, поднимаясь по гре в додзё: Ташиги впереди, ведя, и Зоро за ней, не сопротивляясь. Он мог бы нести сестру, обнять или в успокаивающем жесте провести по волосам широкой ладонью, но не делает этого. Ташиги ненавидит жалость, ненавидит быть слабой, ненавидит себя за неспособность спасти и помочь всего-лишь одному человеку. Ненависть тянет еë вниз, но она продолжает подниматься вверх, крепко сжимая тёплую ладонь. И когда Зоро сжимает еë крепче в ответ, то чувствует огромный прилив слез, с которыми из глаз поплывут сотни тысяч рыб и китов, разбивающийся об щеки и тонкий подбородок, согревая его. Неважно, кто увидит, неважно, кто узнает, поэтому Ташиги позволяет себе заплакать, впервые за последние сутки. В додзё темно. Прислонившись к стене и глядя на улицу, Ташиги слышит вопрос: – Ты уверена, что он жив? – Зоро с ловкостью создаёт уют в их временном убежище, заправляя футоны. – Да, – отвечает мечница, поворачиваясь к морю обратно. Сразу вспоминается Нами и еë добрая улыбка. Так не улыбаются покойникам, не улыбаются людям, которых ненавидишь, не улыбаются мужьям женщин, с которыми целуешься до крови и звонкого, отбивающего барабанные ритмы где-то в венах смеха и нелепых объятий. Ташиги понимает, что Нами знала Смокера не только по вырезкам из газет. Проводя ладонью по глазам, смаргивая выступившую влагу, мечница пропускает первые капли дождя. Они бьют по старому дереву, на котором вырезаны инициалы семейства Ророноа, острым камням и башням Смокера. Влага скользит по ладони Зоро. Всë окрашивается в холодный голубой, переливающийся во всех отражениях неба. Море, спокойное и далёкое, становится очень тёмным, подражая гуляющим тучам, которые весело кружат в танце. Оранжевый пропадает со всех людей, Ташиги чувствует это. Холод накрывает Арабасту, нависая над ней тёмным небом и надвигающейся грозой, которая, сверкая синими лучами, способна уничтожить тепло здешних пейзажей. Ташиги, кивая самой себе, говорит: – Случилось что-то хорошее, – и Зоро с ней соглашается, потому что ни одна жизнь не способна выжить, питаясь одним солнцем, сжигающим и высасывающим. Неожиданно на лице Зоро загораются смешинки. Ташиги с удивлением смотрит на яркую и радостную улыбку брата. Она рождает нечто глубокое и большое, больно вцепившиеся когтями в еë мясо, в еë сердце в тот момент, когда Ророноа выбегает на улицу, резвясь под дождём. Он хохочет, ступая босыми ногами по лужам, скользя и падая. Румянец, заботливо нарисованный играющим счастьем, нелепо смотрится вкупе с ободранными пальцами об края скалы. Зоро карабкается по склону обратно, громко хохоча, как маленький мальчик, и Ташиги не замечает момента, когда начинает с теплотой улыбаться. Глава XII. Куина. Виви растягивает на губах уставшую, но счастливую улыбку. В своих руках она держит крохотный кулëчек, в котором младенец сладко сопит матери в обнажённую грудь. Нежные ладони королевы ласково гладят малютку по голове, охраняя хрупкий сон. Ташиги и Зоро стоят перед пастелью Нефертари по стойке смирно, пока она не делает жест рукой, позволяя расслабиться. Первое, что она говорит: – Мне нравится твоя рубашка, – обращается к Ташиги, указывая на цветастую ткань с морем расплывчатых растений. Она смущённо кивает, и еë сдаёт собственный яркий румянец. Виви светло хихикает в кулак, покачивая младенца. Солнце приятно согревает пространство, пляша на дорогом ковре. О беременности королевы не было известно вплоть до рождения наследницы, которая унаследовала яркий цвет глаз от матери. Когда Ташиги вскользь интересуется именем, Виви с широкой улыбкой отвечает: – Лами. Милое, да? – и мечники киваю ей. На балконе распускаются