Возжелай

Проигрыш огрел Фёдора по голове словно килотонна бетонных плит. Он, сквозь зубы, но всё же ухмыляется, отчего Дазай увидел еле заметную ямочку на его щеке. – Что ж... Ты действительно победил. Должен признать, такая череда проигрышей задевает моё эго – Скалится Достоевский, поверженно и смиренно смотря на оппонента – Но, увы, я не могу уличить тебя в мухлеже. Думаю, я должен тебе одно желание, как и договаривались. Дазай прислушивается к чужому дыханию, которое обычно было невозможно услышать даже в моменты, где Фёдор был близок к смерти. Но сейчас... Детектив замечает, что враг его даже стал похож на живого человека. Вот, что сделала с ним некая «пристыженность» из-за проигрыша. – Оу~ – Наигранно удивляется победитель, жадно смотрящий на шахматную доску, где был словно буквами описан чужой абсолютно очевидный крах – Твой проигрыш – это уже лучшая награда для меня. Тем более, третий подряд – Осаму тянет каждую букву с небывалым удовольствием, наслаждаясь вкусом победы, словно это дорогой виски. Такой же пьянящий, как и триумф. – Вот как? Значит, ты отказываешься брать с меня желание? Ты же знаешь, что я не приемлю жалости к себе – Усмехается тот, сложив руки «замком», опираясь на них подбородком. – Милосердие – то, что отличает человека от демона. Но так уж и быть, если ты настаиваешь... – Заканчивай с унижениями. – Хорошо-хорошо. Дазай принимает задумчивый вид, оценивающе осматривает Достоевского. Это не самая большая игра в их общении, в конце концов, на поле боя бывали и случаи посерьёзнее, но сегодня ему посчастливилось запечатлеть новые эмоции на его болезненно-худом лице. Что-то кроме извечно снисходительного выражения, что-то кроме насмешки и высокомерия. Поверженность. Так приятно об этом думать. Сердце невольно то замирает, то снова бешено бьётся. Что бы такого загадать? – Хм... Я думаю, что... – Дазай нарочно медлит, хочет привнести больше интриги, выжать все соки из этой ситуации – Ты должен написать мне любовное письмо – После этих слов, он ухмыляется, а задумчивый взгляд его обращается в лисий прищур. Достоевский удивлённо уставился на товарища детектива, пару раз комично поморгав. Он ожидал чего-то более... Экстремального? Унизительного? Компрометирующего, зрелищного? – Вот как значит... Это интересно – Довольно тихо произносит он, не отводя глаз от самодовольного лица напротив – Только письмо? – Привычная глумливая улыбка вновь натянулась на его губы, демонстрируя азартность и заинтересованность. – Только письмо. Но знаешь, у меня есть одна идея, которая усложнит тебе задачу – Его привычный тон голоса становится глубже, переходит в почти что опасный шёпот – ...Это должно быть самое соблазнительное, романтичное и самое любовное из всех самых любовных писем, которые только можно себе представить. А ты много чего можешь представить, я знаю это – Усмехается Дазай, теребя пальцем ворот своей рубашки. Глаза Фёдора блеснули в полумраке, когда оппонент закончил с описанием его задания. – Что ж... Самое соблазнительное, романтичное и самое любовное из всех любовных писем... – Он кивает, принимая условия – И насколько длинным оно должно быть? Одна страница? Может, параграф? Или что-то ещё длиннее? – Пиши как чувствуешь. Я бы хотел прочесть результат твоего полного погружения в чувства, которые ты испытываешь ко мне – Осаму прикрывает глаза, будучи уже не в силах ждать этой заветной бумажки. Он знал, что Достоевский сделает все по красоте. Как и всегда, в общем. – Как смело с твоей стороны утверждать, что у меня есть к тебе романтические чувства – Вздохнул Фёдор. Сказал он это скорее чисто чтобы подразнить собеседника. Но действительно ли романтических чувств не было, не было любви? Нет, точно нет. Но вот что касается похоти... Дазай был прав. Представить можно было многое. Достоевский уже вполне привычно показывает свою заинтересованность в его личности, да и в принципе в общении. И все это также давно заметили. Действительно, нет здесь любви. Интрига, азарт, предвкушение, интерес, страсть и волнение – всё это плотно ассоциировалось у него с Дазаем. Что уж греха таить, они оба те ещё адреналиновые наркоманы. Жизнь довольно скучна и понятна этим двоим, так что их общение и игры разума являются почти что спасительным кругом в этом сером море скуки и предсказуемости. В какой-то момент они оба сильно оступятся и это превратится в одержимость, зависимость... Превратится во что-то ужасное и нечеловеческое в своём безумии. Достоевский усмехается, уже прикидывает варианты того, что он собирается написать. – Что ж, тогда не смею заставлять тебя ждать. Мне самому уже не терпится увидеть твоё лицо, когда ты прочтёшь мое любовное письмо.

