***
Комаэде тяжело отдавать тепло. Принимать даётся ещё хуже, потому что всё, в конечном счёте, оборачивается неудачей и поражением. Нагито никогда не мог привыкнуть к потерям, хоть и их частота в его жизни была достаточно высокой. Комаэде было просто больно, невыносимо думать о прошлом, но разговаривая о нём, создавал вид принятия и смирения: да, так получилось, да, ничего не изменить. В самом деле он не принял. В самом деле он перекручивает ночами один и тот же сценарий, в сердце по-детски надеясь на то, что может, он заснёт и проснётся студентом Академии, Абсолютным Везунчиком, но точно не Осколком. Кошмары ежедневно мучили его, оставляли в подвешенном состоянии, ковыряли старые раны и заставляли их снова раскрыться уродливой формой. Нагито казалось, что шрамы — давно уже побледневшие, но прежне выделявшиеся на фоне белой кожи, болезненно зудят, а с них стекает что-то горячее, липкое. Комаэда просыпался почти каждую ночь от фантомной боли, а со временем это стало чем-то, что находилось в рамках нормы. Так, конечно же, не было. — Знаешь, что ты сейчас говоришь? — Хината не злится, ни в коем случае. Он пообещал, что не будет. Нагито искренне хочет верить в то, что Хаджиме — уж, Хаджиме-то! — не лжёт. — В смысле? — Комаэда поднимает удивлённо брови, хотя не совсем изумлён чужому раздражению. Хината выдыхает — медленно, глубоко, прикрывает глаза на миг. Нагито знает, что он сдерживает себя отчего-то очень нетактичного. Хаджиме открывает глаза и поясняет: — Считать обыденным такое, — Хаджиме намеренно делает острый акцент на последнем слове, — то же самое, что и сказать, что в порядке вещей каждый день летать самолётом для того, чтобы добраться на работу в нескольких километрах от дома. — Мне кажется, что ты немного загнул, — Комаэда тянет неловкую улыбку: не знает, насколько это уместно в нынешней ситуации, но раз Хината ничего не говорит и не стреляет стальным взглядом, значит, что всё в абсолютном порядке. Нагито ёжится на стуле и сжимает кружку кофе. Быть честным, он его никогда не любил, но чтобы найти повод пообщаться с Хаджиме — нужно что-то взаимосвязывающее. Ловить Хинату на его нездоровой любви к кофейному напитку Комаэда точно считал делом неблагочестивым. Считал, но делал. В тот день, когда Нагито впервые позвал его на чашечку кофе, Комаэда быстро позабыл о чувстве вины. Ответ Хаджиме был положительным, сопровождался мягкой улыбкой и «я был бы рад провести с тобой время». Теперь это их традиция почти каждое утро. «Какой же я эгоист, всё-таки,» — подумал Нагито, заметив тяжёлый выдох Хинаты. Всё потому, что Комаэда от сонливости упустил момент, когда разговорился и рассказал о том, как проходят его ночи в последние несколько недель. Возможно, Хаджиме был раздражён тем, что Нагито относился к собственному и физическому, и психическому здоровью абсолютно безалаберно. — И почему же ты не говорил? — Спрашивает Хината, наблюдая за подперевшим протезом щеку Комаэдой; в его здоровой руке находилась кружка. — Потому что ты много работаешь, — Нагито не может найти аргумента, достаточно подходящего для отмашки, но предпринимает попытку отделаться этим. Вдруг получится? Вдруг отстанут? Хаджиме в упрямстве был Комаэды совсем не меньше. Он нахмурился, огладил ушко кружки и скептически выгнул бровь. Нагито почти уверен, что Хината копирует его собственные действия (за которые его сам Хината отчитывал ещё какое-то время назад), но не понимает в каких конкретно целях или же по чистой случайности. Он не хочет сейчас ударяться в размышления о поведении Хаджиме. — И? — Протянул Хината. Комаэда улыбается. О, да, это — его школа копаться и докапываться. Хаджиме был бы в его школе отличником. — И потому что не было повода сказать. Вот представь. — Ага, — Хаджиме расположил локти и так склонился над столом, что чуть не ударился об него лбом. Тоже ведь устал. Постоянные зевки — свидетельство. Нагито глядит на часы. Уже минут как десять начался рабочий день Хинаты, а он по-кошачьи вяло зевает и вопреки этикету даже рот не прикрывает. Комаэда закрывает на это глаза. Они частенько нарушали серьёзные этические правила в общении друг с другом, а зевок, ещё и громкий — сущий пустяк по сравнению