большие и пышные букеты примулы , от которых тянет пыльцой и чем то сладким, а на тумбочке стоят маргаритки, перевязанные атласной лентой цвета мандаринов. Несмотря на свою бледность и нездоровый вид, Нефертари не позволяет приближенным слугам, которые воркуют вокруг неë, взять еë дочь на руки и дать королеве нужный покой. Она также стальным тоном прогоняет абсолютно всех, даже собственного отца из покой, оставаясь с Ташиги и Зоро наедине. Когда двери закрываются, Виви обращает на них свой возбуждённый и игривый взгляд, говоря: – Что думаете о пиратах? – Ташиги не задумываясь, отвечает: – Пираты – наши враги, и мы... Но Зоро опережает еë: – Наши любовники – пираты. Ташиги, шокированная заявлением, забывает о королеве и маленькой наследнице, звонко ударяя брата по макушке. Она поправляет катаны, хмуро глядя на Ророноа, который, кажется, не собирается признавать свою вину. Доверие вещь не безграничная, сложная и попросту слишком хрупкая, подобно фарфоровой вазе, способная разбиться от одного неверного слова. Ташиги не хочет оборачиваться к королеве, зная, что ничего кроме страха не увидит там, потому что пираты опасны, потому что они враги дозора, потому что они рушат Мировое правительство, просто потому что они имеют слишком много свободы, которая течёт по их кровеносным сосудам. Потому что пираты смогут легко захватить власть, если узнают о дочери королевы. Ташиги не хочет потерять свой статус жены вице-адмирала Морского дозора, свои возможности так скоро, но яркий и громкий смех Виви заставляет еë с распахнутыми глазами обернуться. Нефертари весело хохочет, прижимая руку к животу, а другой стараясь закрыть малышке уши. Из больших глаз королевы, девушки, которая остановила революцию, льются от смеха слезы. На еë смуглой коже плохо видно появившийся румянец. Ташиги с удивлением смотрит, как Виви, успокаиваясь, произносит: – Почему Нами соврала мне, когда сказала, что вы очень серьёзные люди? – еë голос полон смеха. Ташиги хлопает глазами. – Нами... Говорила... Вам?... Виви, судя по вытянувшемся лицу, что-то осознаёт, но своего озорства не теряет, а лишь с каждой секундой, проведённой напротив мечников, прибавляет в размерах. – Простите, стоило, наверное, сделать это более... тактично, – говорит Виви. – Нами моя хорошая подруга, поэтому да, она рассказывала мне от тебе. И о брате твоём. Санджи тоже, кстати, не умолкает. В дни моей беременности это было определено не тем, что я хотела слушать, но они такие настойчивые. Ну, вы понимаете... Виви, нежно гладя дочь, подзывает Ташиги к себе поближе, а когда та наклоняется, шепчет, прося: – Станешь телохранительницей моей дочери? – Почему вы не попросите Нами? – это не должно звучать, как недоверие или обида, но звучит, руша что-то внутри. Ташиги прикусывает губу, не опуская взгляда. С печальными глазами, в которых резвятся воздушные медузы, Нефертари говорит: – С ней Лами никогда не будет в безопасности. Виви слишком юна, молода и незрела для королевы, для правительницы целого государства, для той, кому пришлось в кровь стирать колени и ладони, чтобы предотвратить гражданскую войну. У неë детская пухлость на лице, большие глаза и нелепо завитые волосы. Виви больше ребёнок, нежели взрослый. В еë руках должны быть игрушки и дорогие платья с косметикой, может искусно выполненные ножи или редкие виды лошадей. У неë не должно быть глубоких шрамов на животе и руках, не должно быть синяков под глазами и тонны бумаг и договоров. Ей не нужно постоянно быть в опасности, позволяя пиратам находиться в своём дворце, но она позволяет, потому что слишком давно повзрослела. Ташиги видит в еë глазах