***
— Божиею милостию, Мы, Николай Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский… Нервно сжимаю руку стоящего рядом Бриллинга, впиваясь ногтями в его ладонь. Говорить что-либо вслух попросту нельзя, поэтому остаётся лишь делится разыгравшимся волнением с помощью взгляда с целым букетом перемешавшихся эмоций. В ответ на меня смотрят воодушевленные глаза и сдержанная, но довольная улыбка. Ладонь ответно сжимает мою менее сильной хваткой, жертвуя собой в качестве средства снятия стресса. Распирающее чувство радости в груди вот вот вырвется наружу, проносясь по всему миру пронзительным визгом. У нас получилось. Через каких-то пару минут цель будет достигнута, и новой императрицей Российской империи впервые станет обладательница имени Маргарита. Родители явно не рассчитывали на подобное, когда подбирали мне имя. Звуки отцовской речи об отречении доносятся издалека, приглушенно и расплывчато. Ноги подкашиваются и дрожат, отчего шаги получаются ужасно неуверенными. Стараясь держать голову и подобающе серьёзное выражение лица, становлюсь рядом с отцом, поворачиваясь к нему лицом. Насупленные брови, грустные, потерянные глаза и глубоко залегшие тёмные круги под ними — все происходящее последний год знатно подвыпило из него жизненные соки. Слегка опускаю голову и приседаю в реверансе, прикрывая глаза, пока он кланяется мне в знак преемственности. Заполненную площадь охватывает выжидающее молчание. Дрожащими пальцами листаю приготовленную речь, большую часть из которой составляет перечисление наследуемых титулов. Почти уверена, что собьюсь с их перечисления уже через пару позиций, затем перепутаю все, что только можно и нельзя. Сглатываю комок и едва слышно прочищаю горло, придавая голосу уверенности. — Божиею милостию Мы, Маргарита Первая, Императрица и Самодержица всероссийская и прочее, и прочее, и прочее, объявляем всем верным подданным нашим. До ушей доносятся обеспокоенные перешептывания и частые звуки шагов, больше схожих с бегом. Распознать причину среди шумного копошения практически невозможно, но и продолжать приносить присягу я не могу. Заикаюсь на последнем произнесенном слове и поворачиваюсь назад. Из собравшейся в зале дворца толпы слышатся встревоженные и напуганные голоса, зовущие Бриллинга. Пару мгновений назад наблюдающий за процессом моего вступления на престол, сейчас он лежал на паркетном полу залы в окружении подданных. Моментально теряюсь и не знаю что делать дальше, оставаясь наполовину отвернувшейся от собравшегося населения империи. Жужжащий невыносимо громко рой навязчивых мыслей будто нарочно не даёт принять решение, голова начинает кружиться, а стук в ушах сменяется на монотонный звон, нарастающий с каждой секундой. Но все в момент прерывается из-за внезапно возникшей жгучей боли в спине под левой лопаткой. Осознание приходит практически сразу. Нас просто умело использовали, а теперь также просто и умело ликвидировали....
13 апреля 2024 г. в 21:11
— Выдохни, — послушно опустошаю лёгкие, шумно выпуская пару литров воздуха. Косточки корсета неожиданно впиваются в кожу, сдавливая все внутренние органы. Из приоткрытых губ вырывается вымученный хрип, сопровождаемый аккомпанементом хруста наверняка ломающихся ребер. Неужели пара часов нахождения на глазах всяких именитых и уважаемых людей империи действительно стоит того, чтобы затягивать шнуровку настолько туго? Для меня все это совершенно не имеет смысла, но для моей мамы в этом определенно точно кроется какое-то сакральное значение. Ругаться с ней по этому поводу — пустое сотрясание воздуха и нерациональный расход нервных клеток, к сожалению не восстанавливающихся. А они то мне как раз и понадобятся. В большом количестве.
Молча провожаю маму из комнаты, слушая наставления о правилах поведения на людях. От ее речей складывается ощущение, что мне гораздо меньше двадцати лет, и наряжают меня на какой-то светский ужин, а не на мою собственную свадьбу. Безусловно, так было бы даже лучше. Вновь оглядываю свое отражение в зеркале. Аккуратно завитые на новенький стайлер локоны покоятся на плечах, у ушей убранные аккуратными, едва заметными белыми заколками. Расшитый декоративными камнями верх платья переливается на падающих с окна утренних солнечных лучах. Провожу руками по пышной юбке, шелестящей от каждого моего движения. Это выглядит безумно красиво, но, Господи, как же неудобно!
Всеми силами стараюсь извернуться так, чтобы ухватить край крепчайшей ленты, на которой держится вся эта адская конструкция. Получается у меня ровным счетом ничего, так как мама предусмотрительно спрятала концы для их маскировки куда-то между аккуратно протянутыми от одного края корсета к другому частями этой же ленты. Бессильно опускаю руки, готовая прямо сейчас разрыдаться, и непременно сделала бы это, если бы хватило воздуха. От мыслей о том, как я порву это платье, бросив на пол и попрыгав по нему сверху, меня отвлекает стук в дверь. Не особо оптимистичным голосом даю разрешение войти, даже не интересуясь вопросом кто подошел.
