Так или иначе

— Тебя же неделю назад похоронили. — Прости, Игореш. Проштрафилась тут и там — приходится вот хвосты подчищать, — Наташа виновато улыбнулась, вечным и таким знакомым движением тряхнув волосами. Игорь смотрел из-под челки одичало, отчаянно и злобно. — Почему я должен это наблюдать? Где ты на самом деле, здесь? — он вдруг вскинул голову и судорожно вдохнул, выдавая всю свою беспомощность и боль, — Я могу тебя обнять?.. Наташа мягко улыбнулась уголками губ и расставила руки. Он осторожно сделал к ней шаг, положил ладони ей на лопатки, и сердце у него забилось как сумасшедшее — он боялся, ужасно боялся коснуться ее груди. От нее веяло необыкновенным холодом и он боялся не почувствовать внутри биения ее сердца. В голове мелькали калейдоскопом моменты той самой ночи, когда он проснулся, будто ведомый невидимой силой, зашел к ней в комнату и увидел — увидел, что она не дышит. И судя по всему, она прекратила дышать буквально мгновение назад, буквально в тот момент, когда он открыл глаза и проснулся. И он понял тогда, что перед ним больше не она, что ее здесь нет, и в груди у нее пусто — там всё замерло и застыло навсегда. Игорь тряхнул головой, отгоняя воспоминания и неловко отодвигаясь от холодной фигуры матери. Наташа смотрела на него внимательно, с сожалением. Мальчик сглотнул слезы и отвел взгляд в сторону. Затем повторил снова, чуть кривя губы от обиды и безысходной боли: — Почему я должен видеть каждый раз, как ты умираешь, и не имею даже права знать, какой из них будет последним? — он обжег ее злым взглядом, пытаясь передать ей хоть частичку боли, которая сжирала его изнутри. Наталья усмехнулась, на мгновение опустив глаза, затем снова тепло посмотрела на сына: — А никакой не будет, Игорь, — она подождала несколько мгновений и ее лицо вдруг снова стало серьезным, а в глазах будто засияла черная бездна. Она покачала головой: — Нет никакого последнего раза, милый. Мы всегда будем здесь и всегда будем вместе. Мы всегда будем уходить и возвращаться, — она помолчала, будто не решаясь что-то сказать. Затем добавила, чуть виновато опуская голову: — Так или иначе. Игорь вдруг резко втянул воздух с каким-то болезненным всхлипом, подавляя на подходе крик, и уткнулся ртом в рукав своей рубахи. — Всё хорошо, Игорёш, — ласково позвала его мать, — Я всегда буду рядом. И всё у тебя будет хорошо. Выше нос, мой милый, — она протянула к нему руку, улыбнулась так светло, как могла со своими черными глазами, и вдруг весело подмигнула. Игорь хотел было схватиться за ее холодную руку, но, всего раз моргнув, оказался вдруг совсем один. Весь вечер и ночь он провел дома, даже не включая свет, почти не двигаясь с места. Сидел на полу у окна и выл, выл тихонько, выливая слезами свое горе и обиду и боль. Последний раз или не последний, а он чувствовал, что больше ее не увидит. Так или иначе. И не знал, что было хуже: просто увидеть, как она умирает, или потом снова встретить её, живую? Мертвую? Встретить ещё семь раз, чтобы агония расставания растянулась на долгие несколько недель. Чтобы хоронить ее раз за разом, чтобы злиться все сильнее, вновь и вновь бросая на гроб горсти земли. Не знать, что это значит, не знать, когда это закончится и не иметь возможности поделиться ни с кем своей болью и ужасом. Считать себя сумасшедшим. Он не мог об этом сказать Сереге, просто потому что не мог этого объяснить. И Сережа думал, что Игорь переживает так из-за смерти матери — и тут он был, несомненно, прав. Так или иначе.       Серега старался быть рядом всегда, когда только мог: просто тихо сидел возле Игоря или читал ему что-нибудь вслух, держа и нежно грея его холодные ладони. От этого становилось теплее, нежнее, легче. Но сейчас была ночь и Сережа уже, наверное, спал. И, наверное, сейчас Игорю нужно было прожить этот момент самому с собой наедине.