с прошлым несоблюдением. — Вот представь, — Нагито повторяет. — Я часто вижу тебя злющим во время и после разговора с Тогами или Наэги. Предлагаешь подойти мне и вне зависимости от твоего настроения, рабочей задачи или времени и рассказать о своём сне? Комаэда знает, что бьёт под дых, что парировать — окажется задачей из непростых, и, снова, опять, испытывает то-ли чужой ум, то-ли терпение. И всё-таки, почему до него вообще имеется какое-то дело какого-то Хаджиме Хинаты? Хотя, нет, Нагито не может про Хаджиме говорить таким образом. Он не «какой-то». — Я знаю, как ты устаёшь, сколько на тебе ответственности. Тебя кофе уже не бодрит, — Комаэда кивает в сторону его кружки. Хаджиме со всем вниманием слушает и вглядывается в его душу так, что Нагито, почему-то от липкого и противного чувства дежавю, слегка вздрагивает. — Ты его, скорее, из-за вкуса пьёшь. Ну, если быть жёстче… Нет, не так. Комаэда останавливается на миг, задумывается. Хината всё продолжает высверливать в нём дыру. — Если быть откровенным, — поправляет самого же себя Нагито. — То уже из-за зависимости. Не думал позаботиться о себе, не о других, а, Хаджиме? — Так, не переводи тему, — Хината в примирительном жесте замахал руками — Комаэда задумывается снова о том, что Хаджиме его, зачем-то, копирует. — Мы о тебе говорим. Да и ты, мой хороший, не давай советов, если не выполняешь их. — Вообще, — Нагито задумчиво стал накручивать белесую прядь на палец. — Ты делаешь то же самое. Хаджиме застыл на миг и закатил глаза. Комаэда победно улыбнулся. — Давай вначале разберёмся с тобой. — Хината сложил руки в замочек. Нагито звонко хихикнул. — Если даже и на мне много ответственности, то это не значит, что у меня автоматически отпадает ответственность за тебя. Комаэда выпил ещё один глоток горького кофе. Он сталкивается с мыслью о том, что ему даже нравится эта противная горечь. Теперь-то понятно, в чём же его прелесть. — Нагито, пойми, — Хаджиме мягко взял в руку чужой протез. Его обладатель вытаращил глаза от удивления. — Я переживаю за тебя больше, чем за остальных одноклассников. Янтарные глаза в лучах дружелюбного солнца блестели драгоценными камнями; в них тихо сидело беспокойство, а теперь оно выходит наружу, всё по-прежнему негромко, но твёрдо, через слова. Хината смотрит без прежнего холода, и даже глаз — алый, напоминающий о его прошлом, не заставляет сжаться в иррациональном страхе. Хаджиме, после всего произошедшего (Нагито не хотелось даже вспоминать о слове «симуляция»), делал всё, чтобы привести одноклассников в адекватное состояние и души, и тела. Комаэда не был исключением из правила, и Хината случайно, или нет, Нагито не может предположить точно, но всё равно выделял для него больше времени в сравнением с остальными. Комаэда может предположить, почему, но не хочет. Страшно только подумать. — Не только потому, что ты после пробуждения отстранился от других, хоть и это тоже играет свою ключевую роль, — Хаджиме огладил гладкий металл импровизированных костяшек. У Нагито возникает мнимое ощущение, что его рука — ненастоящая, заботливыми руками сделанная Абсолютной Надеждой — в действительности чувствует мозолистые подушечки пальцев. — А ещё по той причине, что ты мне очень дорог. Хината улыбается очень тепло. Комаэда поджимает губы, убегает от зрительного контакта. Смотрит на качающуюся пальму за окном. Конечно Хаджиме помнил. Хаджиме помнил чужое признание. Не открытое, завуалированное, но давшееся Нагито тяжелее всего, в чём он сознавался. Словно совершил преступление и просит о раскаянии. Комаэда не считает, что думать подобным образом — правильно. Он часто принимал неправильные решения. — Хаджиме, — каждый раз, когда Нагито зовёт его по имени, он не верит ни собственному языку, ни ушам. — Если ты жалеешь меня, то лучше оставь это. И оставь меня, соответственно. И даже вопреки своему скромному желанию стать чуточку ближе к Хаджиме Хинате, снова принимает, как ему кажется, неправильное решение. Вот только и правильного в возникшей ситуации не было. Комаэде казалось, что он решал трудную головоломку и из раза в раз возвращался к старой тактике — очевидно неэффективной. В голове не складывается картинка