глубину, спокойное и холодное море, к которому хочется прикоснуться, ощутить временный покой. Виви видимо видит в глазах мечницы что-то знакомое, что-то пахнущее разочарованием и железом, что-то цвета гор и моря, будущее подобно торнадо в Новом мире. Ташиги не знает, Нефертари не говорит, но повисшее молчание напоминает о пренебрежении и предрассудках отца. И, с горечью размышляя, мечница осознаëт, что вероятно отец королевы никогда не говорил подобное дочери, и Виви замечает в очах напротив знакомый острый холод, но улыбается Ташиги так тепло и ясно, что она сразу понимает – Нефертари всегда сияла солнцем, горя всю свою жизнь. Холод в еë глазах успокаивает сгорающую изнутри душу, поэтому, обнимая Ташиги, она нарочно жмётся ближе, давая прочувствовать своë тепло. В конце концов Ташиги соглашается. Стоя поодаль, Зоро спрашивает: – А я? Виви ему весело отвечает: – Телохранителем моих друзей, – так просто и беззаботно. Зоро задумчиво кивает. – Он плохо ориентируется на местности, – говорит Ташиги. Виви хохочет. – Не волнуйтесь. У меня есть отличный навигатор, – с улыбкой отвечает Нефертари. – О, как мило. Ташиги резко поворачивает голову в сторону Нами, которая заполняет помещение внутренним хаосом, разбрызгивая повсюду беспорядок. Она плавной походкой подходит к Виви, ласково целуя ту в макушку и осторожно проводя ладонью по щëчке малышки. – Всë хорошо? Может мне помочь? – спрашивает Нами, и Виви не прогоняет еë, не отталкивает, как других. Она спокойно кивает, но не в сторону ребёнка, а в их. Нами качает головой: – Тебе стоит поспать. – Не думаю, что смогу в ближайшее время, – тихо посмеивается Виви, но под серьёзным взглядом Нами смолкает, пристыженная и осунувшаяся. Рядом с внутренним пожаром Нами тепло Виви кажется совсем лёгким, простым, слабым. – Твоему мужу стоит быть здесь, – Нами укоризненно качает головой, беря ребёнка на руки. Малышка прижимается к груди воровки теснее, не замечая изменений, а Виви благодарно кивает, предпочитая игнорировать реплику Нами. Она зевает, ложась и закрывая глаза, что-то шепча, но Ташиги не может разобрать. Когда воцаряется молчание, Нами с улыбкой гладит Нефертари по волосам, а после, кивая, ведёт мечников прочь из покоев. Коридоры бесконечны, запутаны и длинны, но Ташиги удаётся запомнить расположение всех комнат на этаже с лёгкостью. Играет еë пустой, очищенный разум, в котором бесцельно плещутся мальки. Она смотрит прямо перед собой, сквозь Нами, держась за катану. В конце концов их прогулка, во время которой через витражи во дворце на них льёт ослепительно чудесный свет, перекрашивая их кожу в другие оттенки, заканчивается. Открывая одну из многочисленных дверей, Нами пропускает их в просторные покои. Около кровати стоит мужчина, поджигая сигарету, он направляет взгляд, в котором отражается красивое, живое море, переполненное рыбами, на них и растягивает губы в доброй улыбке. Ташиги узнаёт его быстро. Винсмоук Санджи, наследник Джермы и накама Монки Д Луффи. Он смотрит весело, играючи. Корни его волос чёрные, а сигареты такой же марки, что и у Зоро. – Приветствую, Ташиги-чан, – говорит Санджи. – а где маримо? Ташиги давно заметила, что Зоро отстал от них, затерявшись в коридорах замка Нефертари, но она не собиралась сообщать об этом Нами, которая с раздражением шлёпает себя по лицу, как Лами оказывается на руках у Санджи. Он качает малышку, забавно морщась и смеша проснувшуюся девочку. Ташиги обнаруживает, что ей нравится эта картина, ей нравится видеть солнце перед собой, целых два. Одно доброе, тёплое и несколько колючее и другое, горячее, сжигающее и абсурдное. Нами, несмотря на