***
Среди темноты медленно проступали очертания какого-то воспоминания: мягким светом, льющимся из окна, и ощущением чужих тёплых рук на собственном теле. Ювелир лежал у брата на плече, тесно прижавшись к нему. Этот день он хорошо помнил — день, когда они попрощались. Перед расставанием (последним, он уже тогда знал, расставанием) хотелось его тепла взять так много, как только можно. И он беззастенчиво просил ласки, игриво пальцами водил по груди Конструктора, льнул к нему, чувствуя его руку у себя на пояснице. Брат молчал. Ещё не пришло время говорить о прощании, не пришло время для серьёзных разговоров, они просто нежились вместе, не желая думать о будущем, которое уже маячило над ними. Ювелир казался беззаботным, не открывая ему того, о чём думал на самом деле. Тогда, в объятиях Конструктора, он знал, что у них больше не будет возможности вот так наслаждаться компанией друг друга. Они исчерпали отведённое им время. Мир исчерпал своё время. Лежа у брата под боком, Ювелир улыбался, поглядывая на него довольным взглядом; и вместе с этим — где-то глубоко внутри — пытался смириться с тем, что у них нет будущего. У него не должно быть слишком личных привязанностей, он — лишь функция, и на что-то надеяться с его стороны было величайшей глупостью. Но он надеялся — пусть и не так отчаянно и наивно, как надеялся Конструктор. Брат пытался идти против всех, против мира, против его правил, его амбиции были крайне велики. И его амбиции в конце концов его погубят, а он, как бы ни хотел, как бы ни надеялся, не сумеет его остановить. Конструктор пытался его обмануть так же, как и всех остальных. Говорил, что ему нужно ненадолго отлучиться из Храма, а потом он вернётся и что-то неизбежно изменится. Он казался очень серьёзным, и вместе с тем он выглядел таким воодушевлённым, словно то, о чём он говорил, было делом всей его жизни, самой долгожданной идеей, которая вот-вот должна была воплотиться в жизнь. К этому он шёл с самого начала. Потому, что считал это правильным и справедливым, потому, что этого хотел, потому, что был уверен в том, что имеет право принимать такие решения. Если он чего-то очень хочет — остановить его невозможно, он никого не станет слушать и всё равно сделает так, как считает нужным. С его упрямством и самоуверенностью даже Ювелир не мог совладать. Его руку Конструктор вдруг перехватил, отнимая от собственной груди, и со всей нежностью, на которую вообще был способен, оставил лёгкий поцелуй на его запястье. Ювелир протестующе дёрнул рукой, сверкнув на него насмешливым взглядом, но почти сразу сдался. — Ну хватит, что за глупости, — с совершенно неискренним укором сказал он, не переставая бесстыдно улыбаться. Конечно, он не возражал. Ему просто надо было добиться от брата какой-нибудь ещё реакции. Пока у них ещё есть немного времени, а у него — надежда. — Не притворяйся, будто тебе не нравится, — ответил ему Конструктор и словно в отместку больно ущипнул за бедро. Ювелир тут же возмущённо вскинулся и попытался отпихнуть его от себя, как будто совершенно не хотел допускать подобного обращения с собой, но брат прижал его к себе, обнимая за талию и удерживая за руку. Даже теперь его тянуло дурачиться. Ювелир сопротивлялся лишь для вида — и даже хотел начать спорить, но Конструктор предусмотрительно заткнул его поцелуем, сжимая его в объятиях так крепко, что нельзя было ни вдохнуть свободно, ни пошевелиться. Отпустил только тогда, когда он расслабился и прекратил попытки вырваться. Ювелир улыбался ему самой довольной бесстыдной улыбкой из возможных, облизывая губы. — Тебе ещё не хватило?.. — с лёгкой угрозой спросил Конструктор, поймав его руку где-то у себя на животе. Ювелиру просто нравилось его дразнить; последствия его бесстыдных выходок на удивление оказывались весьма приятными для них обоих. — А что, на большее твоих сил не хватит? Какая жалость, — поддел он брата с притворным разочарованием, продолжая навязчиво прикасаться к нему. Так хотелось задержать его рядом подольше, хотя бы