Я собиралась изобразить на своем лице хоть капельку радости сразу после того, как в комнату войдет пришедший, однако таких усилий даже не потребовалось, потому что в дверях показалась фигура статского советника, по совместительству будущего мужа и одного из виновников торжества, перед которым можно было не изображать вселенской радости. Он явно собирался что-то сказать, сделать комплимент или выразить восхищение, но мой вид переключил фокус его внимания.
— У тебя все нормально? Ты какая-то бледная.
— Всё было бы нормально, если бы ты не повёлся на аферу моих родителей, — в пару шагов оказываюсь перед ним, развернувшись спиной и убрав волосы на одну сторону. — Развяжи. Пожалуйста, — точно так же, как чувствуется поиск нужных верёвочек пальцами Бриллинга, ощущается его слегка приподнятая бровь и недоумевающий взгляд на моем затылке. Возможно, он расценивает мои действия немного иным образом, однако никакого подтекста в них нет. Я просто хочу дышать, как все нормальные люди. Как только степень затянутости корсета немного снизилась, с губ сорвался облегчённый вздох, а тело максимально расслабилось.
Позволив себе ссутулиться, я не спеша подошла к зеркалу, желая сравнить состояния фигуры, идеальной по мнению мамы и той, что у имеется у меня без всякий садомазохистских утяжек. Особой визуальной разницы на первый взгляд будто и не было, однако для полной убежденности, я осмотрела себя со всех сторон. Остановившись к зеркалу лицом, я продолжила рассматривать свое отражение. Хмурое выражение лица ни в какую не хочет клеится в единую картину с остальным образом. Ненависть ко всему происходящему тщательно сдерживается в рамках моей головы и мыслей, однако ещё одно неосторожное слово, косой взгляд или действие, и я взорвусь. А все потому, что нельзя идти против родителей, наперекор их решениям. Даже, когда эти решения касаются твоей личной жизни.
В зеркале возникает ещё один силуэт, спокойной и размеренной походкой становящийся позади меня. Волосы, сброшенные за спину, бережно разделяются пополам и с такой же аккуратность переносятся по плечам, слегка путаясь и щекоча не закрытые платьем участки тела. Тёплые и большие ладони, ловко провернувшие операцию по возвращению укладки на место, остаются на плечах, слегка сжимая.
— Ты очень красивая, Рит, — вздыхаю и прикрываю глаза. Я верю, что я красивая. Я вижу, что красивая. Дело здесь совершенно не в этом. — Что именно не так?
— Всё, — отражение расплывается под действием накативших слёз, и я опускаю голову, тыльной стороной ладони стирая скопившуюся жидкость в уголках глаз. — У меня свадьба с мужчиной, которого выбрала не я, в месте, насчёт которого меня не спросили, и в окружении людей, которых я не приглашала. Даже дату со мной не согласовывали, — все тело пробивает крупной дрожью, и я закусываю щеку с внутренней стороны, надеясь немного унять начинавшуюся истерику. — Ещё есть вопросы?
Бриллинг вздыхает, все ещё наблюдая за мной через отражение в зеркале. От сосредоточенных и слегка прищуренных глаз его отражения, бегло изучающих мою опухшую и заплаканную гримасу, по спине бежали мурашки. Внутренний таймер отчаянно звенел, оповещая о преодолении всех возможных временных пределах прямого зрительного контакта, и о том, что пора бы уже перестать пялиться друг на друга, будто мы женимся по любви, а не по расчёту. От тишины, царящей в большой по площади комнате, начало потихоньку звенеть в ушах.
— Хочешь, мы отомстим им за всё это? — задумчиво прикусываю нижнюю губу, рассуждая о возможных методах мести. Хоть ненависть к дворцовым порядкам и патриархально-консервативным замашкам моих родителей насквозь пропитала меня изнутри, любовь к ним как к маме и папе никуда не пропала, оставшись приглушенной и затопленной в глубине души.
— Каким образом? — уверена, что в моих глазах мелькает смешение эмоции заинтересованности и любопытства с нотками страха и сомнений. Если методы будут непосредственно затрагивать физическое благополучие родных, то моего согласия он никогда не услышит, а возможно даже окажется поставленным под обвинения в государственной измене.
— Это действительно имеет для тебя значение? — одариваю его соответствующим взглядом не говоря ни слова. — Министры будут убраны по сфабрикованным политическим делам, на их место встанут доверенные и проверенные люди. Его Величество отпишет трон тебе, а в глазах обычных граждан все будет выглядеть как добровольная передача власти от отца к дочери. С ними ничего не случится, они просто отбудут в отставки или ссылки, а твои родители переедут в ваше загородное имение.
