***
Дождь нещадно стучит по крышам и подоконникам, оставляет сбегающие вниз подтёки на плотно закрытом окне. Ичиго слегка поводит обнажёнными плечами, чувствуя кожей невесомые прикосновения прохладного воздуха тесной мастерской, бездумно вслушивается в приглушённые звуки летней грозы на полутемной улице. Окно плотно зашторено, а яркий свет неоценимо помогает художнику, однако лишь раздражает чувствительные глаза его несколько смущённого натурщика. Гриммджо всецело вовлечён в творческий процесс — если вначале он изредка поглядывал на Куросаки ничего не выражающим взглядом, то теперь всё его внимание сосредоточено на холсте и красках. Тем более, давящая дождливая погода, которую так терпеть не может Ичиго, благоволит настрою и вдохновению его партнёра. Куросаки нетерпеливо ёрзает, поправляет алый, шёлковый лоскут ткани, свободно лежащий на его бёдрах — «реквизит», радушно предложенный Гриммджо. В таком виде молодой человек чувствует себя донельзя нелепо. И это одна из причин, по которой он до сих пор не соглашался. Мягкая декоративная кушетка теперь кажется жутко неудобной. Он в очередной раз осторожно двигается, стараясь не менять выбранного положения: одна нога закинута на кушетку, вторая расслаблена и касается пола; спину старается держать прямо, хотя мышцы уже порядком затекли, одна рука свободно покоится на бедре, вторая — заведена чуть за спину и служит опорой. — Ну сколько раз тебе повторять? — недовольно и несколько устало обращается к нему Джаггерджак, словно к глупому непоседливому ребёнку. — Неужели так сложно посидеть смирно хотя бы сорок минут? — Не понимаю, почему натурщикам так мало платят, — со вздохом ворчит Ичиго, нахмурившись. Он изначально не был в восторге от этой затеи. Длительное время позировать в костюме Адама, пусть и перед своим возлюбленным — занятие явно не для него. Гриммджо, любящий строгий порядок, навёл максимальный уют в своем рабочем кабинете, но в этой комнате, заваленной красками, холстами, различной литературой, соответствующей тематике, Ичиго чувствует себя инородно, словно яркое солнце на полотне, изображающем ночь. Ему также не нравится лёгкий, не до конца выветрившийся запах красок и лаков, витающий в воздухе. С каждой утекающей минутой он всё больше думает о том, что тратит время на бессмысленное занятие, которое, к тому же, ему очень не нравится. Куросаки всегда был далёк от изобразительного искусства, сколько себя помнит. Тот единственный поход в картинную галерею вместе с Гриммджо оказался тем ещё испытанием, поскольку последний мог подолгу разглядывать одну картину, явно наслаждаясь процессом. Куросаки же терял интерес слишком быстро, и ему оставалось любоваться профилем своего партнёра, наделённым ярко выраженными острыми чертами — такими, как мазки на большинстве его картин. Полностью сосредоточенный, с блуждающим взглядом пронзительных голубых глаз и длинными пальцами, изредка потирающими кожу на подбородке, он выглядит по-особенному загадочно, завораживающе. Подобные моменты совершенно не вяжутся с его импульсивным язвительным характером, что несколько выбивает из колеи, рисуя в воображении образ совершенно другого человека. Ичиго совсем не понимает и не разделяет его увлечений. Однако это нисколько не мешает понимать самого Гриммджо. Из оцепенения выводят грубые прикосновения к плечам и ключицам, покрытым россыпью бледных веснушек. Стоя прямо за его спиной, Джаггерджак наклоняется к уху, чувствуя, как он мелко вздрагивает под его пальцами. — Вот и обещанный массаж, — тихо усмехается Гриммджо, понизив голос чуть ли не до утробного рычания, что непременно действует на Куросаки, отдаваясь сладостным, но пока ещё легким напряжением внизу живота. — Слишком много негативных эмоций, которые выражаются через твоё тело. Расслабься. — По-моему, это оказывает обратный эффект, — замечает Ичиго, чуть запрокидывая голову и растворяясь в умелых, немного резких движениях. Гриммджо уделяет особое внимание изгибу шеи и затылку, плавно спускаясь по позвоночнику к особенно чувствительному месту между лопатками — одной из его эрогенных зон. Куросаки дышит глубже и чаще, закрывает веки и слегка прикусывает щёку с внутренней стороны, сдерживая неумолимо нарастающие инстинктивные порывы прогнуться в пояснице. Джаггерджак вновь склоняется к его уху, чувствуя, как колючие, рыжие волосы щекочут кончик его носа. — Может, мне прекратить? — игриво интересуется он, растягивая губы в самодовольной улыбке. — Нет, — бездумно шепчет Ичиго, с помощью одного единственного