немного оттянуть неизбежное; хотелось быть беззаботным, хотелось верить брату, верить в его идеи так же, как он сам верил, верить в то, что для них возможно что-то иное. Ювелир прижимался к нему и хватался за него — потому что отчаянно боялся его потерять. Но все переживания он скрывал за бессовестной улыбкой, с которой он приставал к Конструктору вопреки тому, что его тело ещё хранило на себе следы недавней близости. — Заткнись и не провоцируй, — ворчливо ответил Конструктор, но замолчал сам, очарованный его улыбкой, которая отражалась и в его бездонных бирюзовых глазах, пусть за ними и не было того особенного света, что всегда манил его. Он задумался о том, что именно ради этой его улыбки он решился идти против Храма и мира, не допускающего их счастья, и ради того, чтобы вернуть его глазам свет. — Знаешь, — несколько растерянно из-за собственных размышлений заговорил он, чувствуя себя неловко из-за того, что о чувствах у них говорить было не принято, и он не был уверен, что Ювелир его поймёт, — я бы хотел всегда видеть тебя таким, чтобы ты всегда так улыбался, — ему показалось, что это прозвучало слишком глупо, он сам удивился этому своему внезапному сентиментальному порыву, потому поспешил исправить ситуацию, пока ещё не поздно. — Сил уже нет на твою страдальческую морду смотреть. Ювелир, выслушав его до конца, рассмеялся и спешно изобразил обиду, бросив небрежно: — Будь моя воля — вообще на твою рожу противную смотреть не стал бы. Конструктор тут же вспыхнул: — Это моя-то рожа противная? Ты свою когда в последний раз видел, гадёныш? В действительности этот дурацкий диалог помог им обоим избавиться от странной неловкости. Ювелир не ожидал от него всех этих откровений, и, на самом деле, они были ему приятны, но он не знал, как на это ответить. Обмен колкими фразами всегда был проще, и показывать друг другу участие таким образом получалось лучше. Тем не менее, он понимал, что Конструктор имеет в виду. Он был слишком ревнив и эгоистичен, чтобы пожертвовать им, поэтому жертвовал собой и миром — жертвовал ради любимого брата, которого не хотел отдавать, которым не хотел делиться. Он заблуждался, даже не зная об этом, и сам толкал себя к пропасти, не подумав о том, что вслед за ним туда рухнет и Ювелир, и весь мир с каждой его живой душой. Когда-то он думал, что Конструктор ищет лишь свет вдохновения, которого лишился в тот момент, когда изменилось нечто очень важное. Что он нужен ему лишь для этого — и он хватается за него только потому, что надеется однажды вернуть себе то, в чём так нуждается. Не за личность — за предназначение хватается, снова и снова вырывая его из омута смерти, даже когда казалось, что все его шансы исчерпаны. Нет и не может быть искренних бескорыстных чувств между демонами, в чьих руках судьба мира. Ювелир знал, что для брата он лишь инструмент, не привязанный к его нынешнему телу или личности, не зависящий от его памяти и опыта, необходимый для того, чтобы в нужный момент пожертвовать им. Однако в этом всё же было противоречие: если бы это было так, Конструктор не оберегал бы его так ревностно от смерти, словно для него эти память и опыт действительно имели значение. Он любил в нём его, а не предназначение Ювелира. Это открытие для первого из нерождённых стало особенно… тёплым; отозвалось где-то в груди так, словно там могла быть душа. Просто потому, что для него в мире никогда не было места — нигде, кроме как подле Конструктора, который убеждал его: ему не нужен никакой другой демон, и никакое другое существо он никогда не назовёт братом. Ювелир позволил себе поверить ему. — Поцелуй меня ещё раз, — попросил он, ничуть не стесняясь. Совсем скоро им придётся попрощаться. Ювелир хватался за последние мгновения, которые у них были для друг друга. — Ладно, иди сюда, — Конструктор недовольно завозился, возмущаясь его наглостью, но притянул его к себе и поцеловал, обнимая за талию. А тот уцепился за него изо всех сил, не желая отпускать, за его плечи держался так крепко, что едва ли получилось бы его оттолкнуть, и целовал в ответ отчаянно, как в последний раз. Ювелир прикрыл глаза, пытаясь совладать с гнетущим предчувствием и позволить себе расслабиться, чтобы насладиться его близостью, какой он больше не сможет познать. Брат гладил его по щеке, смотря на него взглядом, полным обожания. