Ain't It Funny How It Seems To Heal Me?

— И что это? — Упал, — подозрительно лаконично отвечает Эндзё. — На меч? Или выбил спиной витраж в соборе Барбатоса?       Эндзё вопреки обыкновению только тихо-тихо рычит, как раненый зверь. Закусил бы губу, если бы она была. На последнее предложение криво усмехается. — Или соратники потрепали?       Молчание. — Я в жизни не поверю, что с Пламенем Бездны нельзя применять мало-мальские лечащие заклинания.       С годами, видимо, у Эндзё закончилась подписка на полную версию инстинкта самосохранения, и он пользуется урезанной — жаль только, никто в этом мире не поймёт этого сравнения, не тот уровень развития технологий, думает Люмин, — но он всё ещё живой, подвижный, гибкий и умирать не собирающийся, а значит, латать себя может. Но это не значит, что она откажется ему помочь, если что. — Можно, — он вздыхает. — Но, — опять это знаменитое «но»! — Знаешь, тебе я доверяю больше.       Услышать от чудовища Бездны слово «доверяю» — то, от чего куда менее привычные люди бы крайне изумились. Но Эндзё для неё не просто чудовище Бездны. И он это, к сожалению или к счастью, знает. — Эндзё, я не врач, — Люмин делает ещё одну вялую попытку. — А я не человек и кровью не истеку у тебя на руках, — не в пример его словам ленты из кремово-белых медленно становятся розовыми, — Знаешь, убить меня не так-то просто. Даже обещаю не издавать громких звуков, чтобы никого не напугать. И вообще, как ты себе это представляешь — прихожу я в хижину «Бубу» или в Бимарстан и говорю, мол, я Чтец Бездны и меня тут слегка потрепала одна со... Кхм, неважно.       Ага, проговорился! Люмин тоже издаёт почти не притворный вздох, а-ля, этот парень просто невозможный. Пугать в Чайнике некого, кроме Пухляш и Паймон (обеим пришлось смириться с тем, что доступ в обитель получило чудовище Ордена Бездны), но ставить в известность его она не будет. — Ложись, сейчас помою руки и принесу аптечку.       ...И, видимо, ведро. Гидро много уйдёт. — Ты смотри, я тебе сейчас тут всё запачкаю своей тёмной проклятой кровью. — На этой простыне свет клином не сошёлся. Ложись, — Люмин подбавляет металла в голос.       Строптивец хмыкает — и подчиняется.       Как может Чтец Бездны бывать таким покорным, таким послушным, таким уязвимым и беспечным, будто обычный, хрупкий, не обременённый проклятием и не присягнувший царству тьмы человек? Скажи это кто-нибудь Люмин раньше, сама бы не поверила, но вот он — цепляет когтями повреждённые доспехи и стаскивает их, выпутывает пропущенную через массивный пояс полосу глянцевой жемчужной ткани, освобождается от всех этих непонятных Люмин декоративно-защитных элементов на верхней половине тела. Поспешно плюхается, растеряв всю чинность и величественность, на живот, подставляя спину, и поворачивает острую клювообразную голову набок. Прижимает её к плечу, будто готовясь к боли.       Ей бы уже перестать лить воду из рукомойника зазря, но уж слишком необычное зрелище. — Ничего, что я пользуюсь Гидро? Анемо заживлять только мелкие царапинки выходило. — А что, переживаешь? Ничего смертельного, — почти старательно ухмыляется он, — ты меня не потушишь. Для этого нужно постараться побольше! И, кстати, у Гидро самый высокий потенциал исцеления — ну и лекари часто бывают Гидро да Дендро. Правда, кто бы это некоторым моим товарищам по Ордену сказал...       