Beautiful Boy(Darling boy)

— И Мегуми просто... устал, — Сатору смеется, прежде чем продолжить, — но он сказал что-то вроде: "Я в порядке". Сугуру сильнее прижимает Сатору к себе в объятия, и они смеются вместе. Они дурачатся, смеясь до тех пор, пока их рёбра не начинают болеть. Годжо притворно смахивает слезу и продолжает. — О, а еще, — Сатору театрально взмахивает рукой, — Юджи и Нобара... их прорвало от смеха, когда они увидели, как я на него смотрю! Они были так взволнованы! — Он поднял брови и прищурился, демонстрируя свой грозный взгляд. Сугуру должен отдать ему должное, Сатору выглядел невероятно осуждающе со своими пронзительными голубыми глазами, прожигающими насквозь. Он вновь захихикал, переплетая пальцы с Годжо, который был доволен устроенным спектаклем. Сатору воспринял смех как одобрение. — О, и лучшая часть: Юджи берет и… — Годжо освобождает руки, драматично показывая описываемые им движения, — ДОСТАЕТ мою ДИЗАЙНЕРСКУЮ РУБАШКУ из пиджака Мегуми! Сугуру обвивает Сатору, смеясь от души. Он чувствовал себя так беззаботно, находясь здесь. Его сердце бьется, словно Гето ждал их воссоединения тысячу лет. Может, так и было. Сатору позволяет себе быть искренним в присутствии Сугуру. Слетает многолетний фасад вынужденной улыбки, оставляя за собой ощущение легкости и простоты. Как будто он наконец избавился от той ноши, которую ему пришлось взвалить на себя и годами нести на своих плечах. Просто быть рядом с ним было более чем достаточно. Лежать на теплой груди Сугуру, чувствуя себя в полной безопасности, роскошь, которую Годжо не испытал при жизни и которой никогда не смог бы насытиться после смерти. Родственная душа Сатору, его лучший друг, его все — вновь здесь. Слишком долго пришлось топтать землю в одиночестве. Но сейчас он наконец чувствовал себя завершенным. Целым. Две половинки сошлись. Сатору прижал Сугуру ближе, позволяя себе отпустить все тревоги. — О, Сугуру, — он улыбается, и его холодные голубые глаза наполняются нежностью, — ты бы полюбил их. Позади них раздался шум. Порыв воздуха, звук, похожий на лопнувшую струну, звук, предвещающий начало чего-то. Новичок. Посмеиваясь, Сатору поворачивается, чтобы поприветствовать новоприбывшего, взмахивая рукой. — ХЭЙ! Его улыбка угасает, лицо вмиг бледнеет, глаза распахиваются, а дыхание спирает в горле в момент осознания, переходящего в ужас. — Сатору? — Сугуру обеспокоенно зовёт, имя с трудом срывается с языка. Сердце Годжо обрывается, когда он отступает от Гето, его руки обессиленно опускаются. Выражение лица Сугуру меняется, он хмурится. — Сатору, — неуверенно окликает, поколебавшись, — кто это? Слова, сами собой вырывающиеся из горла Сатору, такие чужеродные, это крик, полный глубокой тоски. Его голос срывается, переходит на сбивчивый шепот, задушенный рыданием, слезами, грозившимися пролиться. — Это мой сын. Мир растворяется в буре эмоций, пока отчаяние не заставляет Годжо пойти навстречу Мегуми. Лишь взглянув на черноволосого мальчишку, он чувствует, как его сердце мучительно сжимается, а лицо искажается маской ужаса. Боль потери и радость воссоединения разом обрушиваются на него. Ему требуется время, чтобы прийти в себя и унять дрожь. Отчаянно пытаясь придумать, как может помочь, Сатору протягивает руку, чувствуя, как что-то ломается в его душе при виде зрелища перед ним. Мегуми лежал, прижимая руки к лицу и упираясь лбом в колени. Его одежда чистая, на теле нет ни единой раны, впрочем, как и у всех людей, попадающих в это место. Но он плакал, его плечи тряслись от судорожных рыданий. Душераздирающие, нечеловеческие звуки исходили из самой глубины души парня. Он оплакивал прошлую жизнь. Своих друзей, товарищей, одноклассников, которых больше никогда не увидит. Годжо застыл на месте, не веря своим глазам. Было кошмарно наблюдать за чем-то настолько