Задумчиво поджимаю губы, отчаянно сопротивляясь приятному чувству, разлившемуся внутри от одной только мысли смахнуть с должностей ненавистных, идеально вырезанных картонных людей, насквозь пропитанных одним единственным желанием — устроиться как можно удобнее для себя, наплевав на всех остальных. Сощуриваюсь, пытаясь рассмотреть суть и возможные последствия плана адекватным взглядом и холодным рассудком, однако розовые очки напрочь прилипли к глазам и категорически не хотят отпускать. Открытая, и от этого еще более наглая провокация в виде рук на талии и едва заметно поднятые уголки губ, заставляет шумно выдохнуть и податься назад, уперевшись спиной в грудь будущего мужа. Никакие вопросы даже о приблизительном количестве жертв, избежать которых невозможно, больше не кажутся такими страшными и критичными.
Поднимаю взгляд, в упор уставляясь в глаза отражения Бриллинга, и киваю головой. Уголки его глаз сужаются, обнажая крохотные мимические морщинки, будучи довольны тем, что на сторону оппозиции существующей власти переманен еще один участник. Весомый участник. Возможно со стороны это покажется завышенным чувством собственного достоинства и зашкаливающей самооценкой, однако преуменьшать свое значение и влияние на общественные массы империи я не собираюсь. Опрометчиво? Возможно. Стоит ли того? Покажет время.
Готовая стать живым воплощением устоявшейся фразы: «Муж и жена — одна сатана», — я без особого сопротивления сменила серебряное помолвочное кольцо на более серьезное, уже золотое, обручальное. Даже образ счастливой невесты получился довольно убедительным, ведь навязчивая мысль о предстоящих изменениях вызывала на лице широкую улыбку. Смотря в каждое наигранно-радостное лицо знакомых, пускающих слезы о том, как же быстро выросла их «любимая» девочка и в какую красивую девушку превратилась, как стремительно несется время, бурная фантазия лишь подкидывала картинки их шокированных и пораженных видов, когда их вынудят покинуть руководящие должности. Устроенное торжество, больше смахивающее на парад лицемерия, теперь казался неким затишьем перед бурей, которая начнется уже в скором времени. У меня не было сомнений в том, что все получится. Ни единой капли.
Держать себя в руках весь день оказалось довольно энергозатратно, поэтому уже к концу всех официальных церемоний сил не оставалось. Ноги отчаянно молились о том, чтобы с них наконец сняли оказавшиеся неудобными туфли. Едва доковыляв до собственной комнаты, которую теперь придётся делить с новоиспеченным мужем, первым делом скидываю туфли нелепым движением, отправив их в длительный полет с весьма жёстким и громким приземлением об пол. Идущий позади Бриллинг вежливой, но одновременно с этим жёсткой и требовательной просьбой отгоняет дворецких, убедив их в отсутствии ночного дежурства. Они наверняка обменялись многозначительными взглядами, хитро усмехаясь, однако их фантазии не имеют ничего общего с реальной обстановкой.
Бессильно плюхнувшись на кровать с разведенными в стороны руками, я заняла всю её поверхность пышной юбкой, местами запачканной уличной пылью, затоптанной моими неаккуратными шагами и неуклюжими движениями гостей, с вытянутыми из идеально ровной сетчатой ткани нитками, цеплявшимися за все вокруг. Сейчас мне было абсолютно все равно на появившиеся дефекты, ведь это платье все равно покупалось на один раз, хоть и стоило баснословных денег. Под прикрытыми веками продолжалась беготня ярких отблесков света, до головокружения и тошноты опротивевших за прошедший день. Зачем нужно столько яркости в банкетном зале для обычной, рядовой свадьбы? Мамин аргумент о том, что единственная дочь выходит замуж лишь один раз, распространяется на все заданные мною вопросы по поводу организации, в том числе и на этот.
До заложенных от громких звуков ушей доносятся тихие и осторожные шаги, будто специально делающиеся с особой аккуратностью. Матрас прогибается сначала под моей головой, а затем и под левым плечом, оповещая о прибытии ещё одного человека. Слегка приоткрываю один глаз, желая быть незамеченным шпионом за происходящим вокруг, но тут же оказываюсь пойманной споличным взглядом прямо напротив, в опасной близости от меня. Смущённо улыбаюсь и морщу нос, снова не в силах отвернуться. Обычно холодный и равнодушный взгляд глаз, официально ставшим родным, сейчас источает неподдельную симпатию, что довольно заметно из-за расширившихся зрачков. Наверное, будь я немного дальше, то не увидела бы никаких различий, но с этого ракурса все очевидно и понятно. Смогу ли я смотреть на него с такими же горящими глазами?