Губы Люмин трогает улыбка — просто невозможно иначе. — Ладно, давай гля... — слова липким порошком оседают в горле. Её берёт оторопь, когда на глаза попадаются рваные багровые полосы на алой коже. О Паймон, ну что за дрянь. Фиолетовый блеск. У Люмин уже аллергия на этот красивый цвет, потому что часто он означает неприятности от Бездны и её созданий. Вот оно что. — В общем-то, ты была почти права. Не на меч, на когти, — рокочущий голос Эндзё звучит почти виновато. — Ну-ну-ну, потерпи немного, — голос Люмин в ответ срывается, когда она открывает аптечку и призывает Гидро силы, вода звенит бодрыми ручьями на кончиках пальцев и едва ли уже не капает с них свежей росой. В сложенной лодочкой ладони собираются густо-синие, как самое глубокое море, округлые капли. Паймон бы с ума сошла от такой картины. Благо, лечить она и правда научилась... правда, обычно чуть более мелкие царапины, а не три борозды во всю нечеловечески широкую спину. Люмин знает, что это за когти и какие следы они могут оставить даже на камне, не говоря уже о живой плоти. Кажется, Эндзё ещё повезло, но не его броне, обычно кажущейся неотъемлемой частью его тела. Крупные сосуды, похоже, не задеты, как и мышцы, но кровь сочится. — Побудь хорошим мальчиком хоть разок.       Эндзё шипит, когда капли целительной влаги попадают на горячую кожу и смывают эту пакость, когда тянет и щиплет; фыркает, плюётся дымом, случайно поджигает простыню и тут же тушит её собственной ладонью, но не позволяет себе ни слова — ни бранного, ни культурного, — разве что слушает её беспорядочное убаюкивающее, умиротворяющее бормотание и лишь однажды вворачивает словцо между чем-то очень ласковым, пусть и бессвязным, от Люмин: — Эй, ты что же, так с чудовищем Бездны нежно и успокаивающе говоришь?       Люмин уж не знает насчёт других чудовищ, да и знать, если честно, не очень хочет, есть ли среди высших чинов Ордена Бездны кто-то настолько же похожий на человека, как Эндзё — ей одного Эндзё достаточно. Пока что он уникальный экземпляр. — Я говорю со своим чудовищем, — Люмин поджимает губы.       «Отработанная» вода звонко гремит о дно и стенки ведра. Эндзё тихо ойкает от очередной порции нахлынувших Гидро сил и вздёргивает плечи. — Несомненно, это всё меня... ах! ...ет. Ты... специально? — У вишапов боли, у собачек Разрыва боли, а у Эндзё не боли, — перебивает Люмин, водя ладонью над его спиной. Она ведь и правда специально. Не потому что рассердилась на его слова, а потому что сосредоточена.       Её чудовище хмыкает так довольно, будто это за ним осталось последнее слово, и закрывает глаза. В какой-то момент он совсем затихает — перестаёт шипеть, пофыркивать, страдальчески скрипеть, — и только покачивающаяся вверх-вниз спина показывает, что он дышит, это так атипично для её чересчур разговорчивого Чтеца, и Люмин тревожится, не может не спросить: — Эндзё, ты чего? Тебе больно? — О? Нет, всё в порядке, ты очень аккуратная. Просто задумался, прости, если напугал! — он усмехается и подмигивает. — Эти капли напоминают мне о чём-то, но не могу понять о чём... А что, тебе уже моя болтовня больше нравится, чем тишина? Или, может, тебе хотелось бы услышать стон? Может даже, силой вырвать его из моей глотки? — О чём это ты? Что-то я никогда не слышала, чтобы от Гидро пьянели, — ехидно парирует Люмин. — Пожалуй, это лучше в другое время и в других условиях. — Находясь в здравом уме и твёрдой памяти, говорю: неужели? Я запомнил, — не сдаётся Эндзё.       Но призываемые ей воды возвращаются уже почти чистые, разъедающий яд гончих почти смыт, так что... — А сейчас могу поцеловать, чтобы точно не болело.       Смеётся чудовище, весело щурит белые глаза и разводит руки, насколько это можно сделать лёжа. Значит, всё будет хорошо. Хотя, зная Эндзё... он бы и на смертном одре, наверное, смеялся. — Не думаю, что это поможет, — его голос весёлый-весёлый.       Рука Люмин замирает на полпути к флакончику, наполовину наполненному рыжевато-алой густой субстанцией. У неё таких скопилось немало — в благодарность за мешок хвостов ящериц, баночку с пыльцой глазурных лилий и пакетик с их лепестками. С опасной жизнью «героя Тейвата», как её зовёт Эндзё, и наклонностями собственно любовного интереса героя без мази для лечения ран никуда, не одной Е Лань она нужна. — Естественно, это же... — Я ведь не Спящий красавец какой-нибудь, а вполне себе бодрствующий! А ещё я совсем не принцесса и даже не принц, а всего лишь скромный учёный, — торопливо выдаёт он. — Поцелуем меня не спасёшь и проклятие не снимешь, а жаль, было бы интересно... — Эндзё! — Да и веретено из гончей разрыва такое себе... — Я надеюсь, ты не проверял? — Я что же, похож на такого человека?       