Сердцу не прикажешь

— Я ж давно знаю, что ты в Оленьку мою влюблен, — заплетающимся языком говорит Саша. Глаза у него поддернуты поволокой, зрачки расширены, вид пьяный — выжрали они вместе почти литр спирта. Кос давно ушел отлить и пропал. Уснул, наверное, прямо на толчке. Пчеле, честно говоря, все равно. Пчела смотрит в серые глаза Сашки привычно, как он делал всю жизнь, с первого класса, когда пришел на линейку с букетов уродливых желтых тюльпанов и увидел его. — Но не волнуйся, бить не буду, — продолжает свою речь Саша. Обычно он молчит, предпочитая слушать и запоминать, но после сегодняшнего все говорит и говорит, словно пытается звуком своего голоса и непрекращающимся потоком слов заглушить чувство вины. Пчела его понимает — он сам тоже хочет заглушить едкие воспоминания. Почти два часа назад Белый с Космосом смотрели на него, как на предателя, собирались убить, застрелить, поставив на колени — и остался бы Витя в их памяти облезлой предавшей их дружбу крысой. Как Саша мог такое подумать? Будто Пчела смог бы это сделать, будто Пчела способен был пойти против него. Но смерть от руки Саши, только от него одного, он бы принял, — и потому Витя добровольно опустился на колени и склонил голову. — Сердцу не прикажешь, Пчел, — фыркает Белый и тянется потрепать его волосы. Пчела позволяет, наслаждается такой бесхитростной лаской и следит за ним из-под опущенных ресниц. Выглядит Саша — даже такой, с испариной на лбу и пьяным, чуть раскосым от этого взглядом — чертовски хорошо. Витя на него смотрит, восхищается, почти что боготворит, если так можно выразить комок кипящих внутри чувств. Он знает, что каждый из них любит Сашу по-своему. Космос идет за ним с щенячьей и наивной, совсем как у ребенка, преданностью, со знанием того, что, как бы он не противился некоторым поступкам Белого, с другом он останется до конца. Фил шагает за Сашей с непоколебимой уверенностью в его главенство, с твердой убежденностью в принимаемых им решениях, со знанием, что без Сашки ему — им всем — никак. И Пчела следует за ним со своей неправильной любовью, потому что однажды он взглянул на Сашу иначе и больше не смог смотреть на него, как раньше. — Не в нее, — признается он. Пчела устал, Пчела пережил за этот день больше, чем за последний год, а то и годы: один из его друзей почти погиб, тогда как оставшиеся двое почти убили его самого, поверив в мнимое предательство. Пчела уже совершил самый благородный поступок, который только мог — он нашел в себе силы их простить. Саша поворачивает голову в его сторону, отрывается от дымящейся сигареты, — руку с его плеча, приятно-теплую, не убирает, и Витя бы вечно позволил ей застыть в таком положении — смотрит своим пронизывающим взглядом, будто хочет каждый секрет вызнать, каждую тайну вырыть, подобно охотничьему псу, заставить одними своими серыми глазами все рассказать. Забавно, что это единственная тайна, которую Вите удалось от него скрыть. На свадьбе Белых все подумали, что он влюблен в Олю — напившись, Пчела кидал на страстно целующихся молодожен долгие тоскливые взгляды. Тогда он себя не контролировал, погрязнув в болотной тине горечи и рухнувших эфемерных надежд. Никто не подумал, что Оля — красивая, гордая и отчаянно-справедливая Оля — меркла на фоне Саши. Она могла быть хоть самым ярким светом, но солнцем для Пчелы всегда оставался Саша. — А в кого тогда? Белый то ли притворяется, то ли действительно не догадывается. Смотрит все так же изучающе, а Пчеле все равно на свое признание, Пчелу волнует, примет ли Саша его болезненную неправильную любовь, раной оставшуюся на сердце со школы, нарывающую время от времени, едва не погубившую его сегодня. Он боится, что Саша его выгонит. Раньше даже и подумать об этом не мог, но теперь знает — Саша и правда может от него отвернуться. — Ты отлично знаешь, в кого. Саша в лице не меняется, только складка на лбу разглаживается, и взгляд невесомо