ужасным. Это чересчур жестоко, чтобы быть правдой. Мегуми ещё слишком мал. Всего лишь подросток, которого Сатору обязался защищать, он обещал, что сделает всё возможное, чтобы мир больше не лишился кого-то настолько юного. И теперь он здесь. Мёртвый. Годжо окаменел от ужаса, глядя на него. Сатору не без усилий заставил себя присесть. С тяжестью на душе и тупой болью он чувствовал себя медленным и неповоротливым. Сугуру бросился к Годжо, но остановился, увидев, как тот опускается. Вспышка света ослепляет его, и внезапно Сатору больше не белокурый юноша с пушистыми волосами, а высокий, широкоплечий мужчина с повязкой на глазах. Присев, Сатору немеет, всё ещё не в силах поверить в происходящее. Одна его часть рада встрече. Другая же слишком поглощена оплакиванием, чтобы сформулировать хоть какую-то связную мысль. — ...Мегуми? — Сатору спрашивает тихо и осторожно, его голос теперь глубже, откровеннее. Тон обеспокоенный, но не угнетающий, подбадривающий, мягко подталкивающий к ответу. Мальчик, над которым он склонился, отчаянно мотает головой, сильнее сжимая свои предплечья. Годжо неподвижно и терпеливо дает ему время прийти в себя. Он будто бы знает, что должен делать. Будто бы уже делал это прежде и мог бы сделать еще не раз. Потому что мальчишка перед ним - его ребенок, его сын. Без каких либо подсказок мальчик перекатывается на спину. В попытке скрыть свое жалкое состояние он не убирает руку с лица. Сделав несколько прерывистых вздохов, он садится, все еще прижимая колени к груди. — Г-Годжо, — начинает он, — Годжо, я… Мне так жаль. Его трясет, словно слова, произносимые им, причиняют боль. Он сжимает голову ладонями, зажмурившись и стиснув челюсти. Сквозь рев разочарования, гнева и страха вырываются тихие, жалобные стоны, и Годжо притягивает Мегуми к себе. Мальчик позволяет себе прижаться к плечу своего учителя, своего отца, утыкаясь лицом в его одежду. Годжо трепетно обнимает Мегуми, поглаживая по спине, пока он пытается сдержать рыдания. — О, милый, — Годжо говорит это шёпотом, его голос, полный вины и боли едва ли громче дыхания. — Ты не должен был оказаться здесь. Слова упали на Сатору мертвым грузом, как только сорвались с его губ. Мегуми не должен был оказаться здесь. Это фраза отравила его, откликаясь болью в каждом вздохе. Этого не должно было произойти. Он должен был выжить! Почему это случилось? В груди Годжо стучит. Почему это происходит? Мегуми не заслужил этого! Он был хорошим ребенком. Он был ребенком. Они чувствуют единение в этот момент, разделяя тоску и боль, сжимая друг друга в объятиях, в то время как Сугуру наблюдает за этим, оставаясь неподвижным и безмолвным свидетелем. Обжигающая волна боли накрывает Гето своим удушающим жаром, оставляя после себя лишь тлеющие угли, изо всех сил пытающиеся сохранить искру пламени. Всхлипы Мегуми разносятся по небытию, а слезы капают на бледный, укрытый мрамором пол. Годжо удерживает мальчика в объятиях, желая прижать крепче, сказать, что все в порядке, но знает, что это не то, в чем нуждается Мегуми. Вместо этого он осторожно, пытаясь вложить в этот жест всю нежность, гладит его по спине, прижимая к себе за затылок. Часть Годжо расслабляется, зная, что Мегуми здесь, рядом, ничего плохого с ним больше никогда не случится. Он в безопасности. Но другая его часть кричит. Что-то ужасное уже случилось. Мегуми мертв. Это причина, по которой он оказался здесь. Самое ужасное из возможного уже произошло, и Годжо был тем, кто допустил это. Слезы Мегуми пропитывают одежду. Вода превращается в вино, а печаль в груз вины. И Сатору отдается этому чувству, готовый принять на себя всю боль своего сына и всех учеников, которых он подвел. С каждым всхлипом, сотрясающим тело Мегуми, горькая правда угрожает разбить Годжо окончательно: Даже он не был способен изменить то, что