Насколько Эндзё похож на человека, это ещё вопрос. Люмин думает о том, что оба они совсем не люди, хотя и могут выглядеть как таковые, и накладывает мазь на края трёх стремительно — по сравнению с нормальными условиями, а не когда бессмертное существо лечит другое условно бессмертное существо, но Люмин и не хочется быть «нормальными», — заживающих борозд. Эндзё, благо, лежит послушно и больше не дёргается, только осторожно дышит и болтает. Это радостно и удивительно. — Иногда да. — Я, с одной стороны, конечно, старался создать о себе какое-то такое впечатление, но: это всё-таки звучит обидно, — белый глаз светится укоризной.       Люмин между тем задумчиво осматривает его. Он терпеливо молчит, только, извернувшись, укалывает её коготками на руке, когда пауза затягивается. — Садись, — она медленно закрывает флакончик с мазью, и честно-честно, она не любуется широкой спиной Эндзё и узорами на его руках, сейчас не до этого. Зато тем, как перестали кровоточить и отливать жутким тёмным цветом Бездны три диагональные полосы, полюбоваться можно. — Давай, это не больно.       Эндзё с явным вопросом в нечитаемо белых глазах медленно, осторожно подчиняется. И вдруг содрогается всем телом, напрягается, издаёт странный скулящий звук... Сердце Люмин проваливается в живот, она обмирает, холодеет — это, должно быть, стон боли, хотя в исполнении Эндзё он звучит немного, хм...       Погодите-ка. Почему слышится удовольствие?       И прежде чем Люмин успевает сделать грозное лицо и грохотнуть ведром для острастки, её чудовище разражается злодейским хохотом. — Ну ты... Эндзё. — Прости, прости, — еле выговаривает он и давится смехом, откашливается и продолжает уже хрипло: — Но твоё лицо этого стоило... Ты же сказала... в другое время... Вот я и решил... Приберечь трюк до лучших времён... Но кто же знал, что они наступят так скоро...       Он мотает головой, устало выдыхает и говорит нормальным голосом: — Врежь мне за это, если хочешь, только взашей не гони. Но, честно говоря, если бы у меня был шанс переиграть эту минуту, я бы поступил точно так же. Я не буду жалеть.       Люмин решительно подходит к кровати вплотную. — Ты у меня сейчас получишь. — Поща... Ах, ладно. Я готов. — Это хорошо, — золотые глаза недобро щурятся. — Мне уже падать на колени и поворачиваться спиной, миледи? — насмехается он. — Сиди. Тебе так будет удобнее.       Но что делает Люмин? Люмин и вправду его целует, как собиралась. Встаёт на колени, проминая ими мягкий матрас, чтобы быть вровень с Эндзё — благо, пока он сидит, это гораздо легче проделать, — и целует туда, где нечувствительная «маска» граничит с шеей — обжигающей, жёлтой с переливами оранжевого, будто в этом теле вместо крови бьётся в венах и артериях жидкое пламя, туда, где это самое пламя заметнее всего, где оно сияет из-под кожи. Он прикрывает глаза и взволнованно выдыхает с тихим-тихим стоном, он, чертяка, был прав, она и правда рада услышать это; и она продолжает лобызать это место — легонько касаться губами ли, прихватывать ими небольшие участки жестковатой кожи, как бы покусывая, и впрямь покусывать, бродит вверх и вниз по шее, более не защищённой от её нападения жёстким высоким воротником... — Что же, по законам жанра я должен был тотчас же расколдоваться! Но увы — видимо, не вышло... — бормочет Эндзё, пока нарастающий жар его тела слегка обжигает Люмин: её любимое чудовище явно находит её атаку необычной. — Так ты не будешь, да? Бить меня.       Она игнорирует этот вопрос.       