Hours of Gold

Вельт Янг уже давно не считал себя ни юнцом, ни даже мужчиной в самом расцвете сил, ведь в основном это свойственно именно им — быть впечатлительными, падкими на фантазии и страстными на додумывания натурами. Сила юности, как-никак. А ему, Вельту, шел уже девятый десяток лет. Подумать страшно. Вместе с тем, Вельт Янг со всей ответственностью признавал, что его “девятый десяток” имел мало чего общего с той же цифрой возраста у любого другого представителя его, человеческого, вида. И дело было даже не в теле, которые силы Первого Херршера услужливо позволили ему восстановить с нуля, изменив и внешнее проявление возраста и ход старения, а… Может и в этом. Но речь скорее шла о том, что Вельт прекрасно осознавал следующее: пройденные испытания и тяготы жизненного пути не утомили его разум, превратив в уставшего и брюзжащего старика, а наоборот — сделали его гибче и выносливее. И вот, на восемьдесят-каком-то-там году жизни, он уже и сам сбился со счета, если честно, Вельт Янг выглядел как мужчина чуть-чуть за средний возраст и мыслил примерно так же, включая приступы меланхоличного наблюдения за молодняком экипажа экспресса и тотальное непонимание их странных шуточек в общем чате. Подытожить все эти размышления можно было всего одной фразой: Вельт Янг не был дремучим стариком и, о Эоны, лучше бы был, потому что его тело решило ему напомнить об этом факте самым тривиальным способом. Вельт уперся лбом в кафель душевой секции, прислушиваясь то к отвлекающим звукам воды, то к собственным ощущениям в теле. За пределами душа, по всем коридорам экспресса, вязкой тишиной давным давно растеклась условная ночь. И Вельт был бы очень благодарен, позволь его разум поддаться той же сладкой дреме до начала нового дня. Однако, “сладкая дрема”, в понимании его тела, этой ночью решила мутировать во что-то совершенно странное, вставив в череду спокойных ночей без сновидений сон с крайне непривычным для Вельта содержанием. И было бы не так обидно, будь в его содержании что-то совсем уж непотребное и пошлое. Однако единственное что Вельт мог вспомнить после получаса отмокания в душе, был совершенно простой поцелуй чужих губ в линию его скул. Почти что целомудренный. И прикосновение рук, аккуратное и невесомое, словно кто-то боялся сломать и навредить, к его шее. Ощущение чужого дыхания от неразборчивого за пеленой сна шепота, щекотное и ласкающее, и эфирный, золотисто-солнечный свет сквозь закрытые веки. Вельт таял в этом свете, не ставя под сомнение ничего из происходящего, и тянулся навстречу этому теплу, пока его глаза не распахнулись и не уставились в более чем реальную чернильную пустоту космоса за панорамным стеклом собственной комнаты. Сон стремительно растаял призрачной дымкой, а вот ощущение призрачных прикосновений и собственное возбужденное состояние — нет. Вельт обескуражено подтянул руку в груди, в легком неверии ощущая как нетерпеливо за ребрами и легкими колотиться сердце. Вельт не был юнцом — но что-то в связке его тела, мозга и головы считало иначе. Мнение самого Вельта, судя по всему, не учитывалось. Душ должен был помочь смыть остатки сна и возбуждения, но справлялся откровенно плохо. Может потому что организм, дорвавшись, наконец, до давно забытого опыта эротического сна, требовал его логичного завершения. Вельт, потративший больше получаса на пустые размышления о собственной жизни и бездарной трате запасов воды поезда, наконец решил согласиться с собственными телом. Подумаешь. Рука, до позорного нерешительно, опустилась вниз и обхватила полутвердый член пальцами. Вельт, на пробу, провел по нему несколько раз кольцом из пальцев, коснулся большим пальцем головки, поменял темп, сомкнул пальцы чуть сильнее, сменил комбинацию движений, но… не почувствовал ничего. Ни зарождающегося желания, ни закономерного прилива крови, ни учащенного пульса, ничего. Даже списать все на недостаток опыта бы тут не вышло. В груди поселилось ощущение