— Не думал, что ты будешь так мило улыбаться после того, как едва не расплакалась перед церемонией, — отвожу глаза намного дальше, разглядывая такие приевшиеся и ничуть не изменившиеся за последние лет пять шторы. Они практически не используются по прямому назначению, ведь вместо них на окнах давно закреплены жалюзи, но согласовать снятие важной, и одновременно бесполезной части интерьера мне еще не удалось. — Тебя настолько впечатлила мысль о заговоре? — произнесенная нарочно пониженным в громкости голосом, исключающим возможность услышать кусочек разговора любопытным охотникам за сплетнями и слухами фраза вновь зажигает внутреннюю искорку.
— Надеюсь, что это были не просто красивые слова для моего согласия? — уверена в правдивости его слов больше, чем в себе любимой. Он поджал губы, изобразил раздосадованность в попытке вовлечь меня в сомнения. Сказать честно, у него практически получилось заставить меня испугаться, подвело лишь отсутствие терпения. Когда я находилась на грани падения в омут злости от циничного предательства, Бриллинг позорно дал волю эмоциям и прыснул со смеху.
— Я конечно иногда веду себя ужасно, но не настолько.
— А насколько? — приподнимаю голову с мягкой поверхности, подперев её согнутой в локте рукой. Бегаю взглядом от одного глаза Ивана к другому, не зная на каком именно остановится и в какой из них смотреть. От излишне затянувшегося молчания все внутри меня будто бы сворачивается в прочный узелок, лишь туже затягивающийся по мере неосязаемого и практически неощутимого нечто, намертво примагничивающего к его глазам. — Настолько, чтобы женится из чистейших стратегических соображений? — он слегка двигает обеими бровями, игнорируя подразумевающийся в конце моего предложения знак вопроса и нарочно принимая его за утверждение.
— Вы не лучше, Маргарита Николаевна, — за ненавистную фамильярность плечо Бриллинга подвергается атаке едва сложенным и слабо сжатым кулаком, бьющим преимущественно изящным ободком нового аксессуара для безымянного пальца. — Замужество как способ отомстить родителям и устроить дворцовый переворот.
— На войне все средства хороши, — неуклюже пожимаю плечами ввиду своего не слишком удобного положения, и откидываюсь на кровать, шумно и разочарованно вздохнув при этом. Мирное противостояние с родителями за право самостоятельного выбора жизненного пути превратилось в войну с ними по щелчку пальцев с помощью пары взглядов, фраз и одного человека.
Именно тогда случилось фактическое посвящение в идеи сложившейся до меня организации, ставящей своей главной целью совершение дворцового переворота и смещение императора. Во всей этой, как оказалось, невероятно сложной схеме были замешаны люди совершенно разные, занимающие менее или более важные посты при государственных органах власти Российской империи, простые граждане, непонятным для меня образом прознавшие о кипящей работе. Задействованы были даже иностранные министры, послы и прочие высокопоставленные чиновники. Десятки человек, десятки отделений организации, ещё до моего присоединения названной «Азазель», круглые сутки пыхтели над постепенным и продуманным раскачиванием внутриполитической обстановки, с каждым днем вызывающей все более острые противоречия. Однако сердцем заговора все же стала одна из десятка дворцовых комнат, плотно закрытая от посторонних глаз и ушей тяжёлыми дверьми.
Вечера, раньше проходившие в гордом одиночестве или компании людей, уйти от которых не представлялось возможным, все чаще проводились в компании Бриллинга. В желтоватом, теплом, приглушенном свете настольной лампы, служащей единственным источником света в комнате, окна которой были практически наглухо зашторены наконец пригодившимися шторами, в окружении бумажек, руками статского советника и императорской дочери плелся настоящий заговор. Вернувшийся с работы Бриллинг довольно быстро и чётко, в свойственной ему манере, доносил необходимую информацию, при этом активно жестикулируя. Я все терпеливо выслушивала, задумчиво пожевывая уголок нижней губы и выстраивая как можно более полную картину дальнейших возможностей.
Каждый шаг проходил через меня, порой тяжёлым грузом оседая где-то внутри. Особенно остро мною воспринималась информация о случайных или намеренных жертвах: в груди что-то отчаянно щемило, частично перекрывая воздух как тот самый затянутый до упора свадебный корсет. Разогнать гнетущие мысли были слишком сложно, а в затеянном деле требовался холодный ум и свежая голова. Заметив мое поникшее состояние, Бриллинг всегда прерывал обсуждение, даже если поводом для него было нечто серьезное, выключал свет и открывал окно, впуская в комнату свежий воздух, и говорил совершенно о другом, до самого утра никак не затрагивая тему дворцового переворота.
Согласно бытующему даже в современном обществу мнению о том, что ко всему можно привыкнуть, замужество, сломавшее весь устоявшийся уклад моей жизни, превратилось из всемирной катастрофы в довольно привычное и обыденное явление. Как оказалось, иметь мужа очень удобно, а иметь такого мужа Иван Францевич Бриллинг удобно вдвойне.