слова подавляя стон удовольствия, настойчиво рвущийся наружу. — Как знаешь, — хмыкает Гриммджо и выпрямляется, всё ещё поглаживая покатые плечи своими шероховатыми ладонями. Одной рукой он легонько обхватывает его шею, затылком прижимая к обнаженным мышцам пресса, который не скрывает расстегнутая белая рубашка. Ичиго распахивает глаза и замирает в ожидании, чувствуя слабую хватку пальцев на своем горле. Гриммджо обожает доминирование и грубый секс — всё, что так неприемлемо для Куросаки. Это и стало камнем преткновения в окончательном решении попробовать что-то построить. Но, к счастью и удивлению Ичиго, Джаггерджак был не против частично отказаться от своих предпочтений, оставляя только то, что допустимо. Так им и удалось договориться. Как оказалось, весьма успешно: они в отношениях уже больше года, не испытывая особых трудностей друг с другом. — Ложись на живот, — просит Гриммджо, неохотно заботясь о том, чтобы это не прозвучало как приказ. Прежде, чем убрать руку, он чувствует, как адамово яблоко перекатывается под пальцами. Ичиго опускает взгляд и лишь сейчас в некотором смятении замечает, что ткань полностью сползла на пол, выделяясь ярким, бесформенным пятном на сером ковролине и оставив его обнажённым. Джаггерджак видел его таким бесчисленное множество раз, но это никак не способствует исчезновению природной стеснительности парня. Куросаки несколько неуклюже двигается и делает так, как он просит, со смутным волнением ожидая дальнейших манипуляций. Подбородок кладёт на сложенные друг на друге ладони, чтобы удобнее лежать. Он вздрагивает, когда нечто прохладное и влажное касается его спины. Судя по тонкому шлейфу аромата, Гриммджо решил использовать масло. Они приобрели его, когда Ичиго всё чаще начал просить сделать ему массаж, как только открыл для себя этот неожиданный талант Джаггерджака. Он и сам не заметил, как прикрыл веки и начал расслабляться под натиском сильных рук. — Ты никогда не упоминал о своих прошлых партнёрах, — начал Ичиго, как всегда, не подумав, — но, должно быть, они многое потеряли после расставания. — Нашёл, о чём говорить. Ещё бы спросил, какой у меня натуральный цвет волос, — бросает Джаггерджак обманчиво небрежно и беспечно, однако по сбившимся движениям можно понять, что тема им не приветствуется. — Любишь же ты портить хорошие моменты. Если так хочешь, расскажу в другой раз, когда будет подходящая ситуация, — он заканчивает разминать поясницу и вновь скользит вверх к лопаткам и плечам. Ичиго несколько удивляет, что мужчина оставил без внимания всё, что ниже пояса, даже не удостоив похабным комментарием, что обычно в его стиле. Теперь же это больше походит на обычный приём в массажном кабинете. — И с чего ты вообще решил, что я когда-либо заводил серьёзные отношения? — вопрос кажется риторическим и потому звучит гораздо тише, будто произнесённый неосознанно, в глубокой задумчивости. — А разве нет? — проиграв неравный бой с собственным упрямством, Куросаки всё же не желает перевести тему. Ему интересно. И это отнюдь не праздное любопытство. Ему слишком нравится изучать саму личность Гриммджо, оказавшуюся неожиданно сложной, многогранной и со множеством потайных неисследованных углов. Однако Джаггерджак, пресекая всякую нетерпимость, позволяет ему узнавать себя постепенно, открываясь ровно настолько, насколько сам считает нужным. «У них ещё много времени», как сказал он однажды. Впрочем, Ичиго и сам понимает, что дело тут не в отсутствии доверия. Всякую хорошую картину, как и книгу, следует читать, не торопясь, проникая в самую суть и растягивая удовольствие. С людьми также. — Забей, — Гриммджо прерывает дальнейшие расспросы в своей обычной манере, и Куросаки ничего не остается, как вновь раствориться в приятных ощущениях, которые следуют сразу же после лёгкой боли, когда задеревенелые мышцы наконец начинают расслабляться. Он не знает, сколько ещё длится эта уютная тишина, но его резко и бесцеремонно выдергивают из омута эйфории и переворачивают на спину, нависая сверху. Ичиго мгновение растерянно смотрит на Джаггерджака, а затем глухо усмехается, запуская пальцы в его непослушные волосы. — Я уж успел подумать, что перестал тебя интересовать. — Работай больше, Куросаки, и тогда всякая чушь перестанет лезть в голову. — Ради меня даже картину готов оставить незавершённой? — Ичиго игриво щурится, изображая недоверие. Гриммджо тянется губами к его шее, но отстраняется, всё же решив ответить на вопрос. — Не обольщайся. У меня уже почти всё готово. Куросаки приподнимает брови в изумлении. Он всегда поражался и даже несколько завидовал его бешеной работоспособности. Короткие настойчивые поцелуи сбивают мысли, путают их в клубок. Ичиго выгибается навстречу, всё больше распаляясь и подставляя тело под ласки. — Я добавлю в эту занятную композицию себя, когда мы с тобой закончим, — Гриммджо широко и предвкушающе улыбается, на секунду отстранившись и заглядывая в его глаза. После чего, пресекая всякие возражения, вновь сминает его губы глубоким поцелуем, попутно стягивая с себя одежду.好みの違いと運命の類似性について