какой-то невнятной пустоты и неразрешенности — мастурбировать просто_потому_что тело отказалось, а эфемерные образы из сна рассеивались настолько стремительно, что даже самый отчетливый образ чужих губ на скуле выдохся и стал не более чем когда-то выдуманным его мозгом фактом. Вельт растерянно вздохнул и решительно закрутил вентиль горячей воды. Спустя мгновение на его голову обрушатся потоки до ужаса ледяной воды, унося с собой и остатки дремы, и ненужные мысли, и чувство растерянности от неудачных попыток удовлетворить собственное тело. К черту. “К черту” не продержалось и пары ночей. В каждой из них незримый кто-то трепетными руками продолжал вырисовывать на его коже нечитаемые символы и, как и прежде, целовал в щеки и скулы. Лишь на пробу то перемещаясь к губам, то зацеловывая шею и то самое, щекотно-нежное, место за ушами. И каждый раз что-то выдергивало Вельта из этого, наполненного солнечным золотом, сна, оставляя с ощущением разбитости, как после неудачной дневной дремы в жаркий полдень. Вельту даже показалось, что в последний миг своего сна он слышал чей-то разочарованный вздох. Может быть это был и он сам. После прерванного ночного сна — тот отказывался возвращаться обратно. Вельт уставшей тенью топтался по экспрессу, вслушиваясь в ночную тишину вагонов и сдерживая в себе желание навестить их кухню ради чашки(двух?) кофе — все же не самый удачный момент для еще одной попытки прояснить ситуацию с паршивейшим кофе и неумением Химеко его варить. Вельту все еще хотелось пожить свою жизнь. И, быть может, досмотреть однажды свой сон. Эта мысль навивала чувство, сродни невыносимому зуду под гипсовой повязкой — навязчивое, жадное, проникающее тонкой иглой в мозг, которое невозможно удовлетворить, и собственное тело будто становиться предателем — даже в самой отвлекающей ситуации эта неудовлетворенность остается на фоне и поет свою песню о несбывшемся удовольствии. Паршивая аналогия, надо признать. Хоть и на редкость меткая. Вывела Вельта на очередное философское поле и бросила там, среди сотни разбросанных вводных данных. Но что имел сам Вельт? На самого себя… Он никогда не вел аскетичный и непоколебимо чистый образ жизни, однако если обернуться назад — до мимолетных интрижек, занятиям любовью по сию минутной прихоти или же до регулярных отношений ему было попросту некогда. — То мир спасай, то умирай. Один отпуск на море, да и то на Квантовом. Не лучший курорт для романов, — Вельт уныло рассмеялся в тишине главного вагона. Что до более бытовых ситуаций, утренней эрекции или простой попытки сбросить напряжение, то порой Вельт даже сомневался в адекватном функционировании собственного либидо. Да и какое тут, когда твоя юность прошла под знаменами войны и, вечно дребезжащим тысячами голосов в голове, ядром Херршера. Так что нынешняя ситуация с таким обилием возбуждения и гормонов в крови выбивала из привычной колеи и, не то чтоб пугала и напрягала, но утомляла так точно. Вельт был уставшим и, что не делало ситуацию проще, голодным. “Голодным”. Хорошо что их команда взяла несколько дней перерыва от своих миссий, иначе пришлось бы… сослаться больным? Немощным? Пом-Пом бы не отстала от него с заботой, кто-нибудь из команды бы непременно остался на борту с ним и Вельту бы стало безумно стыдно и неловко. Какое уж тут старческое бессилие, когда тело Вельта решило сыграть в обратном порядке и устроить ему юношеский марафон недотраха. Именно недотраха — пришел к выводу Вельт. Каждый раз после пробуждения он, как и в самую первую ночь, пробовал удовлетворить себя сам. Но в связке его возбужденного состояния и методичных движениях ладонями и не хватало чего-то значительного, без чего все его попытки помастурбировать самому себе теряли что-то существенно важное. Не хватало образа, эмоций, голоса, присутствия человека, что стал причиной его подросткового замешательства. Без всего этого процесс становился до омерзения механическим и телом не принимался. А