внезапную пропажу мечника, выглядит расслабленно. Поворачиваясь к Ташиги, она ярко улыбается ей одними губами, от которых пахнет мандаринами. И о Господи, как же Ташиги хочет поцеловать их. Внезапно в окне появляется металлическая рука, а после в покои запрыгивает мужчина, неуклюже падая на пол. Из раны на его целой руке сочится кровь, пачкая гладкий сверкающий пол. Красные волосы стоят торчком, а замечая Ташиги, он со злостью кричит: – Какого чёрта вы притащили этих бешенных сюда?! – он открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, что-то более угрожающе, но рука Санджи, которая надавливает на рану, заставляет его замолчать, шипя сквозь зубы. Это не выглядит хорошо, но Ташиги не спорит с методами этих людей, предпочитая наблюдать. Передавая Лами в руки Нами, Санджи говорит: – Сидеть смирно и не орать, понял? – Завали... – он ругается сквозь зубы, когда длинные пальцы Винсмоука вновь надавливают, пачкаясь в крови, которая алыми маками цветёт на них. – Кидд, во-первых, ты являешься ценным человеком, во-вторых, ты парень моего лучшего друга поэтому прекращай этот балаган и позволь мне позаботиться о тебе, – Юстасс давит кривую усмешку. – пожалуйста. – Конечно, но пусть эти уберутся, – он кивает на Ташиги. – еë бешенный брат пытался меня убить всего из-за нескольких слов! Они сумасшедшие! Санджи вздыхает, но перестаёт тревожить рану Кидда, начиная ласково гладить того по волосам. Сигарета, давно потушенная, была зажата между зубами. Ташиги не позволяет себе произносить слова, но всë таки думает о том, что пират, имеющий награду в один миллиард, делает в замке королевы. Что-то не так. Она задумчиво кивает, решая сегодня же навестить Виви, желательно приватно. Неважно, кто помешает, пусть даже Нами, но Ташиги всë ещё борется не за неë, не за Мугивару. Она борется против всех. Пытается убедить себя, что может победить. Юстасс злобно шипит на какие-то слова Санджи: – Мне плевать, насколько они важны. Они ненормальные! Ты знал, что эта женщина держала катану около горла Акаину?! Она лично пыталась навестить Соколиный глаз! И смогла, умей ввиду! Ей плевать на нас! – Правда? – Санджи выглядит удивлённым. Он поднимает взгляд на неë, улыбаясь: – Не думал, что нам повезёт на такую же сумасшедшую, как наш капитан. – Не обольщайтесь. У меня нет цели помогать или сотрудничать с вами, – холодно говорит Ташиги. Немного подумав, добавляет. – какие бы вы цели не имели. – У нас нет злых намерений, но в любом случае, не нам решать за тебя, – говори Санджи, по-доброму улыбаясь. – а теперь, прекрасные Ташиги-чан и Нами-сан, я предлагаю вам выйти от сюда. И да, позовите Зоро, боюсь, придётся объяснить ему, что он не в том положении, чтобы бить парней моих друзей. – Я всего-лишь сказал, что либо твой парень убьёт его, либо трахнет. Это не повод набрасываться на меня с желанием убить, – слова сочатся ядом, но Санджи лишь смеётся на них, сияя подобно солнцу. Ташиги смотрит на этого человека, видит его взгляд и понимает некую истину. Такому не нужны такие как Нами, не нужен хаос и беспорядок, огонь и засуха. Ему необходимо что-то спокойное, ровное и холодное, чтобы он смог самостоятельно согреть этого кого-то. Позаботиться, подарить себя. Сделать из этого кого-то смысл жизни. Глядя на Нами с любовью, он не желает заполучить еë. Ташиги не может дать хорошее определение этому – она ничего не знает о любви –, но нутром понимает, что назывется это не страстью. От Санджи веет сигаретами и пряными специями, в волосах сверкает пшено, а вокруг цветут подсолнухи. Санджи ощущается теплом и, наверное, Ташиги чувствует, что может доверить в случае своей смерти