2 апреля 1996 года

2 апреля 1996 года - единение народов Беларуси и России. Московский сидел в большом зале и ждал одного из своих старших братьев. Блондинистые волосы, уже немного отросшие с развала СССР обрамляли миловидное лицо столицы России делая его хорошо выраженным. Президент как и всегда выпил и был не в состоянии вершить дела, поэтому столица был там. В один момент дверь распахнулась и туда зашли два человека. Вернее, человек и аватар города. Это был президент Беларуси - Александр Григорьевич Лукашенко и Минск - Немигов Николай Глебович. – Минск, Александр Григорьевич. Приятно видеть вас двоих в добром здравии. Прошу прощения, Александр Григорьевич, не могли бы Вы выйти. Я хочу поговорить со своим братом один на один. Лукашенко кивнул, понимая, что ему и его столице нужно время чтобы поговорить, извиниться перед друг другом, а ему чтобы найти президента России, который выпил. – Конечно, Михаил Юрьевич. Я всё понимаю. Николай Глебович, не теряйтесь. Если что - я всегда на связи. Минск вначале не понял просьбы брата, но позволил президенту уйти. Ему нужно было время на то чтобы простить Москву за унижения в этом веке. А у брата была рука тяжелая, особенно, когда он впивался ею в волосы после войны и тащил за собой, пытаясь выбить в очередной раз признание того чего не было. Он позволял себе называть Немигова предателем. Никола очень любил своего брата, но то что он делал с ним и Киевом после такого кошмара как оккупация - было непростительно. Молчание становилось длиннее и невыносимее. – Никола... Он начал, слегка запинаясь. Беларус не помнил когда в последний раз видел брата столь растеряным, не понятым другими. Не то чтобы он злился на него, скорее, просто немного обижен. Одно только отделяло его от момента просто позвонить Александру Григорьевичу и уехать из страны брата. Глаза... Они были голубыми. Точно небо. Он не видел их такими почти 70 лет. Такими яркими как когда-то в детстве. Тогда все ещё было хорошо. Их общий старший брат присматривал за ними, но сейчас он не может отказаться от собственной боли и отречься от обиды на Москву, который его ровно как и Николая бил после войны. Никола понимает, что рано или поздно, но боль пройдёт и они оба помирятся, если, конечно, не будет вмешательства бывших "союзников". Пока Михаил говорил что-то Николаю, он не слушал и лишь рассматривал его. Лишь в конце так называемого монолога Московского Немигов просто тихо притянул его к себе и обнял крепко-крепко, прижав к своей груди. – Я не злюсь на тебя, Москва. Знаешь ведь, я не могу долго злиться на тебя. Он почувствовал руки Москвы на своей спине и сам погладил его по спине и услышил едва слышный шёпот. – Я люблю тебя, Никола. – Я тебя тоже, Мишутка. – Ты меня не бросишь? – Не брошу. – Точно? – Точно-точно. Не будь ты таким тяжёлым, я бы как в детстве дал клятву. Но с Димой тоже тебе надо бы помириться. Понимаешь? – Понимаю. И извинюсь. Нужно только немного на ноги подняться. – Хорошо, Мишутка.