2 апреля 2024 г. в 17:30
Пальцы, держащие тонкую кисть, вздрагивают в такт приглушенному хлопку входной двери. На холсте мгновенно появляется лишняя линия, и Гриммджо несколько секунд хмуро смотрит на неё, прежде чем прикрыть глаза и откинуться на мягкую спинку удобного кресла. Он обязательно найдёт способ органично вплести это «временное недоразумение» в общую паутину зарождающегося шедевра, а пока стоит сосредоточить внимание на другом. Вообще, он терпеть не может, когда его отвлекают от работы, но Джаггерджак хотя бы в мыслях перестал отрицать то, что один человек всё же является исключением. Острые, колючие углы зарождающегося раздражения постепенно разглаживаются, превращая его в тягучее, обволакивающее предвкушение. Глаза безотчётно цепляются за часы, висящие на стене по правую руку. Двадцать-тридцать. Его сосед по квартире оказался достаточно педантичным. Однако это не отменяет того факта, что они не виделись с раннего утра, когда рассвет золотит тёмно-синее небо, раскинувшееся над оживающей июньской Каракурой. В это время Гриммджо только начинает варить себе кофе, наполняя его глубоким ароматом тесную, старенькую кухню, а Ичиго сонно и нехотя обувается в прихожей, готовясь идти на стажировку в больницу. В голове возникает отчего-то постыдная мысль, которую хочется развеять: он уже успел соскучиться.
Мужчина в несколько больших шагов преодолевает светлую, пыльную комнату, которую он практически с боем присвоил себе и оборудовал под личную мастерскую. Сюда было запрещено заходить всем, кроме Ичиго. Частый визит друзей последнего — ещё одна вещь, которая раздражает его. Джаггерджак с шумом распахивает хлипкую, деревянную дверь и выходит в узкий, полутёмный коридорчик, фокусируя взгляд на фигуре, сгорбившейся в прихожей над домашней обувью.
— Ты, как всегда, вовремя, Куросаки, — звучит протяжное своеобразное приветствие.
Гриммджо ответные слова не нужны. Он оказывается рядом с Ичиго стремительно и поднимает его так, чтобы их лица стали на одном уровне, сминая в кулаке ворот его идеально белой футболки. Куросаки прикрывает глаза, растворяясь в теплоте и влажности настойчивых губ, которые способны бесцеремонно прервать любой разговор вне зависимости от степени его важности. Гриммджо грудью и животом вжимается в своего партнёра, через слои одежды чувствуя жар и мягкость чужого тела, вздрагивающего и лениво двигающегося в его крепких объятиях. Широкими ладонями он скользит по спине Ичиго, забирается под одежду, легонько проходя кончиками ногтей по гладкой коже и продолжая сминать губы. Куросаки, несмотря на скопившуюся в мышцах и разуме усталость, отвечает охотно и жадно, оглаживает его бока, руки, шею и останавливается на затылке, вплетая пальцы в отросшие волосы, выкрашенные в притягательный, но неестественный голубой.
— Не понимаю, почему ты никогда не можешь просто сказать словами, что скучал, — сбивчиво и вполголоса говорит Куросаки, когда они обоюдно решают отстраниться, пусть и временно, — ведь твои действия гораздо красноречивее слов.
Гриммджо скептически фыркает и закатывает глаза, направляясь в гостиную и всем видом давая понять, что не намерен продолжать этот глупый разговор. Ичиго мягко улыбается, скользя взглядом по его плечам и бёдрам. Что и требовалось доказать. В этом весь Гриммджо. Своенравный, циничный, по большей части неисправимый. И вместе с тем полностью принятый, родной, привычный, будто все прошлые жизни коротали вместе.
Не даром говорят, что талантливые люди имеют сложный, отчасти невыносимый характер. Гриммджо как раз из их числа. Он признанный гениальный художник в жанре тёмного фэнтези. Вспыльчивый, язвительный, собственнический, но в глубине души заботливый, ревностно оберегающий тех, кто дорог. Сложный характер. Гений, и этим всё сказано. Наряду с увлечением холодным оружием и боевыми искусствами он особенно интересуется Фрейдом и культурой древнего Египта. Человек-противоречие с противоречивыми увлечениями.
