Traitor's kiss

Прикосновение губ невесомо, как будто касание крыла бабочки. Иуда целует его в уголок губ, смело, но легко, придерживая за плечи, касаясь складок ткани со смуглой кожей под ними. Глаза его закрыты, ресницы немного дрожат. Он не говорит ничего ни до, ни после. Иисус знал, что это произойдет, он знал, кто это будет. Он знал с первого дня, в тот момент, когда впервые увидел Иуду. Эти губы, обветренные, сухие, тонкие, изогнулись тогда в приветливой улыбке, а в голове Иисуса кто-то будто сказал: «Он». Но от этого знания происходящее не делалось простым. Иисус хотел бы помочь, обнять в ответ, прижаться к губам и тихо сказать, объяснить, что так нужно, что без Иуды не будет казни и воскрешения, не будет ничего. Иисус знал, что его ждут муки, но эти муки — конечны. Иуда же обречен не просто на пожизненное страдание и вину, но и потомки его, и следующие поколения предателей навсегда будут носить его имя, проклинаемое веками. Иисус хотел бы сказать: «Неважно это, главное, где скажут обо мне, скажут и о тебе, мы неразрывно будем связаны, позволив себе то, что не могли при жизни». Но Иуда — всего лишь человек, и это для него не аргумент. Он и сам до конца не знает, почему делает то, что делает, ведомый силами намного больше, чем он сам. Иисус надеется, что Иуда сможет это пережить, покинет страну и найдет счастье, живя еще долгие годы, но в глубине души знает то, о чем не хочет думать — их жизни закончатся в очень близкие сроки. Он думает, как это могло бы быть, не будь они теми, кем являются. Как могли бы поддаться тяготению, соединить руки, губы, жизни. Как могли бы стать просто двумя людьми, для которых важен только момент, которые не думают о предназначении и обмане. Но им этого не суждено, и никогда не было. Иисус позволяет себе лишь повернуться к Иуде, который только что отстранился, и улыбнуться ему так, как в тот их первый день, несмело, но открыто и с любовью. Это их последний день. Это их последний и первый поцелуй. Иисус не может сказать, что прощает, да это и не было бы правдой, потому что прощать нечего. Иуда делает то, что больше любой привязанности, любой земной любви — он обрекает себя на вечные страдания, чтобы тот, кто должен рассказать людям о спасении, смог сделать это, сравняв свою боль с болью своего народа. Иуда добровольно отказывается от всего, что у них могло бы быть, ради будущего, пусть и не подозревает об этом, и Иисус, как никто, уважает эту жертву. Иисус знает, что его смерть не будет быстрой. Он только надеется, что Иуде такая роскошь все-таки достанется.