это может длиться вечно

             Иногда Ноктис думал, что ненавидел все это. Сегодня был как раз такой день.       Женщина держала его рядом уже пять минут. Она прогнала его по всему меню, нерешительная, хмурящаяся в листок, явно достаточно обеспеченная, чтобы заказать все меню целиком. Он терпеливо и монотонно отвечал на ее вопросы о соусах и возможностях приправ, о качестве рыбы и о калориях. Он не опускал руку с блокнотом, ожидая, что она закажет, и уже пять минут ничего не было написано на листке, кроме кривых каракулей предыдущих заказов. Люди начинали оглядываться. С высоко поднятыми бровями из-за стойки на него смотрела менеджер, одетая в синюю юкату с белыми бамбуковыми листьями. Если бы они были приятелями, он решил бы, что она спрашивала его: «Тебе помочь?» Но поскольку он так и не потрудился быть более дружелюбным, чем обычно, то был уверен: на самом деле она ожидала, когда он разберется со всем этим сам.       В конце концов женщина подняла на него взгляд, казалось, переключая хмурость с меню на него самого.       — Вы собираетесь посоветовать мне что-нибудь? — спросила она тоном, который совсем не скрывал, во что это должно было превратиться.       — Я уже советовал, — ответил Ноктис, и это была правда. Еще в первый раз, как она попросила об этом.       — Позовите другого официанта, — резко сказала женщина, отворачиваясь, и Ноктис с облегчением сказал:       — Сейчас.       Он подошел к менеджеру и объяснил ей все. Та не стала долго выслушивать, просто бросила на него многозначительный взгляд и ушла, сказав ему подойти к столику, который был занят минуту назад.       Не то чтобы Ноктис не любил эту работу. Просто было мало вещей, которые он любил вообще, и большинство этих вещей не были связаны с другими людьми и с тем, чтобы бегать за ними, выслушивая либо неоправданно грубые реплики, либо неуместные вопросы, впрочем, столь же неуместные, как и само его нахождение здесь. В последний раз один из таких посетителей спросил его о том, что он думал о переселенцах в Лейде, живущих в городской пустыне, и Ноктис долго и тупо смотрел на него, пока тот не почувствовал себя неудобно, и в конце концов сказал: «Что будете заказывать?» Да, он был груб с людьми и портил имидж королевской семьи. Что нового?       В некоторые дни было лучше, чем в другие. Работа не утомляла его, просто раздражала. Он справлялся с ней, потому что это был его выбор и это было «по-взрослому», но в конце концов он не был рад, что выбрал именно это. Если и существовал какой-нибудь «правильный» путь, Ноктис, верный своей удаче, разумеется, прошел бы мимо него.       Когда солнце опускалось к горизонту и район начал покрываться бликами угасающего света, отраженного от бесконечных стекол рабочих зданий, Ноктис протер свой последний стол и отметился в конце смены. Он сунул в рюкзак грязный фартук и футболку, надеясь постирать их, и ушел, почти ни с кем не прощаясь, кроме одного знакомого, который был терпим, дружелюбен и не слишком связывал прохладное отношение Ноктиса с его королевской кровью. Для этого действительно нужны были стальные нервы. Ноктис знал, что никто, кроме особенно доброжелательных, или тех, в чьи должностные обязанности это входило, или тех, кто обладал железной волей, не стал бы по собственному желанию общаться с ним. Его это устраивало. Или он убеждал себя в этом.       На улице было оживленно. Суши-бар, где он подрабатывал, располагался на широкой площади, тянущейся на километры вперед, — одной из самых оживленных улиц на верхней Инсомнии. Приближался конец рабочего дня, люди расхаживали по магазинам, заходили там и выходили в других местах, спешили на метро, прогуливались. Прохладный ветер вечера остудил его горячий лоб и чуть влажные от пота виски. От всего пахло странной послерабочей тоской. Пекарня зданием дальше пахла ей, и пыль на асфальте пахла ей, солнечный свет в воздухе пах ей, и, может быть, в конце концов этот запах просто исходил от самого Ноктиса. Он чувствовал себя достаточно протухшим для этого. Скоро наступал август.       