Толкаю дверь тонированного автомобиля раньше, чем к ней подходит водитель. Внутри меня ярким пламенем горит нетерпение и жажда узнать, зачем нужно было вызванивать меня и в срочном порядке вытаскивать из университета, ставя в неловкое положение. Если причина не стоила пропущенной пары, то я разведусь.
— Подождите меня здесь, спасибо, — привычка благодарить даже за исполнение своих служебных обязанностей настолько прочно впечаталась в подкорку сознания, что выгнать её оттуда было уже нереально. Зато в глазах окружающих я выгляжу вежливой.
Прохожу в придерживаемую личным водителем дверь, попадая в огромное и довольно шумное помещение. Шуршание бумаг, бесконечные речи сотрудников, звуки напрягающейся техники отдаются от светлых стен звонким эхом, перекрикивая мой внутренний голос и мысли. Как можно работать в таком жутчайшем шуме я никогда не понимала и, наверное, уже не пойму. Однако кипящая работа сбавляет свои обороты, беспрерывный шум становится чуть тише, сменившись на перешептывания, стоит едва показаться на широкой лестнице, ведущей вверх к отделу сыскного управления. Проходя мимо бесконечных столов и рабочих мест, натыканных в абсолютно хаотичном порядке или же последовательности не всем понятной, меня приветствует едва ли не каждый сотрудник. Всем нужно дружелюбно улыбнуться, кивнуть головой или сказать негромкое приветствие в знак уважения к непрямым, но фактическим подчинённым.
Подходя к кабинету начальства, отделенного от остального отдела стенами с большими стеклянными вставками окон, до ушей доносится отрывок весьма непристойной фразы, явно касающейся причины моего прибытия, что заставляет меня остановиться. Слегка повернув голову меньше чем на девяносто градусов, взгляд цепляется за молодого сотрудника, хихикающего над чем-то, переводя хитро сощуренные глаза с меня на кабинет начальства, и параллельно нашептывающего что-то своему коллеге. Как только начинающий юморист поворачивается в мою сторону и сталкивается со мной взглядом, он мгновенно поперхивается, ехидная улыбка сползает с его лица, и он закашливается. Стоящий рядом коллега принимается постукивать по его спине сложенной в кулак ладонью, на что тот лишь отрицательно мотает головой, будто бы протестуя. Мысленно усмехнувшись с подобного зрелища, я нажимаю на ручку полупрозрачной двери и вхожу внутрь кабинета начальника.
В кабинете не оказывается никого постороннего, кроме вернувшегося из мини-командировки в Москву на пару дней Ивана.
— Ты уже можешь увольнять сотрудников самостоятельно? — кладу стянутый с плеч удлинённый пиджак на спинку одного из кресел на колёсиках и выдвигаю его, нарушая идеально ровно расставленную последовательность. Сажусь и поворачиваюсь лицом к нему, закинув одну ногу на другую.
— Ещё нет, — не отрываясь от дел государственной важности, решаемых тыканьем пальца в планшет, отвечает он. — А есть кандидаты?
— Есть один, явно распускающий какие-то там слухи, — шевелю пальцами, перебирая между ними воздух. Слово «слухи» воспринимается им слишком остро, о чем свидетельствует моментально оторвавшийся от экрана и поднятый на меня взгляд. Подобное могли вызвать мысли о распространении слухах давно планирующегося и постепенно осуществляющегося дельца политического характера, которое сейчас я совершенно не имею в виду, поэтому и спешу успокоить. — Не эти слухи, другие. Касаемые того, зачем я прихожу.
Бриллинг закатывает глаза, разбирая сооруженную из чехла рабочего гаджета подставку, которым затем оборачивает планшет и закрепляет чехол магнитной застёжкой. Бедная техника соприкасается с поверхностью стола слишком резко, глухо ударившись о него. Сам же Иван обходит стол и опирается на его край, смотря на меня сверху вниз.
— Ни один дворецкий не вылетел из дворца за недвусмысленные косые взгляды, когда я закрываю двери на ночь и прогоняю их с постов. Почему?
— Они хотя бы молчат и только переглядываются. А тот в открытую посмеивается.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — он разводит руки в стороны, пожимая плечами. — Уволил его, потому что он не так посмотрел и не так улыбнулся моей жене? Так и писать в заявлении? — его брови ползут вверх, изгибаясь с самых краёв.
— Не забывай кто твоя жена.
Уголки его губ поднимаются, и он потирает пальцами переносицу, нервно усмехаясь. Иногда мне бывает его жаль, потому что не сойтись ума с такой супругой стоит огромнейших усилий. Но никто не заставлял его выбирать именно избалованную, вредную, тогда еще двадцатилетнюю девушку, так что ничего личного.