уже случилось. Сатору сделал бы что угодно, но теперь слишком поздно. Его страхи сбылись, и это никак не исправить. Нет ничего, что можно было бы сказать, нет монстра, которого нужно одолеть, никакого решения. Годжо остается лишь слушать ребенка в своих руках, ощущая, как всхлипы сотрясают его тело. Это осознание съедает Сатору изнутри, заставляя горевать вместе со своим сыном. Задушенный виной и гневом, оставшийся один на один с простой истиной: Он сделал мало. Он старался изо всех, но этого было недостаточно, чтобы избежать трагедии. Сатору Годжо, избранный, сильнейший, оказался слишком слаб, не смог спасти тех, кого любил больше всего. Все, что он сейчас может, это баюкать свое самое драгоценное сокровище у себя на руках, пытаясь устоять на ногах. Слезы Мегуми иссякли, оставляя за собой лишь тихие всхлипы и крики, срывающиеся с его губ. Он буквально вжимается в Годжо, сминая его одежду в руках, начиная извиняться, словно должен оправдываться за свой провал. — Мне жаль. — Слова сопровождаются коротким вздохом. — Мне так жаль, — каждое его слово дрожит, словно бы оно настолько хрупкое, что разбивается, едва слетев с его губ. Мегуми повторяет это вновь и вновь, как бессвязную молитву, которой недостаточно, чтобы его спасти — Мне очень, очень жаль. Он повторяет это снова и снова, будто читая бессвязную молитву, взваливая груз этих слов на себя, лишь для того, чтобы вновь упасть без сил, рыдая. — Годжо, мне так жаль. Я-я пытался, – он жалобно хнычет, заикаясь. — Я правда старался. Он задыхается, слова едва громче шепота, застревают в его горле. Мегуми мотает головой, все еще бормоча и сжимая руки, и чувствует, как что-то внутри него надломилось. Весь его мир развалился на части. И лишь он виноват в этом. Каждая слеза, каждая капля крови заслужена. Мегуми не достоин покоя. Это будет справедливо. Мегуми доверчиво прижимается к человеку, чья смерть лежит на его совести. Его руки в крови. Не важно, сколько он будет пытаться отмыть их, они больше никогда не будут чистыми. Агония, охватывающая его тело, оставляет за собой боль, скребущуюся в позвоночнике, проникающую под кожу. И Мегуми молит своего учителя, своего отца, о прощении. Он его не заслуживает, но нуждается в нем. Как может кто-то настолько глупый и эгоистичный так отчаянно желать этого? Он жаждет утешения, избавления от боли в груди, которая когтями вонзается ему в грудь. Но Мегуми считает себя недостойным этого. Его дыхание становится прерывистым и хриплым, слова, срывающиеся с языка, сменяются рваными вздохами. Он не может дышать. Ребра сжимают легкие, пронзая плоть, причиняя страдания, раскаляющие воздух, который Мегуми жадно глотает. Его рот открыт, как у рыбы, в покрасневших глазах застыли капли слез. Атмосфера вокруг становится напряженной, и он не может вдохнуть. Сатору чувствует, как Мегуми судорожно хватает ртом воздух и пытается помочь. Медленно, мягко вдыхая, замедляя свой собственный пульс, Годжо заставляет своего сына последовать за ним. Он опускается коленями на пол, прижимая Мегуми ближе. По его лицу текут слезы, Сатору ощущает, как они обжигают его кожу. Сейчас он рад, что его глаза скрыты повязкой. Ему необходимо выглядеть сильным, даже если он чувствует себя иначе. — Мегуми. Эй, Мегуми. Послушай меня, пожалуйста, — Годжо держит себя в руках, заставляя голос звучать уверенно, скрывая дрожь в горле. — Тебе не за что извиняться. Мальчик все еще дрожит, но Годжо видит, как тот прилагает усилия, чтобы дышать ровно, как сам Сатору. Он вновь медленно и глубоко вдыхает. Сжимая Мегуми в объятиях, Сатору гладит его по затылку, позволяя расслабиться. — Не твоя вина, что тебя лишили детства. С этими словами Мегуми всхлипывает, расслабляясь, чувствуя, как ребра перестают сжиматься. Он открывает глаза, больше для вида, на самом деле не пытаясь рассмотреть