образ, тем временем, растворялся в прохладе комнаты быстрее чем ощущение прикосновений. Быть может только если попробовать задержать сон? Задержаться во сне. Подсмотреть чуть дальше, чуть дольше, куда-то за золотистую занавесу солнечного света в комнате. С четким намерением задержаться во сне чуть дольше, Вельт и закончил свой очередной безднардно проведенный день, отправляясь в свою комнату. И отход ко сну превратился в какое-то напряженное гнездование —Вельт постарался учесть все нюансы, какие только могли в предыдущие разы вырывать его из чужих объятий. (От одной мысли о “чужих объятиях” Вельт резко уселся на край кровати и смущенно уткнулся лицом в ладони.) Привычную для Вельта прохладу (может он просыпался от стремительно остывающей испарины на коже?) сменил теплый воздух системы, мерно тикающие часы (за этот пережиток прошлых янтарных эр Вельт был готов драться с кем угодно) временно остановили свой ход. Слабый свет ночника потух до наступления нового дня и все подушки с дивана перекочевали на кровать, по обе стороны, уютно подпирая со всех сторон и образуя теплый кокон. Но если Вельт еще как-то смог проконтролировать внешние факторы, то собственная нерешительность могла вновь нарушить ход событий. Вельту потребовалось еще несколько десятков минут прежде чем провалиться в свой очередной беспокойный сон. Сон же встретил его уже привычным теплом и светом. Этот солнечный свет Вельт даже не видел, скорее ощущал — что-то вновь закрывало ему глаза невесомой лентой. Та не была плотной, и сквозь нее и тонкие веки проходил нежный золотистый свет и редкие мельтешения теней, вероятно, от колыхания занавесок или листвы за окном. Вельт нерешительно пошевелил пальцами и, поняв что все же его тело ему подвластно, потянулся к повязке на глазах — не вышло. Чужие пальцы переплелись с его собственными и аккуратно отвели в сторону, придавливая кисть к мягкой ткани постельного белья. — Подожди, мне нужн… — остаток фразы, как и саму мысль и воздух из легких, выбил первый в этом сне поцелуй. Вельт мог бы назвать его целомудренным, если бы не новое для него ощущение чужого голода в движении губ — его целовали в щеки, в линию челюсти, в уголок губ, чертили кончиком носа по коже, заставляя мелко дрожать. Вельт поймал себя на том как упивается этим физическим прикосновением, как тело трепетно и желанно откликается на каждое новое прикосновение, как дыхание замерло в горле в страхе оказаться брошенным в стаю чудных птиц камнем — спугнуть, распугать, разбить пеструю иллюзию чувств. Сколько он мог так не дышать? Не будет сколько сможет. Поцелуи неожиданно прекратились, словно сладкое наваждение Вельта почувствовало подвох и неправильность ситуации. А после — скользнуло вниз, к шее и, оставив легкий поцелуй прямо под челюстью, прихватило зубами тонкую кожу над гортанью. Вельт от неожиданности втянул в горящие легкие воздух и жадно задышал — “наваждение”, словно довольное реакцией, обдало воздухом еле слышного смешка и, как наградой, прошлось мокрым языком по месту где парой мгновений ранее были зубы. Вельта пробило дрожью — он явно перешел тот предел сна, в который ночами ранее он просыпался. Возможно дело и правда было в нем. — Можно было… просто попросить? — Вельт не был уверен что ему ответят, но эта гулкая тишина заставляла его нервничать еще сильнее. И страх стать причиной собственного очередного пробуждения оказался сильнее смущение и растущего возбуждения. Он все еще не видел ровным счетом ничего, но движения воздуха подсказали — человек, что навис всем телом над ним, поднял голову и уставился в ответ на его фразу. В этот самый момент Вельт едва ли успел испугаться собственного вопроса и пожалеть о решении — новый поцелуй был быстрее. Уже не деликатный в щеку, не трепетный в висок, не целомудренный в уголок губ. А в губы, жадный и голодный. Словно не один Вельт изводил себя эту пару дней, а им обоим жаждалось оказаться вновь вместе. Вельт шумно выдохнул