— Нам надо кое-куда съездить, — настороженно выпрямляюсь словно натянутая струна и вслушиваюсь в дальнейшие слова внимательнее. — Появился человек, который находится в шаге от того, чтобы нас раскрыть, — опережая вопрос о значимости моего нахождения там, он спешит сказать. — Нужно отвлечь его от всего, что он успел накопать. Самый простой способ сбить его с толку — твоё присутствие. Паренёк стеснительный, начнёт запинаться, путаться, и в итоге забудет, что хотел рассказать. А нам только это и нужно.
— Отлично, сегодня я в роли игрушки, отвлекающей плачущего ребёнка, — лениво встаю с удобного кресла и шагаю в сторону двери.
— В роли очень красивой игрушки, отвлекающей плачущего ребёнка, — нарочно акцентирует внимание на слове «красивой», чётко выделяя его интонацией. — Для него мы с тобой ездили по делам, решив по пути подобрать человечка. Хорошо?
Отвечаю лёгким кивком головы, после чего выскальзываю из кабинета и останавливаюсь в ожидании мужа, захватившего забытый мною пиджак и закрывающего кабинет на ключ. Спешащими шагами, граничащими с лёгким бегом, преодолеваем расстояние до выхода из здания, вновь сопровождаемые любопытными взглядами сотрудников полиции. Начинающий юморист, кстати, на нас даже не повернулся.
Махнув руками преданно ожидающему меня водителю, мы садимся в машину Бриллинга. Проведя несколько минут в тишине, прерываемой лишь звуком гудящего мотора, я начинаю клевать носом, глаза закрываться, а мысли спутываться. Перед глазами высвечивается картинка какой-то тёмной лестницы, в конце которой я точно споткнусь и улечу в счастливое будущее.
Но уже скоро проснуться заставляет аккуратное торможение за коленку, покрытую лишь слоем чёрного полупрозрачного капрона и выпирающую из-под юбки. Тело передергивает, вставляя все разбросанные мысли на нужные полочки и стеллажи головы. Сощуриваюсь в попытке вернуть зрение после крепкого сна, пролетевшего секундой.
— Просыпайся, он скоро подойдёт, — сидящий на переднем сиденье за рулём Бриллинг устало потягивается, закидывая правую руку назад, на моё колено, слегка покачивая из стороны в сторону расслабленную конечность. Мычу в ответ нечто утвердительное, вытягиваюсь, хрустя затекшими позвонками и откидываюсь на спинку своего сиденья, чувствуя на левом колене палец скучающего Ивана Францевича, вырисовывающий какие-то замысловатые узоры.
— Он действительно докопался до правды самостоятельно? — скрещиваю руки на груди, слегка сползая вниз и упираясь коленками в переднее пустующее сиденье.
— Как бы странно это не звучало. Он быстро соображает, правда, немного не в ту сторону, однако если зацепится за несостыковку, то пазл в его голове сразу сложиться.
— Настолько сообразительный? — вместо ответа слышится задумчивое мычание. — Даже с тобой может потягаться? — Бриллинг поворачивается ко мне, смиряя недовольным взглядом и отворачивается обратно, не сказав ни слова, лишь ткнув пальцем колено. — Ясно.
Ключ со звоном проворачивается в скважине, заводя машину. Бриллинг поправляет зеркало, устанавливая под таким углом, чтобы чётко видеть моё лицо в отражении, при условии видимости его лица для меня.
— На самый крайний случай предупреждаю: под моим сиденьем заряженный пистолет, — отвечаю коротким кивком головы, надеясь на отсутствие необходимости применить данный совет. Боковым зрение наблюдаю за приближающейся фигурой, а затем опускаю глаза на экран телефона, открываю первую попавшуюся социальную сеть и бегло пролистываю бесконечные ленты, немного волнуясь за шаткий план.
Передняя дверь машины с щелчком открывается, и внутрь торопясь залетает молодой человек, сходу начинающий что-то говорить. Если минуту назад я была убеждена, что на работе тон Ивана становится невыносимо быстрым, тараторящим и жутко напрягающим, то сейчас понимаю, что иногда люди умеют говорить ещё быстрее. Лишь спустя время обернувшись, чтобы потянуть ремень и пристегнуться, он замечает меня на заднем сиденье и практически моментально замолкает, не договорив фразу.
— Продолжайте, Фандорин, — с сосредоточенным и серьёзным видом Бриллинг снимает машину с ручника, трогаясь с места. По отражению в зеркале, можно подумать, что он заинтересован в словах нового пассажира. По сути, так и есть, но этот интерес заключается в другом, совершенно противоположном ключе. Фандорин больше ничего не говорит, молча хлопает большими глазами, смотря то на меня, то на Ивана. — Ах да, забыл предупредить. Знакомьтесь, Маргарита Николаевна — моя жена, хотя я думаю, вы её уже знаете. Рита, это Эраст Фандорин, я тебе про него много рассказывал.