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, и я сделаю для этого всё, что только могу, поверь, — выдохнул в отчаянии Конструктор, уткнувшись ему куда-то в плечо. Ювелир с горькой усмешкой приласкал его по голове и ответил спокойно: — Я знаю. И среди образов этого воспоминания он нашёл один особенный — то, с какой надеждой брат улыбался ему, словно вернулся в те времена, когда в нём одном находил вдохновение. И тогда, он знал, Конструктор смотрел на него так потому, что действительно любил и действительно желал найти для них счастье, отказавшись принять неизбежность того, что это невозможно.***
Ювелир в одиночестве сидел на крыше Храма, обняв себя за плечи и ёжась от холода, и бессмысленно смотрел вниз, на открывавшийся ему пейзаж огромного неспящего механизма, который, в конце концов, их всех похоронит по очереди. Никто не видел его скорби и печали. Он и сам сомневался в том, достаточно ли скорбел. Всякая мысль о Конструкторе — о том, которого он знал, которого любил и с которым ему даже не позволили проститься — тонула в бесконечной тьме. Он долго чувствовал себя преданным: Часовщиком, Драконом, Сотворителем. Конструктором, в конце концов, посмевшим умереть за свои амбиции и оставить его. Ювелир был уверен, что в случае его смерти последует за ним, потому что так должно быть. Что если любимый брат умрёт, ему не будет так больно, потому что его больше не будет, ведь их жизни неразрывно связаны, и он умрёт тоже. И он хотел. Когда понял, что они все — и брат, и друг, и бог — предали его, каждый по-своему — лишив его самого близкого существа, даже не сообщив ему о его смерти и не позволив достойно попрощаться, сохранив жизнь ему вопреки уговору, — Ювелир подумал о том, насколько на самом деле он одинок, и о том, что для него в мире действительно больше не осталось места, и тогда он хотел принять смерть добровольно, стереть все воспоминания, всё, что касалось его нынешней личности, отпустить их общее с братом прошлое окончательно в небытие и потеряться в нём, в конце концов, самому. В последнее время часто он вот так, наедине со светом призрачной Луны (Луны, которую Конструктор задумал и собрал собственными руками), сбежав от всех и от всего, наблюдал за течением жизни, частью которой не был и не мог стать. Новый демон, пришедший на замену его взбалмошному брату, неустанно пытался наладить с ним контакт и заслужить его внимание. Всё в нём было чужим: наблюдая за ним со стороны, Ювелир отчаянно искал в нём родные черты и привычки, и разочаровывался снова и снова, так ничего и не обнаружив. Его воли не хватило на то, чтобы принять Конструктора таким, каким он был теперь — потому он избегал и игнорировал его, держался на расстоянии и вёл себя холодно и сдержанно, не задумываясь о том, что он может ранить его чувства. В конце концов, это больше не был его брат, с которым они столько лет шли плечом к плечу, вместе переживая и горести, и радости. Чем больше проходило времени, тем труднее было справляться со всем тем, что он так старательно подавлял в себе, изображая спокойствие и равнодушие. Должно быть, со стороны казалось, что смерть брата никак не отразилась на нём, что он слишком быстро смирился и пережил, но всё это было лишь видимостью, создаваемой им самим. Ювелир переживал тот день снова и снова бесчисленное количество раз, зная, что он мог поступить иначе и изменить всё, если бы только захотел. Он чувствовал, что не имеет права скорбеть по Конструктору, ведь это он был непосредственно причастен к ней своим предательством. И всё равно — его тоска была невыносима, а ещё невыносимее было скрывать своё истинное состояние. Конец — такой, какой был предопределён ещё в момент создания мира — уже отчётливо маячил впереди, а Ювелир просто следовал по тому пути, по какому должен был, чтобы этот конец наступил. … и среди света высоких звёзд искал мгновения памяти, которые мог сохранить теперь лишь он один.***