воздух через нос и ответил этим губам — хотелось быть ближе, на этот раз правда хотелось. Не к абстрактному “желанию”, а к конкретному телу, пусть и во сне. К человеку, к которому странно тянуло, который заглушал голоса в голове и рядом с которым ядро разгоралось ярким угольком в топке груди. К черту сон и его условности, хоть сейчас, хоть в этой жизни, Вельт хотел позволить себе упасть в пьянящее чувство желания. Хотелось чувствовать под своими ладонями кожу другого человека, чужое тепло — Вельт потянулся к чужому лицу, желая то ли обнять, то ли притянуть ближе, то ли впутаться в чужие волосы (Вельт был уверен что они там есть и перебирать эти пряди во время их поцелуя будет чертовски приятно) — ему не дали. Перехватили где-то в воздухе и вернули на кровать, придавив, дав понять что сейчас он лишь в роли ведомого. Вельт даже не стал тратить силы на слепое недовольство, лишь отчаяннее подался вперед, требуя больше, отчаяннее. Его крыло как подростка и весь мир сузился до ощущения чужих влажных губ на его собственных — сердце, что бешено колотилось минутой ранее, кажется, вышло на новый темп и перестало звучать вовсе. Сколько длился их поцелуй, Вельт сказать не мог. Но когда его “греза” отстранилась, мазнув на прощание кончиком носа по щеке, Вельт был готов поклясться — его сердце чуть не разбилось. Пусть это длится вечно, это слепое выцеловывание чужих губ, даже не “в французской” манере, бог бы с ним. Просто пусть оно длится вечно. Откуда-то из недр его груди вырвался разочарованный стон и Вельт только через несколько мгновений осознал что это был его собственный голос. “Греза”, будто бы понявшая свою ошибку, поспешила исправиться и утешительно погладила пальцами по запястьям Вельта. Тот понял почти сразу, интуитивно, будто этот тайный язык был обретен ими вечность назад — это просьба. Просьба оставить руки там, где они сейчас. Согласно мотнув головой, Вельт в нетерпении облизал губы — он сделает что угодно в этом сне, только бы чужие поцелуи, чужой вес на его теле вновь оказались с ним. И, словно подслушав его мысли, поцелуи вернулись, но не к губами — чужие пальцы распахнули полы его ночной рубашки и чужая щека легла на середину груди. То ли вслушиваясь в бешеный стук сердце Вельта, то ли поддаваясь довольному урчанию ядра Херршера внутри, пальцы гуляли по чувствительным ребрам, и животу, то подбираясь ближе к груди, то спускаясь по бокам к бедрам, время от времени задевая краешком губ кожу в неслышном разговоре с Вельтом. Ему было не разобрать речь этого человека — сон скрадывал многое своими глупыми законами. Но все происходящее давало понять — ему и не следует стараться понять, все что нужно он может и почувствовать. Почувствовать в перехватившем в горле дыхании, в безбрежном чувстве спокойствия где-то в месте упокоения беспокойного ядра. Этого было достаточно для их “беседы”. Вельту хотелось отдать что-то и взамен, но свое обещание он помнил. И тем сложнее было удержать руки на прежнем месте, когда его “греза” чуть оттолкнулась и сползла еще ниже, умостившись щекой на косточке таза, столь близко к возбуждению Вельта, что тому потребовалось невероятное усилие чтоб не подавиться собственным дыханием и не сорваться в реальность из-за растекающегося чувства смущения и желания. Безликая же его “любовница”-”греза”, подтянувшись на краткий миг обратно вверх, оставила последний быстрый поцелуй где-то внизу живота — щекотный, безумно щекотный — и подхватила пальцами край ночных брюк, бесцеремонно спуская их куда-то вниз, к ягодицам. И почти сразу же, спасая Вельта от скоропостижной смерти от неловкости и смущения, уже знакомые ему губы оставили свое тепло на основании его члена. Пальцы Вельта до треска сжали простынь — никогда в жизни его не удовлетворяли таким образом. Да, собственно, никаким не удовлетворяли. Все это казалось излишним и чем-то постыдным, пока он не оказался здесь. Невидимый им “любовник” чутко следивший за любыми его