Он направился глубже к центру площади, чтобы выйти к ряду фонтанов и скамеек, на которых среди строго выстриженной зелени сидели люди, пили кофе, разговаривали, рисовали, играли на музыкальных инструментах. Он шел вдоль скамеек, держась за рюкзак, и высматривал знакомое лицо, пока не увидел копну светлых волос. Промпто развалился на скамье, хмуро уставившись в телефон. Его красная футболка с изображением робота из старого аниме-сериала походила на слишком красочное пятно посреди засвеченной фотографии летнего вечера. Голуби бродили возле его ног и клевали горсть семечек, оставленную под скамьей, но он не обращал внимания, сосредоточенный на каком-то особенно сложном уровне своей игры. Прядь светлых волос свисала ему на глаза, прикрывая профиль и тонкие поджатые губы.       Ноктис подошел и пнул его по ноге.       В мире было не так уж много вещей, способных сделать его счастливым. Некоторые из них были простыми, некоторые — слишком сложными. Иногда он смотрел на Промпто и чувствовал что-то странное в том, чтобы прикасаться к нему, говорить с ним, как будто он навлекал на себя внимание чего-то слишком прекрасного, чтобы комфортно было это выносить. Но в конце концов не было ничего проще, чем подойти к нему и дотронуться, и в конце концов то, что отдавал ему Промпто, было легко и прекрасно — красота никогда не была такой ни в ком другом и никогда не будет. Не для Ноктиса.       Промпто поднял глаза, чтобы взглянуть, кто отвлек его.       — О, Нокт, — сказал он, а потом: — Подожди, я очень занят.       И продолжил играть. Ноктис снова пнул его, и Промпто живо ответил ему собственным тычком, но не отвел взгляда от экрана телефона, его пальцы скакали по поверхности в яростном сражении. Ноктис просто сел рядом и стал ждать.       Прохожие шли мимо, и мир пел шумом, в том числе и бессмысленным разговором голубей у них под ногами. Ноктис смотрел на высотки и небо, покрывающееся апельсиновым налетом. Солнечный свет уже золотил застывшие облака, создавая вокруг их бессмысленных форм причудливые ореолы. Даже небо пахло тоской.       Через минуту Промпто протяжно и шумно вздохнул, опуская телефон и ниже съезжая по скамье.       — Проиграл, — заныл он, а потом посмотрел на Ноктиса и, словно поражение стало совсем ему безразлично, спросил: — Как дела?       — Как всегда, — ответил Ноктис.       — Звучит уныло, — ухмыльнулся Промпто и выпрямился. Солнечные очки болтались на вороте его дурацкой футболки. Ноктис опустил взгляд и увидел, как светлые волоски у него на голенях блестели в солнечном свете. Было что-то во всей этой простоте и открытости. Ничего особенного, но все же что-то. — Работа все еще отстой?       Ноктис только хмыкнул и проворчал что-то.       — Тогда домой? — предложил Промпто.       Это звучало странно. Ноктис повернул голову, чтобы взглянуть на него. Промпто в его нелепой футболке, молодой, как годы, годы назад, с его таким красивым, точеным лицом, честными глазами и губами, которые умели улыбаться светло и прохладно, как рассвет, как они разучились улыбаться в самом конце.       — Да, — ответил Ноктис, зачарованный. — Домой.       Домой, конечно, означало — домой к Ноктису. Была пятница. Они завтра не работали. Все, что они собирались делать, это спать с ночи до утра, а потом лежать, иногда плетясь до кухни и снова возвращаясь на диван, потому что Промпто, когда приходил, спал на диване и Ноктис вместе с ним. Он не помнил, почему и когда это началось, но так было уже очень давно, и он испытывал разочарование лишь оттого, что не мог воскресить в памяти каждый момент, когда засыпал.       В метро было много людей. Ноктис и Промпто стояли, держась за поручни, слегка покачиваясь, пока горящая закатом Инсомния струилась вокруг них. Ноктис проверял электронную почту. Промпто время от времени разворачивал к нему свой телефон, чтобы показать что-нибудь забавное. Дальше от центра людей стало меньше. Они сели и продолжали молчать. Ноктис все смотрел на колени Промпто, на крепкие изгибы суставов, борясь с тем, чтобы положить на них руку, потому что нечто тянуло его сделать это, словно это было нормально и правильно.       