И всё равно, что она не может поцеловать его в губы в этой форме. Неважно, в этом обличии ли, в маскировке он, он всё равно Эндзё, он и есть Эндзё, и у каждого облика есть свои преимущества. А чмокнуть можно и в «клювик».       Да, иногда он ведёт себя как тот ещё чудик, дурачится, но это ей в нём нравится, и она охотно подыгрывает; он смешной, умный, разговорчивый, хотя и, кажется, знакомый с одиночеством на своей шкуре, непринуждённый в общении, начитанный, вредный и хулиганистый, зато честный... чудовищно красивый и чудовищно горячий, так как же удержаться?       Может, сам он и хотел бы видеть в этой характеристике ещё что-нибудь вроде «коварный», «злодей», «грозный»... Но, право, она не назвала бы своё любимое чудовище худшим из людей, далеко нет. Архетип трикстера, архетип ботана — наверное, а книжное сравнение ему бы зашло, — и ещё что-то, что делает эту смесь такой живой, восхитительно привлекательной, таким... Эндзё. Подбирать слова — это дело Эндзё. Не её.       Но Люмин бы хотела, чтобы с бьющимся, кажется, в самых её губах пульсом он ощутил переполняющее её тепло и все эти захлестнувшие её мысли. И раз он расслабился, наверное, так оно и есть. Хотя бы на чуть-чуть.       Она увлеклась. Наверное, это уже тянет на «садистски много поцелуев». Хотя с наклонностями Эндзё это слово слишком часто приходит в голову. — Принцесса... Принцесса! Героиня Тейвата! Люмин! Всё, всё, у Эндзё не болит, про вишапов и гончих разрыва не знаю, я признаю поражение! Звёзды, сбавь чуть-чуть обороты, а то кто знает... — он жмурится и издаёт мягкий ласкающий ухо стон; на периферии зрения — панически машущие руки. — Может, я сейчас расплавлюсь или у меня сердце из груди вырвется, что ты тогда делать будешь? — Прости. Тебе нравится устраивать мне весёлую жизнь, а мне нравится тебя смущать. — Рука её скользит ниже. — Учитывая, какой ты здесь горячий, — Люмин мажет кончиками пальцев над самым пылающим ядром, — полагаю, я сгорю заживо.       Было сложно оторваться, но надо же когда-то. — Нее, это меня не устраивает, придётся придумать что-нибудь другое. Ну и ладно, экспромт — отдельный вид искусства... — Эндзё, у меня вопрос. — Да-да? Слушаю во все уши. Хотя, как по мне, тебя распирает желание не задать вопрос...       Она цокает языком. Чтец фыркает и подмигивает. Сам показал бы язык, если бы он высовывался. — Ты ведь просто хотел, чтобы именно я тебе помогла, да, мой не-Спящий красавец? — вкрадчиво интересуется Люмин, заглядывая в белые глаза. — Хитрец.       О-оу. Кажется, у «уникального экземпляра» огонь в груди пылает чуть ярче — просачивается между ребёр и гулко колотится настоящим сердцем, не в силах смирно гореть, просвечивает сквозь кожу, мурлычет огромным клубком кота, шипит и плюётся искрами от восторга и свойственной лишь влюблённым застенчивости, — без доспехов это отлично видно.       Она чуть отдаляется, оглядывает его — редкий же момент. Сбоку на груди и на боку, слегка повредив аккуратность узора, танцующего на плечах, предплечьях и верхней части торса, виднеется шрам, очень странный — будто ране что-то мешало зажить и будто её очень неаккуратно прижгли потом. Это от осколка её Гео, доходит до неё. Зачем-то Эндзё сохранил эту отметину.       Надо будет напомнить об этом, когда ему вздумается ляпнуть что-нибудь про «поразила в сердце». Но не сейчас, но не сейчас.       Она снова приникает к нему, ласково поглаживает выступы «маски», он и сам издаёт низкий вибрирующий звук, похожий на очаровательную смесь рычания и мурлыкания. Как будто чувствует прикосновения там, хотя, наверное, он просто рад. — Эх, ну я же попросил... Кхм. А то, принцесса, — он с видимым удовольствием кладёт голову к ней на плечо. — Если бы я тебе не нравился, ты бы не стала этого делать... есть же какие-то пределы у желания героя помогать всем, хм? — Эндзё, я тебя сейчас стукну и не посмотрю, что ты бедный раненый хрупкий учёный.       