смягчается — так он выглядит, когда успешно проводит свои махинации и радуется выигрышу. Значит, знал — и Пчеле от осознания становится смешно, и он бы рассмеялся громко и заливисто, совсем как в детстве, когда они прятались их компанией, их бригадой, за гаражами, распивали две бутылки пива на четверых и скуривали каждый по помятой дешевой сигарете, но слабость накатывает волнами и не дает этого сделать. У Пчелы крови в организме меньше, чем надо, у Пчелы затхлая тоска в груди, у Пчелы почти что вывернутая наружу грудная клетка и преподнесенное в подарок сердце — на, Саша, держи, оно твое, оно всегда было твоим, — остается только отдать ему душу, но Пчела не уверен, что у него она есть. — Знаю, — кивает Белый. — Зачем тогда про Олю болтаешь? — Я думал, тебе так легче будет, — объясняет Саша, — что ты скрываешь все так. Пчела фыркает. Скрывает. Как будто от проницательного Сашки можно такое скрыть. — Ты… — тянет он, но решается и спрашивает, тут уже не соскочишь. — Как долго ты знаешь? — Я понял, когда ты мне письма писал, пока я в армии служил, — отвечает Белый. — Сослуживец увидел твое письмо, я тогда его из конверта вынул и имя отправителя не было видно, а он подумал, что девушка моя пишет. Так я и догнал. Пчела помнит свои письма, сопливые такие, он их раз пять переписывал, бумагу портил, чернильные стержни ломал, а все равно выходило все по-девчачьи, хорошо еще, что в конце не дописывал: «Я жду», иначе совсем уже. И все равно ведь спалился. И ждал тоже все равно. — И ты… — Ты мой брат, Пчел, — напоминает Белый, кривовато улыбается. — И всегда будешь. А это… это просто есть и все. Чувства к Саше — сначала детские и наивные, чересчур крепкие для дружбы, а затем глубокие и неправильные, но неизменно тоскливые — крепнут в нем всю жизнь. Пчела не помнит себя без них, не знает себя без них. — Что-то Кос долго, уснул в толчке, что ли? — Саша спрыгивает с койки, пошатывается, не справляясь с такой дозой алкоголя в организме. — Пойду проверю. Пчела кивает, смотрит на широкие рукава своей зеленой рубашки, думает. Взаимности он никогда не ждал, но сбросить ношу секрета оказывается приятно, а жить без Сашиного неодобрения и возможного презрения еще лучше. Если бы не волнение о Филе, он был бы счастлив. Саша замирает на месте, и Пчела поднимает голову. — Ты это, — Белый не договаривает, смотрит своими серыми глазами с расширенными зрачками, и даже в таком пьяном вдрызг Саше Белом присутствует что-то сильное и одновременно опасное, притягательное даже, потому что Витя всегда обожал риск. Саша касается горячими губами его виска — сердце пропускает удар — и резко делает шаг назад. Пчела не знает, в чем причина, почему он решил так его осчастливить, даровать это прикосновение, которое Витя будет перебирать в голове подобно разноцветным банкнотам, — алкоголь, наркотики, страх за Фила или вина за объявление его предателем, — но Пчела возьмет все, что Саша будет готов ему дать, загребет к себе, подобно фишкам в казино и будет чахнуть, как над золотом. Пчела всегда был жадным. — Прости меня еще раз, брат, — вздыхает Саша и уходит искать уснувшего Космоса. Пчела не смотрит ему вслед — он вспоминает, как дышать. В ушах шумит, перед глазами двоится, и Витя не знает, почему ему так лихорадочно нехорошо. От переливания крови или горячих губ Саши на его виске? Или от осознания, что константа его жизни так давно знала о его чувствах и даже не думала отворачиваться. Пчела смеется — не грустно, не надсадно, не с надрывом, а просто смеется — возникшей в голове мысли. У него было столько девок, что и не перечислишь, памяти не хватит, чтобы всех запомнить, а нелепое, наивное, почти материнское касание Сашки мгновенно отпечатывается внутри вечным воспоминанием. И ведь сердцу не прикажешь… Но, если можно было бы вернуться в первый класс, в момент, когда Витя впервые увидел Сашу и окончательно пропал, то он не стал бы ничего менять.