— Приятно познакомиться, — слегка заикнувшись вначале произносит Эраст, неуверенно протягивая мне руку, будто я собираюсь откусить её по локоть. Безусловно, я могла бы попробовать провернуть этот фокус, но не желание отсутствует.
Натягиваю максимально, насколько это возможно дружелюбную улыбку, отчего маленькая трещинка в уголке моих обкусанных губ расходится, отдаваясь слабым жжением, и пожимаю руку в ответ, уверенно отчеканивая:
— И мне.
— Мы с Маргаритой Николаевной ездили по делам, как мне позвонили и сообщили о вашем местонахождении. Пришлось срочно ехать сюда, не заезжая домой, так что она побудет с нами. Так что вы там говорили, Фандорин?
В воздухе повисает молчание, прервать которое некоторое время никто не пытается. Эраст не решается сказать ни слова, будто бы боясь сболтнуть лишней информации следствия. На его месте, я бы тоже молчала, не желая выдавать секретных сведений, добытых собственными усилиями, какой-то девушке, пусть имераторской дочке и возможной будущей правительницей, но все же не причастной к делопроизводству тайного отделения.
— Сообщать сведения в личной переписке нельзя, а говорить в присутствие посторонних к делу можно?
— Нельзя, но Рита в курсе всех деталей моей работы и знает каждое дело также хорошо, как и я. Плюс ко всему, она заинтересована в сохранении порядка в империи как никто другой, — по инерции утвердительно киваю, удивляясь столь тонкому умению нести абсолютную неправду с железной уверенностью. — Так что, при ней можно говорить что угодно. Вам ничего за это не будет.
Фандорин неуверенно кивает, все же продолжая делиться своими доводами и логическими цепочками, выведенными самостоятельно на основе найденных сведений. Перевожу свое внимание за окно, но все равно внимательно вслушиваюсь в каждое слово.
Хорошо работающий «котелок» Фандорина ставит всю сложившуюся систему и тысячи планов на все случаи жизни под откос, что становится ясно по вполне потерянному взгляду Бриллинга в отражении зеркала, которое вижу только я. В голову лезут совершенно разные мысли, смешиваясь в один большой комок, и единственное логичное решение сложившейся ситуации заключается в одном.
Загнутые мизинец и безымянный пальцы, выгнутые от напряжения остальные пальцы правой руки складываются в изящный пистолет, направленный в сторону бедного Фандорина. Его правда жаль чисто по-человечески. Слишком хорошенький и наивный человек для работы в такой жестокой сфере деятельности. Представленный в виде жеста вариант решения проблемы наконец замечает Бриллинг, но тут же ещё сильнее сводит брови, отвергая идею простейшей ликвидации. Не отводя взгляд от моего отражения, он круто разворачивает машину, следуя совершенно не по оговоренному маршруту.
Сколько времени необходимо, чтобы научиться понимать человека по одним лишь глазам? Нам для этого понадобился неполный год, как бы странно и подозрительно это не звучало. Записано ли это на подкорке сознания, спрятано где-то в недрах мозга или за короткий срок успела выработаться неплохая ментальная связь — я не знаю, но точно понимаю, куда и зачем сейчас повернул Бриллинг. Весь его бредовый план всплывает у меня в голове последовательностью действий, с кучей несостыковок и опасностей, возразить о которых я не имею возможности, поэтому молчу, лишь понимающе прикрыв глаза.
Подъехав к дому Грушина, наш дружный пассажирский коллектив высадился из машины. Едва щёлкнув пассажирский задней дверью, не спеша выплывая из салона, и осторожно хлопаю ею. Коленные суставы неприятно хрустят и побаливают после долгого нахождения в одном положении, отчего я переминаюсь с одной ноги на другую. Шагать ко входу я не торопилась, так как в этом не было острой необходимости, и вообще в новом плане Бриллинга, слепленном из импровизации и самоуверенности мне вряд ли уделялось место. Да и в целом, зачем же не причастному к делу лицу участвовать в операции по взятию преступной группы? Незачем. Поэтому это лицо остаётся на улице.
Передо мной возникает тёмная фигура Бриллинга, заслоняя вид на дом Грушина. Большая и тёплая ладонь опускается на мою щёку, поглаживая большим пальцем по скуле. От подобного движения глаза непроизвольно прикрываются, а голова отклоняется в сторону.
— Постараюсь сделать все сам, но будь наготове.
Вместо внятного и чёткого ответа раздаётся мычание, а по шумно у выдоху становится ясно — он снова улыбается, довольный знанием моих слабых мест. Разгоряченный от отсутствия понимания действий плана кончик носа сталкивается с его, похолодевшим от стальной решимости и уверенности в своих планах. Кладу ладони на его плечи и разглаживаю складки тёмного-синего пиджака. Иван подаётся вперёд, едва касаясь губами моих. Как всё это красиво и приторно-нежно смотрится со стороны. Жаль только, что это лишь часть одного большого спектакля. Немного отстранившись, нарочно пониженным голосом и едва двигая губами, чтобы Фандорин, нарезающий круги в четырёх метрах от нас, ни дай бог не услышал хоть слова.