хотя бы примитивной дружбы, а есть ли смысл в таком случае размышлять об отношениях? У Комаэды были мечты, засыпал и видел сны: где его удачи — не существует, где он не лишился всего ему близкого сердцу. Нагито хотел бы, чтобы было всё по другому. Чтобы у него не было этого имени. Чтобы у него не было таланта. Комаэда закрыл лицо руками. Он опять сталкивается со странными мыслями. В голове не умещаются все суждения, а «за» и «против» взвешивать приходится при приложении огромных сил. Он понятия не имеет, что говорить и о чём думать. — Нагито. Голос у Хаджиме ровный. Нагито выдыхает глубоко. Не помогает. Что-то в груди трепыхается, как пойманная в клетку птица, а Комаэда хочет держаться. Нет, даже не так: ему нужно держаться. — Нагито… — Выдохнул Хината. Нагито хочет кинуться в чужие объятия, рассказать обо всём. Комаэда не держит обещаний, отданных самому себе: он должен молчать, он — могила. Хаджиме Хината не должен знать об этом, Хаджиме Хинате нужна кандидатура адекватная и здоровая. Нагито даже близко не подходил к этим прилагательным. Разум говорит о том, что Комаэда не должен сближаться с Хинатой. Он должен создать некую видимость близости и доверия, но оставаться на далёкой психологической дистанции. Хаджиме не хочет этого. Хаджиме определённо не дурак. Нагито отчётливо это понимает, но продолжает верить в то, что его дешёвая актёрская игра поможет. Но так хочется пойти на уступок своему по-юношески глупому сердцу, стать ужасно близко к нему. — Я не могу, — проговорил тихо Комаэда, потирая указательными пальцами переносицу. Болит. Нагито держится, сохраняет в груди не преобразовавшуюся в рыдания боль. Считает необходимым скомкать её легко и с отвращением одновременно, откинуть в сторону подальше от себя. А потом убежать. — Ты всё можешь, — Хаджиме говорит это с печальной улыбкой: этого Комаэда не видит, но слышит. Нагито давно понял для себя, как меняется голос и интонация Хинаты в зависимости от выражения лица. Хаджиме не знает, что Нагито имеет ввиду, но слова эти кажутся уместными на том же уровне, что и банальными. Уставший мозг Комаэды не ставит под сомнения их уникальность. Он даже их, по своему мнению, не заслуживает. — Могу ли я? — Спрашивает аккуратно Хината, коснувшись кончиками пальцев угловатого плеча. — Можешь. — Кивает Нагито и встаёт со стула. Он убирает руки со своего лица. Хаджиме смотрит на него с особой нежностью. Комаэда так сильно тонет в потоке многочисленных мыслей, что не замечает разместившуюся на спине ладонь. Другая бережно забралась в светлые волосы, аккуратно трогала мягкие пряди и выпутывала из них узелки. — Если ты не можешь доверять мне, — у Хинаты голос звонкий, но в то же время хриплый. Нагито это нравится. — То у тебя есть одноклассники. — Сомневаюсь в том, что кто-то захочет мне помочь. Хаджиме молчит какие-то минуты, медленно чешет белёсую макушку и вдыхает запах цветочного шампуня. Комаэда, немного сонливый, уместил руки на его талии. Хината не видит в этом чего-то плохого. Нагито, если бы отдавал себе отчёт в действиях, то не позволил себе подобного. — Ещё я сомневаюсь в том, что кто-то из них доверится мне. Разве взаимное доверие не должно быть в дружеских отношениях? Для Комаэды этот вопрос не совсем риторический. Если кому-то это было понятно с самого начала социализации, то Нагито пришло это осознание будучи находясь в Академии. — Ты не против иметь мою кандидатуру? — Хината оставляет свою ладонь на чужом затылке, почёсывая нежную кожу. Комаэда готов мурчать от удовольствия. Но сейчас Нагито не может насладиться этим сполна. Перед ним стоит выбор. Комаэда знает, что есть решения, способные изменить жизнь на «до» и «после». Сам их принимал даже в детском возрасте — удача его никогда не щадила. Нагито всегда отдавал честь разумным решениям, меньше всего опираясь на чувства и эмоции. Вот только сейчас и сердце, и мозг, говорит ему одно. Возможно, это последствия усталости. В любом случае, Комаэда сейчас меньше способен на критическое мышление. — Не против. Нагито касается кончиком носа его шеи. Хаджиме очаровательно усмехается из-за небольшой щекотки.***