💌💌💌

Этот день уже можно было ознаменовать особеным событием. Дазай сваливает с работы рано вечером, принарядившись, чтобы вновь ощутить это... Это волнение. Пусть они с Фёдором и похожи, знать мотивы и действия друг друга они не могут. Но именно это и интригует, удерживает интерес и заставляет идти на ухищрения чуть ли не на грани предательства. Именно это сейчас и делал Осаму, поставивший игрища в приоритет. Он приходит к месту встречи. Очередной одинокий и очень мрачный закоулок, спрятанный в тени множества домов. Вероятнее всего, отсюда они с Достоевским направятся в какое-нибудь временное или несостоявшееся пристанище «Крыс». Завидев темный силуэт Фёдора, Дазай лишь молча проследовал за ним. По этому лабиринту из домов и улиц, которые оба знали наизусть, последовал он за ним и когда тот подвёл его к подъезду ветхого многоэтажного дома с кучей балконов. Поднимаясь по лестнице вверх, детектив беспечно оглядывается на всякий случай. Нет... Никого. Во всём доме будто они одни. – Что-то ты молчаливый сегодня, Демон-Фёдор. Всё ещё не можешь отойти от проигрыша? – Злорадствуя шепчет Осаму, пока Достоевский возится с ключами. Замок мудренный. Видимо, это место для чего-то всё же предназначалось раньше. – М-м... Ошибаешься – Фёдор одарил собеседника хитрым, мутным взглядом, щёлкая замком в двери. – Что ж, убеди меня в этом. Они проходят внутрь, сразу же направляясь на кухню, где они смогут как всегда сесть друг напротив друга, чтобы держать беспрерывный зрительный контакт. Без особых прелюдий, Фёдор протягивает тот самый конверт Дазаю, буквально заставляя того тонуть в предвкушении. – Я потратил на это достаточно много сил – С усмешкой начинает «демон» – Будь добр – прочти внимательно каждое слово. – О, уверяю тебя, я уделю внимание всему, что ты написал для меня... – Он невольно облизнулся, наконец-то доставая письмо из конверта. Бумага была приятной на ощупь, хрупкой. По листу цвета слоновой кости, очень витиеватыми, но печатными буквами – простилались чернила. Каждая буква при прочтении словно врезалась в подкорку мозга, отпечатывалась на обратной стороне век. Читал Осаму долго, вдумчиво... В какой-то момент, кровь стала приливать к его щекам, пока он анализировал содержимое. Он бегло взглянул на Достоевского, сидящего напротив. С каким же упоением он наблюдал за тем, как краснеет чужое лицо. Фёдор точно знал, что делает. «...если бы это только было достаточно уместно выражать словами вслух, я бы попросил тебя прикоснуться ко мне как можно более откровенно. Меня действительно будоражит мысль о том, что мы похожи, Дазай. Настолько, что я вынужден признаться тебе в чем-то настолько личном, как моё желание заполучить тебя как союзника, не только как врага. И действительно, я уверен, что это могло бы поспособствовать нашему сближению, на которое я всё также грею надежду. Есть кое-что, чего ты не знаешь, ведь, увы, я не в праве раскрыть все карты. Но лишь твое присутствие избавляет меня от одиночества, длящегося дольше, чем тебе кажется. Есть порыв отдаться тебе без остатка, вкусить покорность в полной мере, да вот только ты сам знаешь, что моё эго сильнее. Однако, если ты этого только захочешь... Я тебе позволю и прощу грех сладострастия. Ты лишь только возжелай» Осаму медленно поднимает взгляд на Фёдора, сопоставляя текст с его автором. Краснеет пуще прежнего, загнанно смеется. – Я буду удивлён ещё больше, если это всё описанное окажется правдой – Исступлённо он произносит наконец, переворачивает