Потом они вышли из поезда и вернулись в город, прошли по чистому жилому району — Промпто погладил трех собак, — и оказались у дома Ноктиса. Лифт доставил их на тринадцатый этаж, и тогда, наконец, они оказались дома.       Был беспорядок, но беспорядок означал, что Игнис не приходил, поэтому Ноктиса все устраивало. Он бросил рюкзак на пол, стянул кроссовки и пошел умываться. Промпто сразу отправился на кухню кипятить чайник и ползать в холодильнике в поисках чего-нибудь на ужин. Ноктис ничего не понимал в готовке и чаще всего держался от плиты подальше, но на этот раз, чувствуя себя бессильным перед притяжением к Промпто, он послушно и молча нарезал овощи, пока Промпто рассказывал о том, как прошел его рабочий день, как шумно было в магазине, где он работал, и как много детей было вокруг, и какие новые игрушки им привезли, и как какой-то мальчик, избежав всех консультантов, подарил большому белому медведю в одном из залов игрушечную копию меча Мистика, Первого из Люцисов, утащенного из отдела с оружием.       Шипение мяса на сковороде почти заглушало его голос. Ноктис лениво наблюдал, как он помешивал соус. Потом обернулся и посмотрел на заходящее солнце. Оно закатывалось медленно и неохотно. Ноктис задался вопросом, когда наступит ночь.       После ужина он вышел на балкон. Что-то не давало ему покоя, и вместо ленивого тоскливого переживания он начал испытывать какую-то болезненность глубоко внутри, почти физическую, как будто его сердце значительно потяжелело. Промпто стоял рядом с ним, опираясь предплечьями на перила, и слегка улыбался закату. Он переоделся в домашнее, и Ноктис все еще смотрел на его голые ноги, такие сильные и крепкие, которые бежали на армейских тренировках, спасали его жизнь на поле боя, которые несли его в далекое путешествие через Люцис, Альтиссию, холодные горы Нифльхейма, его старой родины, которой он никогда не знал.       — Странный день, — сказал Ноктис, совершенно здоровый, в безопасности своего дома, рядом со своим лучшим другом, но все же задыхающийся от того, чего не мог до конца осознать.       — Почему? — спросил Промпто, бросая на него взгляд.       — Не знаю. Все кажется слишком простым.       — Разве это не хорошо?       — Никогда не бывает просто. Кажется, что все простое давно осталось позади. — Потом Ноктис добавил, отстраненно, сам не понимая: — Я думал, что забыл это лето.       — Ты не забыл, — легко ответил Промпто. — Просто давно не вспоминал. Все это осталось так далеко позади.       Ноктис опустил голову, крепко сжимая перила. Руки Промпто нерешительно легли ему на спину. Ноктис, несмотря на тошноту, чувствовал облегчение от этого, и его это пугало.       Промпто обнял его. Он был ниже, и Ноктису пришлось сгорбиться. Но взамен Промпто обвил его с утешительностью, похожей на старую колыбельную, на незаходящее солнце, на день, длящийся до тех пор, пока Ноктис не закончит вдыхать лучшее, что в нем было.       — Это может длиться вечно, — сказал Промпто ему на ухо, тепло и влажно. Такое предложение, в котором была сила, сказанное таким простым тоном, который мог принадлежать только Промпто, молодому и непринужденному, и Ноктис потерялся во всем.       — Почему? — спросил он.       — Ты это заслужил, — произнес Промпто тихо, так же тихо, как говорил в тот вечер, когда рассказывал ему о Нифльхейме, так же нежно, как будто касался голой, истертой, чувствительной плоти. — Теперь все, что может быть, будет твоим, и ты можешь пожелать чего угодно. Ты исполнил предназначение и теперь можешь отдыхать.       — Нет, я не хочу. Еще рано. — Он вжался лбом в костлявое плечо Промпто. — Еще немного. Потом мы пойдем спать, ладно?       Промпто весело и удивленно засмеялся. Ноктис ощутил его пальцы в волосах.       — Все что захочешь, Нокт.