собственного непутёвого брата этому человеку. И это успокаивает. Закрывая дверь, Ташиги обращает своё внимание на Нами, которая платком прикрывает лицо ребёнка. Малышка сладко сопит. Они идут по дворцу, пока резко не останавливаются. Ташиги ничего не спрашивает, а Нами не говорит. Пурпурные тени, которые ложатся на лицо воровки, делают еë взгляд из-под опущенных ресниц более манящим и чарующим. Волосы красиво обрамляют голые плечи, а ребёнок в руках придаёт ей что-то жертвенное в образ, что-то больное и нездоровое. Нами осторожно достаёт из кармана клочок бумаги, вручая его Ташиги. – Читай. У Ташиги больше нет капитана, нет человека, который запретил бы ей читать его личные письма, нет того, кто тренировал еë и водил по магазинам, позволяя чувствовать себя лучше. Поэтому Ташиги берёт письмо, написанное Смокером и принимается читать. Может проходят секунду, может мгновения, может часы, но всë это неважно, когда взгляд цепляется за одно единственное предложение, после прочтения которого по щекам начинают струиться слезы, горькие и жалкие, такие детские, громкие, но скорченная улыбка на лице доставляет ещё больше боли, которую Ташиги позволяет себе отпустить. Я вернусь, обещаю. Ей хочется смеяться, рыдать навзрыд, сделать хоть что-нибудь, чтобы перестать чувствовать себя такой счастливой, потому что это чувство разрывает еë грудную клетку, вынуждая зажмуриться до белых пятен. Потому что Смокер никогда не будет просто капитаном, просто человеком, который тренировал еë. Потому что Ташиги слишком слаба для признания того, что действительно умеет любить, целиком и полностью, саморазрушающе и горько, как ни у кого не получается. Она поднимает влажные глаза на Нами, которая смотрит с тем, что Ташиги мечтала увидеть хоть на чьем-нибудь лице, покрытом веснушками или шрамами, только в самых светлых снах. Понимание. Нами видит еë, не сочувствуя, а понимая, отчего Ташиги совершает самую большую ошибку в еë жизни, о которой пожалеет, за которую возненавидит себя. Она целует Нами, глубоко и чувственно, ощущая как горячая кожа сильно контрастирует с еë. Это слишком много, и Ташиги плачет, скатываясь в смех, зная, что теперь она навсегда связана с ореховыми глазами и рыжими, подобно мандаринам, волосами. Этот мелодичный голос даёт ей чувство безграничной свободы, попробовав которую Ташиги больше не может отказаться от неë. Это схоже с зависимостью, от которой у неë нет желания избавляться. Она хочет прикоснуться сильнее, вжаться теснее, так, чтобы чужие кости срослись с еë, а губы окрасились кровью. Ташиги мечтает, чтобы свобода, данная ей Нами, стала еë собственной. Ташиги разрушит этот мир и положит его к ногам Нами, потому что та заслуживает своего собственного, а не того, которого желает еë капитан. Мысли путаются, скачут туда-сюда, от чего становится душно. Ташиги знает, что то, что больно теплится в еë груди, перекрывает кислород, режет и пятнает кровью не сердце, а душу, выставляя на показ всу ту грязь и холод, называется не любовью, а как-то по-другому, как-то нездорово. Это что-то убивает еë, когда в глазах Нами рождается самое настоящее безумие. – Я с тобой, Ташиги. Ташиги неожиданно, резко вспыхивает. Что-то знакомое, колючее пробуждается внутри. Ей ужасно хочется, чтобы злость на еë опухшем лице не была такой жалкой: – Если так хочешь быть рядом, то имей честь звать меня Ророноа Куиной, – сжимает плечо Нами до белых пятен, впиваясь ногтями в кожу. Кровь катится медленной дорожкой по предплечью, и сквозь дымку Ташиги различает плач ребёнка. Нами говорит: – Как скажешь, Куина. Куина знает, что будучи сильнейшей, она так легко проигрывает.