Прощались они тепло, но сдержанно. Конструктор ему обещал, что это ненадолго, что он вернётся к нему, к своему бездельнику и идиоту, и ещё непременно найдёт способ сделать его счастливым. Тогда он лгал. Он не собирался возвращаться в Храм; он уже готов был выступить против, уже собрал всех приспешников, уже успел подготовиться втайне от всех к этому противостоянию. Тогда он готов был идти до конца и верил, что Ювелир его поймёт и согласится последовать за ним, встанет на его сторону, смирив свою гордость, и возьмётся за его руку, чтобы он мог его вытащить к свету. Так должно было произойти в его идеальном видении мира, который он желал наконец изменить так, как угодно было ему, так, чтобы его близкое любимое существо наконец могло беззаботно улыбаться. Прежде, чем покинуть спальню, в которой они провели последнюю совместную ночь, Ювелир остановил его, удержал его за руку, вынуждая повернуться к нему у самой двери. И молча посмотрел на него умоляющим взглядом, крепко держа за запястье. — Дай угадаю, — весело начал Конструктор и перехватил его руки, ласково сжал между своих, — ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя ещё раз? Ещё не надоело? — Хочу. Ему не потребовалось больше ничего говорить. Брат прижал его к себе и наградил ещё одним поцелуем, спешным и порывистым, и быстро отстранился снова. Ювелир не хотел отпускать, но должен был. Он ещё чувствовал, как грубые пальцы Конструктора оглаживают его запястья, и смотрел на него, смотрел ему в глаза, силясь запомнить его таким, запомнить этот насмешливый блеск в его взгляде и его влюблённое выражение. Где-то в груди болью жглась медленно утягивавшая его за собой пустота. Это было их последним достойным прощанием. — Ладно тебе, нам уже приходилось разлучаться, — попытался успокоить его Конструктор и мягко притянул его к себе, поглаживая по голове. Ювелир недовольно отпихнул его от себя, поняв, что тот привёл в полный беспорядок его волосы. — Мальчик мой, я десятилетиями не видел твою морду, когда мы оба были заняты, и ничего же страшного не случилось, напротив, это шло нам обоим на пользу. Это небольшой проект, я скоро вернусь к тебе. Ни к чему так волноваться. — Я не волнуюсь, — пытаясь скрыть свои чувства, Ювелир пытался отрицать, что он расстроен этим расставанием, и вёл себя подчёркнуто холодно и резко, выворачиваясь из его объятий, но Конструктор всё равно видел его насквозь и с лёгкостью пресекал любые попытки сбежать и закрыться. — Ну, меня-то ты не проведёшь, слишком хорошо я тебя, старого дурака, знаю, — он усмехнулся и поцеловал его куда-то в макушку, прежде чем окончательно отстраниться. — Думаю, мне пора. Ты и так знатно задержал меня. Будь добр, постарайся не влипнуть в неприятности, пока меня не будет. Береги себя. Ради меня. Последних слов никто из них не произносил, они попрощались жестом — особенным, чувственным жестом — крепко сомкнув руки. Ювелир поправил ему чуть помятый воротник рубашки, вынужденно улыбнулся, смеясь над его небрежностью, и наконец отнял руки и отошёл. Тогда ему бесконечно сильно хотелось уцепиться за него и остановить, удержать, не дать ему уйти и совершить ошибку. Но брат всё равно не послушал бы. Любые его уговоры были бы бесполезны. Он сожалел о том, что не обладал достаточным даром убеждения, чтобы быть убедительным. Впрочем, это всё равно было бы малоэффективно против упрямства и амбиций Конструктора. Одарив его самым ласковым и влюблённым взглядом, брат исчез, и в следующий раз они встретились уже тогда, когда оказались по разные стороны.***