эмоциями, накрыл собственными ладонями руки Вельта и насильно заставил отпустить несчастную простынь, предлагая впиться вместо нее в их переплетение пальцев. Вельт же даже не успел благодарно сжать пальцы своего “любовника”, как в следующий же миг, без предупреждения, поцелуй сместился с косточки его бедра на головку члена и невозможно горячий рот вобрал его в себя. Вельта выгнуло дугой в пояснице и краем сознания он понял насколько сильно впился в чужие пальцы собственными. Невозможное чувство прошлось по его позвоночнику и растворилось где-то в затылке, продолжая накатывать волнами с каждого нового перекатывания широкого языка по головке члена. Налитый кровью от долгого ожидания и томления, тот сделался невозможно чувствительным и Вельт, как мог, держался от бесславной капитуляции раньше времени. Впрочем, кажется, целью его “грезы” оставалось и нечто другое — она не стремилась как можно скорее довести его до высшей точки, до оргазма, не ускоряла темп, не сдавливала сильнее, но брала медленно, тягуче, вылизывая всей длинной языка и прикусывая тонкую кожу в основании члена. На последнем Вельт еле слышно застонал от невозможности собственных чувств. И под этот самый стон, головка его члена, столь стремительно скользнувшего обратно в чужой горячий рот, коснулась чужого горла. Вельт не смог сдержать нового стона, с которым невольно подался бедрами вперед. Его “греза”, кажется, только этого и ждала, довольно рассмеявшись и пуская легкую вибрацию по невозможно чувствительному члену Вельта. В невозможности хоть как-то помочь себе совладать с эмоциями руками, он согнул колено, ощущая бедром тепло чужого тела между собственных ног. Столь чуждое для себя, но столь правильное. Его продолжали ласкать, зацеловывая бедра и вбирая внутрь влажную головку члена. Реагировали на движения его бедер, на выгибания в пояснице, на томные вздохи и дрожь в его влажных переплетенных пальцах с вниманием достойным ученого. Внимали, прислушивались, то отстраняясь в пользу ленивых ласк поцелуями, то вновь распаляя до красна своей жадностью и страстью. Вельт давно перестал ощущать ход времени. Все его сознание сузилось до одного единственного человека, которого он, всей своей сущностью, хотел. Со сбившимся дыханием и с последним стоном в горле, Вельт, исключительно по позволению своего незримого “любовника”, наконец кончил в ладонь, крепко прижатую к головке его члена. Крупная дрожь оргазма еще несколько раз пробивала его до самого нутра, пока его, распаленного и до невозможности чувствительного, продолжали мучить медленными поцелуями в самые нежные, его “греза” успела вычислить их все, места. И только когда Вельт смог выровнять собственное дыхание и почувствовал как едкое чувство долгой неудовлетворенности распадается на атомы в его теле, его “сон”, оставив напоследок поцелуй в косточку бедра, переместился ближе к Вельту и вновь уместился щекой на середине его груди, время от времени лениво целуя напротив сердца и ядра, поглаживая пальцами бока. Вельт, сморенный чувством долгожданной разрядки и близости, мог лишь бессильно лежать и наблюдать как из-под полупрозрачной повязки и полуопущенных век по комнате растекается золотой свет солнца. В его груди грело такое же солнце, обволакивая тревожное ядро янтарным коконом, заглушая невозможно нестройный хор голосов и наполняя чувством завершенности. Вельт, борясь со сном как только можно, желал лишь одного — он уже выполнил свое обещание. Возможно сейчас его “греза” позволит прикоснуться к себе, хоть на мгновение. Рука, до странного тяжелая во сне, неловко приблизилась к месту где лежала голова его “грезы” и, нерешительно, словно боясь спугнуть, опустилась на волосы. Такое простое ощущение реальности другого человека и Вельт вновь затаил дыхание, невесомо поглаживая шелковые локоны подушечками пальцев, отмечая как совсем притихла его “греза” на груди, словно не ожидала, словно сама боится спугнуть. И как нежно чужая рука перехватывает