Спорить друг с другом было помимо того что энергозатратно, так ещё и бесполезно. Найти компромисс им удалось — сомнительный, разве что, но не то чтобы этого кого-то беспокоило. Комаэда стучится в дверь его домика, переминается с пятки на носок от предвкушения. Предвкушения чего, Нагито, к сожалению, не понимал, но что-то ему твёрдо подсказывало о том, что всё будет в абсолютном порядке. Звукоизоляция ужасная настолько, что Комаэда услышал спешные шаги и тихое ругательство, вызванное чем-то неизвестным. Нагито может предположить, что Хаджиме споткнулся. Дверь открывается. Хината сияет дружелюбной улыбкой, будто бы не он сейчас шептал грязную брань. — Привет. — Привет, — Комаэда ему тоже улыбается. Не натянуто и не приторно-вежливо: уголки губ сами поднимаются в глупой улыбке. — Проходи, — Хаджиме кивает в сторону комнаты. Нагито тихо закрывает за собой дверь. Хината сел за стол, кажется, принявшись за работу. Рабочий стол выделялся в комнате своей особой беспорядочностью, контрастировал с идеально выстеленными, белыми простынями и расставленными по своим местам предметами. Хаджиме читал какой-то очень важный документ, тёр костяшкой сами по себе закрывающиеся глаза и всячески боролся со сном. — Тебе много осталось? — Спросил Нагито, опустившись на мягкую кровать. — Нет, — отвечает ему Хината. — Но Тогами, как назло, навалил меня всем, чем только было можно. Комаэда глянул на настенные часы. Он ещё и думал, что опаздывал, а пришёл раньше, чем был должен. Равномерный стук стрелок сопровождался быстрыми щелчками клавиатуры. — Уже одиннадцать, — говорит Нагито, сведя брови к переносице. — Не только мне необходимы здоровый сон и психика. Хаджиме остановился печатать, осмотрел документ и потянулся. Комаэда через тонкие пробелы жалюзи смотрел на синее, ночное небо. Вдалеке смутно бушевало море. — У нас договор, Хаджиме, — напоминает с усмешкой Нагито. — Будет забавно, но плохо, если ты его нарушишь в первый же день. Хината отправляет на почту Тогами какой-то новый документ, добавляя к нему свой комментарий: Тогами, здравствуйте. Я хочу отпуск. В противном случае я свалюсь мертвецом. Какие-то минуты Хаджиме колеблется, и Комаэда, незаметно оказавшийся у его бока, прочитал комментарий с тихим смешком. Хината глубоко выдохнул. — Как искренне, Хаджиме, — Нагито говорит это шутливо, но понимает, что слова Хаджиме были настоящим криком души . — Отправляй, всё хорошо. И он отправляет. Хаджиме ему, кажется, слишком доверяет в вопросе работы. — Он не выдаст мне отпуск, — Хината трёт глаза до ярких пятен, болезненного удовольствия. Небольшая ладонь Комаэды вырисовывает ровный круг на его плече. Нагито не может ответить «да» или «нет» на это, отлично зная приоритеты Бьякуи по поводу работы и его принципы. Он закрывает крышку ноутбука и кивает в сторону кровати неловко. Использовать слова, почему-то, для Комаэды сейчас тяжелее всего, а Хаджиме в них и не нуждается. За то нуждается в тёплых объятиях, а стоит ему улечься в холодную, нетронотую кровать и натянуть на себя в большей степени холодное одеяло, так сразу притягивает к себе Нагито. — Так сразу? — Тушуется Комаэда, хмурит белёсые брови, но тоже обнимает в ответ. — А тебе хорошо? Нагито молча кивает. — Значит это не имеет значения. И он снова кивает в ответ. Всё получилось само по себе. Комаэда не ожидал подобного исхода, а вся надежда была отдана перспективе на дружбу. Но… — Я не ожидал этого, — говорит вдруг Нагито, вглядываясь в зелёные глаза. У Хаджиме глаза были насыщенного, редкого оттенка, и в любом освещении были великолепны. Хината улыбается, прикрывает глаза и утыкается горячими губами в впалую щёку. Комаэда хихикает от слабой щекотки. — Я тоже. Хаджиме с каждой минутой засыпал, прижимал к себе Нагито и чувствовал себя самым счастливым в мире человеком. Мысли утекали, а концентрироваться на чём-то было невозможно: Комаэда хотел рассказать о всей той радости, ощущении безопасности и чувствах истинной окрылённости. — Я постараюсь довериться тебе, — обещает Нагито тихо. От Тогами приходит сообщение буквально через десять минут после отправленного Хинатой документа: Хорошо, у тебя есть неделя. Ни Хаджиме, ни Нагито, пока что не знают о счастливой вести, но завтра в честь этого проведут весь день вместе.