Ювелир чувствовал, что медленно сходит с ума. Не получалось, как бы он ни старался, простить себя за то, что Конструктор погиб, а он — нет; к тому же, он чувствовал свою вину особенно остро, ведь знал, что брат затеял это всё из-за него. Это было неизбежным, даже демоны не бессмертны, и он должен был отпустить, смириться, однако даже спустя много лет ему всё ещё было больно. Он был обречён потерять тех немногих, кто был ему дорог, но не был готов к смерти Конструктора, к тому, что станет причиной его безумства, что привело его к столь недостойному финалу. Не получалось провести только Дракона. Ювелир был спокоен и не выдавал своего состояния ни единым жестом; даже тогда, когда внезапно узнал о том, что произошло и о чём он не знал, он слишком быстро и легко, как казалось, сумел взять себя в руки. Однако старый друг видел его насквозь и знал, что его талантливо сыгранное спокойствие — лишь внешняя оболочка огромной внутренней боли, с которой он не справлялся сам, но ни с кем не мог поделиться. О Конструкторе они почти не говорили. Ювелиру нечего было сказать, Дракон — не решался, боясь за его душевное равновесие. В этом демоне, казалось, вообще ничего не изменилось, словно смерть брата никак не отразилась на нём, но тот, кто знал его лучше других, понимал, что это не так. Его медленно охватывало безумие, он тянул мир к последней остановке — и определённо знал, что делает. Ювелир не позволил себе ни единой слезинки — ни тогда, ни когда-либо после; любую боль, и физическую, и душевную, он переносил с лёгкостью, и был всегда терпелив. Но только не эту. Боль от этой утраты, самой серьёзной в его жизни, медленно сводила его с ума. Полностью погрузившись в работу, Ювелир пытался справиться с лишними мыслями, отделить их от себя, чтобы отвлечься. И у него получалось какое-то время. Он долго игнорировал постоянную усталость — так же, как игнорировал попытки нового Конструктора сблизиться с ним. Общался по необходимости, когда тому нужна была помощь кого-нибудь более опытного, любые разговоры вне работы пресекал. Любая встреча с этим демоном утомляла его особенно сильно. В нём Ювелир видел отражение собственной боли, что за столетия скорбного одиночества принимала какое-то пугающее уродливое обличье, предзнаменуя конец и для него. Ему нередко хотелось просто ступить в Хаос и покончить с этим, но в отличие от глупого брата он умел ждать. И он — ждал нужного момента, который неизбежно наступит, и Ювелир уже знал, когда. После очередного вынужденного взаимодействия с Конструктором у него появилось немного свободного времени, которое он надеялся провести в одиночестве и немного привести чувства в порядок. И скорее всего — просидел бы всю ночь на крыше, утопая в воспоминаниях о далёком ушедшем прошлом, в холодных объятиях ветра чувствуя на своей коже фантомные прикосновения брата и вспоминая, как в последний раз тот смотрел на него с болью и отчаянием, понимая, что должен убить его, и как в последний раз целовал. Но Ювелир встретил Дракона, и тот по взгляду его понял, насколько глубока его тоска. Демон, как всегда, когда ему было плохо и трудно, прижался к его шкуре, устало привалившись к его телу, и долго молчал. Он вообще не хотел ничего говорить — в том и не было необходимости, всё было очевидно и без слов. Огромный голем ласково укрыл его крылом и тоже сохранял молчание. Общение с Конструктором было ему в тягость, Дракон знал это и порой позволял себе вольность в виде какой-нибудь колкости — когда это не навредило бы старому другу и не ранило бы его сильнее. Но не теперь. Ювелир был в абсолютно расстроенных чувствах, и беспокоить его было бы слишком жестоко. Они так и просидели вдвоём до рассвета в тишине. Дракон укрывал демона от ночной прохлады, а тому просто проще и спокойнее было с ним, потому что никому другому он больше не мог поручить себя. Среди света высоких звёзд он увидел снова брата, что крепко обнимал его, не скупясь на поцелуи, себя, одиноко следующего своим путём, и яркую картину конца пути — и своего, и мира. И ощутил снова на губах призрачный, словно в бреду или полузабытье, последний поцелуй Конструктора с привкусом крови и отчаяния, который растаял вместе с первым лучом, скользнувшим по его лицу.