ладонь Вельта и подносит к собственному лицу, утыкаясь в ладонь и целуя в основание пальцев, снова и снова, пряча и без того невидимое ему, Вельту, лицо в чужую ладонь. Сокровенно и трепетно. Болезненно необходимо. Вельт проснулся на следующее утро, увы, не новым человеком, но как минимум без навязчивой и сложноразрешимой проблемы. Единственной его заботой стали неприятно мокрые и липкие брюки, которые он без лишних промедлений стянул с себя, лишь через пару мгновений вспоминая все то что предшествовало этому утреннему конфузу. Воспоминания заполнили его голову невероятной волной, яркой и звонкой, что Вельт вдруг понял — он вновь возбужден, причем сильно и без единого шанса к отступлению. Но в этот раз что-то незримо изменилось — Вельт помнил прикосновения, помнил вибрацию чужого голоса и ощущение гладкости волос под собственной ладонью. Он помнил довольное “пение” его сущности и ядра в груди. Всего этого, и нескольких размашистых движений, хватило Вельту для наступления нового оргазма. Вот так просто, без бесплотных и отчаянных попыток, без сомнений в собственной адекватности. Вельт сухо рассмеялся, выдыхая скопившееся напряжение в груди. Осталась лишь дурацкая мысль, что несчастные брюки, возможно, лучше бы аннигилировать в черной дыре, чем пытаться тайком отстирать в общих душевых.

***

— Я очень надеюсь, что этот внезапный выброс мемории не сильно нарушил ваш сон, — Химеко обратилась к непривычно тихому экипажу. Завтрак того дня обернулся для каждого из них одной сплошной сводкой из доклада научного подразделения Пенаконии, о котором некоторые из них даже не слышали. — Все же через пару дней нам нужно будет выдвигаться и… постарайтесь восстановить режим пока мы пребываем на безопасных территориях. — Эта их мемо-жижа уже весь мозг мне выплавила, и ладно бы что-то нормальное снилось, так нет же! — Келус с недовольным выражением лица уныло ковырялся кусочком тоста в желтке яичницы у себя в тарелке. Вид у него был весьма помятый. — А мне понравилось! Мы с Химеко две ночи подряд гуляли по улицам и там было столько нарядов в бутиках, я даже Пом-Пом кое что прикупила и столько фотографий сделала, что… Жаль только что оно во сне так и осталось. — Тебя похоже только это и удручает. — Ну а что еще? — Дань Хэн, предлагаю в следующий раз затащить ее с нами в тот жуткий отель, может хоть это ее вымотает. — Надеюсь следующего раза не случится никогда. — Вельт, у тебя точно все хорошо? — Химеко оставила троицу на бурное обсуждение их ночных приключений и повернулась боком к старшему напарнику. Судя по ее виду, Март 7 была тем еще ночным “подарком”. — Выглядишь ты, ну, не так жутко как мальчишки. Вельт бросил взгляд на парней — Дань Хэн недалеко ушел от Келуса, разве что образцово сохранял порядок в своей одежде. Впрочем, на то чтоб привести волосы в надлежащий вид сил у него явно не осталось — те стояли еще большим ежом чем обычно. — Да уж, кому-то надо будет отоспаться. — А тебе? После завтрака организуем дежурство — неловко будет оставлять Пом-Пом бодрствовать одну. Вельт поспешно поднес чашку к губам — больше чтоб потянуть время и решить что будет лучшей правдой для всех, чем для утоления жажды. — Я в порядке. — Правда?.. — Да, может потому что я пришлый и меня не так сильно задело. — Удивительное — рядом. Да ты у нас везунчик! — Не то слово. Так что, я подежурю первым, Химеко. Не переживай на этот счет, в ночь отосплюсь. Химеко благодарно сжала его плечо и поднялась с места: — Подразделение сообщило что уровень мемории уже почти вернулся к своим показателям, так что дальнейшие ночи должны перестать подкидывать нас друг к другу в сны. — Она о чем-то устало вздохнула. — Пойду спрошу у ребят о дежурстве. Вельт проследил взглядом за Химеко, чувствуя как в голове сверхновыми звездами зарождаются целые созвездия неразрешенных вопросов. Но все это могло подождать, правда, пока в его груди, сытым зверем, дремало чувство долгожданной завершенности.