размытое окружение. Гето издает вздох облегчения и мучительного понимания. Он беззвучно подходит ближе, продолжая наблюдать. Сугуру удивляется тому, насколько они похожи, с одинаковыми ресницами и пушистыми волосами. Сложно поверить, что Сатору не биологический отец Мегуми. Он продолжает наблюдать с осторожностью, словно малейшее движение разрушит эту картину. Сознание услужливо подкидывает воспоминания о Мимико и Нанако. Забавно, что даже оказавшись по разные стороны на этой войне, Сатору и Сугуру в каком-то роде разделили одну судьбу. Он наблюдает, как мягко Сатору убаюкивает Мегуми. Так, словно его можно сломать неосторожным движением, как будто он хрупкий и драгоценный. Годжо выглядит так, словно готов порезать пальцы, утомительно долго собирая вместе осколки стекла, если это то, в чем нуждается его сын. Гето замечает слезы на его лице, когда подходит ближе. Повязка приподнимается следом за бровями, обнажая мелкие морщинки на лице. Без раздумий Сугуру убирает волосы Сатору с лица и касается губами его лба, кладя руку на его плечо. Они всегда всем делились друг с другом. И сейчас, улыбаясь, Сугуру разделял его боль и слезы. Были времена, когда ничто, кроме Сатору, не могло вызвать улыбку на его лице. Годжо почти вздрагивает, когда смотрит на Сугуру. Он кусает щеку изнутри, хмурится. Дрожь Мегуми в его руках почти сходит на нет. Отголоски его боли все еще отдаются эхом. Прежде чем Гето успевает присесть, Годжо, взрослая его версия, встает в полный рост. Сугуру приходится поднять голову. Когда он это сделал, Мегуми сжался в его руках. И, когда Годжо полностью поднялся, юноша обернулся маленьким темноволосым ребенком, покоящимся в его руках. Его глаза были красными и распухшими, нос порозовел, а губы устало поджались. Его ресницы трепетали, а грудь теперь спокойно опускалась и поднималась. Он был таким маленьким. Просто ребенком. Сатору откинул черные волосы с лица и обхватил всей рукой маленькое лицо мальчика. После этого он вновь превратился в молодого Годжо в своей старой школьной форме, его глаза были скрыты черными очками вместо повязки, а волосы вновь стали пушистыми и непослушными. Он осторожно уложил голову Мегуми к изгибу своей шеи, обхватив руками его спину и голову, чтобы держать его в устойчивом положении. Вскоре малыш беззвучно заснул в его руках. Годжо стер слезы с глаз и издал долгий, тяжелый вздох. — Боже, Сугуру… Сугуру знал, что он собирается сказать. Сатору не нужно было заканчивать предложение. Он инстинктивно прижался к Годжо, оставляя невесомый поцелуй на его линии челюсти, как и всегда. — Сатору, — он говорил тихо, стараясь не разбудить ребенка, — ты ничего больше не можешь сделать, — напомнил он. — И это нормально. — Все будет в порядке, Сатору. Годжо зажмурился, вновь набежали слезы, а дыхание перехватило. — Я знаю, — его голос дрогнул, — Я знаю. Он моргнул, сосредотачивая взгляд на ребенке в своих руках. — Это все еще, э-э… — Годжо тихо откашлялся, останавливая себя, почувствовав, что его тон готов был сорваться. — Все еще отстойно, вот и все. — Он попытался отшутиться, но слезы выдавали его с головой. Дыхание снова стало неровным. Все еще больно. Сугуру сцеловывает слезы, тающие на лице Сатору, и он льнет к нему с плохо скрываемым выражением боли на лице. — Я знаю, — Гето нежно отвечает на невысказанные слова обиды. — Все будет хорошо. Сатору растворился в своей второй половине, нахмурив брови и стараясь не жмуриться. Годжо старался сдержать дрожь, но явно проигрывал этот бой: его плечи тряслись. — Все будет хорошо, — Сугуру вновь переходит на шепот. Он будет повторять это раз за разом, пока не охрипнет, если так Сатору ему поверит. Сатору дышал в такт Сугуру и Мегуми, ощущая, как разжимаются когти вины. Они справятся. В конце концов, все будет хорошо. У них для этого есть все время мира.