— Сделаешь мне массаж? — мягко спрашивает Ичиго, заглядывая ему в глаза. Они устраиваются на небольшом диванчике в гостевой комнате перед включенным телевизором, по которому, как всегда, нечего смотреть, кроме скучных новостей про экономику Японии. Оба не любят цифры, хотя с ними плотно переплетена жизнь каждого человека. Дата рождения, школьный рейтинг, баллы на экзаменах, размер заработной платы, даты, связанные с родными людьми.
— Пусть его тебе делает та деваха, которая никак не может от тебя отлипнуть.
Ичиго понимает, что Гриммджо не злится, но говорит это из вредности, чтобы в очередной раз поиграть на его нервах.
— Оттягиваешь неизбежное, — шутливо констатирует Куросаки, полностью уверенный, что его просьба в конце концов будет исполнена и, скорее всего, в самый неожиданный момент. За всё то время, что они знакомы, он неплохо успел изучить своего партнёра.
Их знакомство произошло не совсем стандартно. Неплохо зная английский и немецкий, Ичиго в то время подрабатывал переводчиком и никак не мог добиться от Гриммджо разрешения для своего издательства на перевод его статей о творчестве Рафаэля Санти. Встретиться им удалось лишь благодаря находчивости и упрямству Куросаки, причём именно наглость последнего и заинтересовала Джаггерджака. Всё прошло не так гладко, как хотелось бы: после конфликта и вопиющей бестактности гения, смешанной с эксцентричностью, остался неприятный осадок, разрешение получить так и не удалось, однако они произвели такое неизгладимое впечатление друг на друга, что повторная встреча не заставила себя долго ждать. В следующий раз они пересеклись уже в магазине одежды, притом совершенно случайно, но полностью удостоверившись в желании видеть друг друга вновь.
Гриммджо с рождения сирота, воспитанный в детском доме. В Японском обществе этот статус может быть основанием для дискриминации как в карьере, так и в процессе социализации, как бы абсурдно это не звучало. Джаггерджак не любит подробно рассказывать о своем прошлом, впрочем, Ичиго и не настаивает, вместе с тем всегда готовый выслушать. Как и Гриммджо, Куросаки в детстве и юности пришлось несладко из-за травли в школе, несмотря на то, что у него есть любящие родные, готовые в любой момент защитить и поддержать. Но он никогда не позволял себе жаловаться, приравнивая это к проявлению слабости. А причина такого непринятия самая что ни на есть смехотворная — его цвет волос, который, к слову, нравится Джаггерджаку с его тонким чувством прекрасного. Они были оба несправедливо и беспричинно отвержены обществом. Оба подверглись дискриминации. Оба недоверчивые, относящиеся к окружающим людям с настороженностью, в любой момент ожидая удара. Непривыкшие полагаться на других и всегда готовые защищаться, приучившиеся решать свои проблемы самостоятельно. Несмотря на то, что с течением времени всё изменилось, те события оставили неизгладимый след на их психике, который периодически даёт о себе знать.
Ичиго один раз спросил о единственной татуировке в виде цифры шесть под небольшим наклоном, набитой на пояснице Гриммджо. Тот в своей манере отшутился: он «ещё не успел набить девятку, и тогда бы она означала его любимую позу в сексе». По его реакции Ичиго понял, что значение она имеет огромное, но с ней связан не лучший период его жизни. Позже он узнал, что Джаггерджак сменил шесть приёмных семей, каждая из которых вновь возвращала его в детский дом, жалуясь на «полную неуправляемость». Сам же Гриммджо, будучи свободолюбивым, остался доволен тем, что ни у кого так и не получилось «его выдрессировать». Формулировка заставила тогда Ичиго поморщиться, однако это не уменьшило сочувствия к партнёру, а интуиция подсказывала, что те семьи были не такими уж и правильными, не говоря уже об идеальности.
В более зрелом возрасте, вылечившись от наркозависимости и найдя отдушину в искусстве, Гриммджо рисует сюжеты о непредсказуемом море с мрачными бушующими водами, о затонувших кораблях, бескрайней ночной пустыне, готовой своей песчаной бурей поглотить всё, что встанет на её пути. Любит он также и чёрно-белые портреты, изображающие неизвестных, рождённых в его фантазии, людей и диковинных чудовищ, которые удерживали внимание своей ужасающей притягательностью.
Гриммджо встает и направляется на кухню.
— Заварю нам чай.
— И когда же ты исполнишь мою просьбу? — Куросаки притворно заискивающе смотрит ему в след. Для обоих это забавная, незатейливая игра.
— После, — он на мгновение оборачивается, не тая хищной улыбки, — после того, как наконец разрешишь тебя нарисовать.