лист, чтобы дочитать под чужим пристальным взглядом. «Я думаю, что мне самому это нужно. Ощутить твои руки на своей шее, притянуть тебя ближе... Мы могли бы создать этим идеальный симбиоз, разве нет? Если бы только ты целовал меня, а не кого-то случайного, как ты это делаешь обычно. Подними во мне эти чувства, сломай меня, изничтожь все мои планы и мечты, докажи мне, что я не прав – я подчинюсь тебе. Только ты имеешь это право, воспользуйся же им. Избавь меня от скуки и одиночества – я избавлю тебя от жизни, как ты всегда и хотел. Потому, я прошу тебя – победи меня и сокруши хотя бы ещё один раз». Дазай дочитал письмо. Его руки слегка подрагивали от накативших эмоций, которые он испытывал примерно в том же эквиваленте, что и Достоевский. Сомнений не было – всё, что тот написал – является правдой, его настоящими чувствами. И не совсем понятно было ему, к чему же Фёдор его сейчас призвал? Убить его? Снова обыграть, или и вовсе разложить его на этом столе? Осаму тяжело вздыхает, возбуждение задавило рассудок, когда он замечает эту самодовольную ухмылочку на лице врага. – Демон. И как ты этими губами целуешь иконы, м? – Дазай встаёт со своего места, изящно и плавно обходит стол. Он игриво нагибается к безмятежному Достоевскому, выжидая ответ. – Ну, я же не говорил тебе этого вслух... Может ты ревнуешь меня к лику святых? – А ты меня к «кому-то случайному» – Смеётся тот тихо, наконец-то притягивая чужое лицо за подбородок, касаясь лишь совсем кончиками пальцев. – ...Возможно – Совсем интимным шёпотом произносит Фёдор, ощущая, как Осаму приник к его губам, начиная медленный поцелуй. И дыхание его вновь сбивается, прямо как тогда, во время осознания проигрыша. Но это было замечательно. Если он и вовсе перестанет дышать – ещё лучше. Это позволение уже сносило крышу, он просто отдаёт контроль над ситуацией Дазаю и его ловким рукам блуждающим по истощенному худому телу. Фёдора просто передёргивает, ведь действительно, вторая рука на его шее поднимается выше, давит на кадык во время продолжающегося поцелуя, заставляет давиться воздухом и слюной, заставляет закашляться и закрыть глаза. Дазаю так и хотелось. Завладеть им, сломать, одолеть в один момент... Но очевидно, что безвольно отдавать победу Достоевский не намерен. Пока есть возможность отыграться, пока есть возможность преступить даже какую-то грань унижения через грубое обращение – он воспользуется этой возможностью. Возможно даже из жажды мести за всё зло, которое Фёдор причиняет миру одним лишь своим существованием. Хотя, конкретно самому Дазаю до мира не было дела, но он знал и понимал, что общение с Достоевским на него влияет далеко не в лучшую сторону. Он очерняет его и без того отнюдь не светлую личность, но светлые намерения. Этого он не может допустить. Не может допустить, чтобы тот затянул его в этот омут с чертями, где он уже бывал. Он кусает его, толкает к стене плотнее. Фёдор очень легко и с наслаждением принимает пощёчину, со вздохом ухмыляется. В какой-то садомазохистичной манере он хватает Дазая за волосы, оттягивая его от уже истерзанной им же шеи, впивается ногтями второй руки под просветы бинтов на чужой спине. Осаму на это лишь шипит злобно, скидывает с плеч Достоевского мешающуюся рубашку, заставляя ту опуститься до его локтей. В мареве он буквально вгрызается в чужую плоть, ощущая давяший дискомфорт в собственном теле. Что ж, это должно было случиться. Вот только кто же победитель, если для обоих проигрыш – и победа и награда? Где же суть?