Эндзё удовлетворённо, раскатисто, урча смеётся и жмурит белые глаза, прижимается своим ужасно тёплым телом и укладывает горячие руки ей на пояс. — Ты этого не сделаешь. Люмин не сделает. — Слушай, а я... был хорошим мальчиком?       Она сначала думает, что он про очень давние времена, когда нынешний трёхметровый Чтец Бездны по имени Эндзё звался совсем не так, ещё не потерял большую часть совести и инстинкта самосохранения и не бросался огненными шарами, а был, наверное, каэнрийским мальчишкой; такие давние времена, что Люмин помнит только алые кубы, красное небо и боль всего мира, боль сотен тысяч людей, рвущую её на части, и дрожащую землю под ногами; и у Эндзё тоже есть такие воспоминания, правда, с другого ракурса, и они присыпали пеплом те, что раньше.       И, право, те воспоминания о красном, что они накопили сейчас, куда лучше: о густо намазанных соусом бутербродах; о горячей алой коже под пальцами и губами Люмин и о том, как Эндзё отзывался на её касания, живой, эмоциональный, совершенно особенный; о жгучем румянце на щеках, непрошеном и нежданном, когда Люмин с процентами вернула Эндзё его «Ты мне нравишься»; о следах от упоённых укусов, шлепков и поцелуев, воплощений пламенной бури эмоций, пряно-острой, как его кровь; о ярком фейерверке, заказанном у Йоимии и бывшем для Люмин сюрпризом: хитрый Чтец, когда ты успел поладить с моими друзьями? — о цветастых обложках книжек из Издательского дома «Яэ», которые они читали и обсуждали вместе, а потом оба чем-то знатно озадачились; о поддельном Глазе Бога, висевшем у маскировки там же, где у обличия монстра было — на взгляд Люмин, очень красивое — горящее ядро.       Потом думает, что это нелогично — спрашивать о временах Каэнри’ах, она же его не знала тогда... не знала, кем он был, слишком долго спала, а после — искала только одного — брата, милого брата, щепотку от щепотки звёздной пыли. И вопросительно приподнимает бровь.       Белые глаза иронично сужаются в щёлочки в подобии улыбки: правда не понимаешь? — Ты попросила меня побыть хорошим мальчиком, — невинным тоном заявляет Эндзё. — Я был? — Ты был, — Люмин глубоко вздыхает и целует его снова, лишь бы он не заметил, какие у неё красные щёки. — А знаешь, хорошим мальчикам дарят подарки, — гулко мурлычет он в ухо. — Хорошо, — она нащупывает его огромную горячую руку и накрывает её своей, — мы что-нибудь тебе купим. Тебя перевязать или как?       Она слышит, как Эндзё на мгновение захлёбывается словами, а потом с хрипом втягивает в себя воздух. Удивила. Люмин даже не жалеет, когда приятный, но едкий запах костра бьёт в нос — её любимое огнедышащее чудовище смущённо дымится. Он разражается хриплым лающим смехом, и неожиданно севший голос его подводит, но всё-таки Эндзё произносит — пользуется лазейкой, которую ему оставила Люмин: — Нет. Нет, не нужно. Дальше я сам всё заживлю. Уже почти в порядке. Есть в моём положении некоторые преимущества, хм... — Значит, всё-таки хотел моей помощи?       В кои-то века ей удалось подловить этого скользкого хитреца. Ей доставляет необычайное удовольствие слышать, как Эндзё издаёт невнятный звук заглючившего мека, и видеть, как яркие глаза сужаются в две будто раскалённые добела ниточки. Сбежать не выйдет — сильные руки не выпускают его из объятий. — Принцесса, ты зараза, — наконец делает вывод он. — Вся в тебя, драгоценное ты моё чудовище. — Драконценное.       Люмин улыбается. Лингвисту вполне к лицу любить каламбуры, игры слов и так измываться над известными ему языками, даже если он огненное чудище. Особенно если он огненное чудище. Особенно если он Эндзё. — Эй... Это что, кровь? — Ты крови никогда не видел? Всё равно ж уже зажило. — Вдоволь видел, но я не об этом! Только не говори, что ты лечила меня за свой счёт. Бездна, герой ты мой, тебя чему-нибудь жизнь учит? — Лучше скажи, как гончая умудрилась тебя цапнуть. Мне казалось, вы можете их подчинить. — Только после вас, Принцесса.