...Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс. Впереди — с кровавым флагом, И за вьюгой неведим, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз — Впереди — Исус Христос.
Кант был прав: никто не спасёт нас, кроме нас самих. Самоосвобождение – это не просто выбор, это судьба, которую каждый должен открыть для себя. Но как же обрести свободу, если годы гнёта под пятой бравого и орденоносного советского императора превратили тебя в узника собственной совести? Зак не отрекся от своих убеждений. Но страх загнал их в самые глубины подсознания. Идеализм, вывернутый наизнанку. Сатанизм в отношении своих же принципов. Защитная реакция психики, отчаянно пытающейся сохранить себя. Ужас и параноидальный невроз узника собственной совести свил в мозгу настолько глубокое гнездо, что много лет спустя тюрьмы, при условии малейшего ночного шороха Паттерсон срывался с кровати, словно тортурированный фантомами белой горячки, представляя безжалостных мускулистых мужчин в красных одеждах, которые сейчас ворвутся в квартиру. Холодный пот скользил по спине, ледяной липкой пеленой обволакивая тело. Вода с сахаром, элениум и другие атрибуты мягких объятий припадка острого параноидального невроза - жалкие попытки унять дрожь и сжать рвущееся на части сердце. Перед глазами, словно кадры из киноленты, мелькал образ Макдональда в тот вечер. Тяжкий груз ответственности давил на плечи. Каждый шаг, каждое слово – под пристальным взглядом невидимых очей. Смириться, подчиниться воле всесильного вождя, раствориться в серой массе, став никем – вот цена за мнимое спокойствие. Будь послушен, как ягненок, и не смей искушать судьбу. Скрывай свои истинные чувства под маской покорности. Ни тени неискренности, ни малейшего отклонения от предписанной линии. Иначе – конец твоей жалкой игре. Паттерсон украдкой бросал взгляды на своих товарищей, его взгляд скользил по хмурым лицам, задерживаясь на каждом чуть дольше, чем следовало. В этой атмосфере всеобщего подозрения и страха даже малейшее инакомыслие каралось беспощадно. Шепот, словно ядовитые змеи, полз по рядам, шипящие слова обвинений и предательства пронзали сердце. Лишь безумцы смели идти против социализма. Паттерсону повезло: его диссидентская деятельность, осторожная и тщательно скрываемая, не была признана угрожающей для "империи". Он ходил по лезвию бритвы, балансируя между благоразумной лояльностью и тлеющим в душе желанием перемен. В отличие от него, Макдональд не мог похвастаться такой благосклонностью. Безумие - клеймо, которое легко приклеить к неугодному. Диагноз – вялотекущая шизофрения, приговор – карательная психиатрия. День за днем его травили галоперидолом, чередуя инъекции сульфозина с инсулином. Мучительные уколы не только разрушали его тело, вызывая некроз мышц, но и стирали память, погашали разум. Макдональд сопротивлялся, выплевывая таблетки, но карательная система действовала безжалостно. Лекарства, превратившие его в безвольное существо, отняли у него стремление к знаниям.. к существованию. Тяжелым гнетом лежала на Паттерсоне вина. Как он мог быть таким ничтожным, покорно служа империи, пока его товарищ, Макдональд, терпел нечеловеческие муки ради их общего дела? Идеи коммунизма – призрак, вечно манящий и дразнящий человечество. Утопическая мечта о равенстве и справедливости, разбивающаяся о скалы людской природы. Зак стиснул зубы, сдерживая горькую правду. Запретная тема, тень которой омрачала его жизнь. Нельзя, нельзя даже думать о том, что идеалы могут обернуться прахом. Ледяной обруч страха сдавил грудь Паттерсона, вырывая из горла стоны. Железные тиски сжимали рёбра, безжалостно ломая их. Натянутая, как маска, улыбка кривила губы, а фальшивый подпев срывался с дрожащих губ: «Я люблю тебя, жизнь. Я люблю тебя снова и снова!» Каждая нота гадкой песенки, доносящейся отовсюду, будто впивалась острыми иглами в его душу, разрывая ее на части. Мир вокруг поплыл в мутных пятнах. Паттерсон задыхался, отчаянно хватая ртом воздух. Он не любил жизнь. Он ненавидел ее за то, что она сделала с ним. За то, что она отобрала у него. За то, что она заставила его лгать. Рыдания застревали в горле, тело отказывалось подчиняться, поддаваясь нервным и непроизвольным судорогам. Неизвестно, поддался бы Паттерсон чарам власти, сломившись под гнетом ее обольстительной улыбки, если бы не роковое вмешательство Уильяма Мориарти.