— Осторожнее, — слово слетает с моих уст раньше, чем я успеваю их осмыслить. Поджимаю губы, прикусывая их изнутри, и поднимаю глаза на мужа. — Много улыбаешься сегодня.
— День хороший, — Иван сощуривает один глаз, продолжая стоять передо мной. Идущее впустую время абсолютно точно не играет на руку, потому приходится отпустить его с небес на землю.
— Тебя ждут.
Побежденно вскинув руки, он удаляется в сторону дома вместе с Фандориным, исчезая за захлопнувшейся дверью. Провожаю их взглядом, после чего на меня накатывает какая-то необъяснимая паника. Какое-то шестое чувство будто подсказывает, что сегодня должно произойти нечто плохое. Но плохое в каком ключе? Задумчиво заламываю пальцы, нарезая круги вдоль оставленного открытого автомобиля, внимательно прислушиваясь к посторонним шумам. Ни на секунду не сомневаюсь, что Бриллинг выкрутиться из ситуации, даже если предыдущий план пошёл под откос, но маленький червячок упрямо продолжает ковырять мозг.
Идиотское волнение заставляет пойти у него на поводу и выудить из-под кресла не столь тщательно спрятанное оружие, затем зацепленное за широкую и плотную резинку капроновых чулок и прикрытое подолом тёмного кожаного сарафана. Озираясь по сторонам в надежде на отсутствие свидетелей, бегом направляюсь к дому. Сбрасываю туфли на входе, бросив их в угол, а затем поднимаюсь по скользкой лестнице, едва не скатившись с неё кувырком. Лавирую между оставленными Иваном следами проникновения в виде трупов супругов Грушиных, невольно передергиваясь. В чем-то мы с ними были похожи: в обоих семьях мужья — руководители сыскного управления Петрограда, преданные своему делу. Только вот на супругу Грушина я была совершенно не похожа — другие корни, характер, отношение к людям, жизни. Надеюсь, это различие не даст жизни провернуть такую же аферу со мной и Иваном.
Отгоняю негативные мысли куда подальше и приближаюсь к комнате, откуда слышится диалог Бриллинга и Фандорина, а затем вплываю внутрь, шелестя одеждой. Поразительное зрелище — сдающийся Иван Францевич перед направленным на него пистолетом его же подчинённого.
— Я думал, ты не пойдёшь меня спасать, — закатываю глаза, без страха проходя вглубь комнаты.
Пользуясь моментом нашего отвлечения, Эраст предпринимает смелую попытку выстрелить в Ивана, однако с ужасом осознает бесполезность выданного оружия. Выбитый из колеи наверняка сложившегося плана, он обречённо оглядывается, по весьма понятным причинам занервничав. Пистолет в руках затрясся, затем в металлическим звоном приземлившись на пол.
— Я, кажется, понял, — слабо улыбаясь и потирая собственную переносицу, бормочет Фандорин. — Это все вы, Маргарита Николаевна. Вы хотите забрать престол, в этом вся проблема. Но неужели нет других способов?
Кажется, уговор и обет молчания о готовящемся перевороте был нарушен, и лишь по тому, что Бриллинг уверен в неизбежности смерти молодого сыщика. Скрещиваю руки на груди и нарочито-громко вздыхаю, осуждающе глядя на мужа и пытаясь воззвать душевные терзания у этого абсолютно бессовестного человека.
— Ах ты сволочь, Иван Францевич. Если бы мне не нужна была твоя помощь, я бы тебя давно застрелила. Да и замуж бы не вышла, — обхожу его сзади, становясь за правым плечом и складывая туда рука.
— Ну все-таки вышла, — покосившись на меня, он пожимает плечами и разводит руки в стороны, левой рукой хватая отложенное на тумбу оружие. — Теперь терпи.
— Ты меня купил, это нечестно, — тычу пальцем в его плечо, как бы вкручивая острый ноготь в углубление под правой лопаткой, отчего он недовольно дёргает плечом. — Скажите у него ужасный характер, Фандорин?
— Вы вышли замуж только потому, что он нужен Вам для совершения переворота?
— Отчасти да. Он единственный, кто меня понял и действительно любит, но это уже не особо важные детали.
— Если вы содействуете Азазель, почему никакого указания на Вас не было в списках?
Бриллинг усмехается, начиная закипать от всего этого допроса, ведь для него это очевидно и понятно, вдобавок раздражаясь своим положением. Похлопываю его по плечу с просьбой успокоиться, что работает а большинстве случаев, кроме сегодняшнего.
— Ну Фандорин, неужели Вы действительно не понимаете? Она не просто содействует, она возглавляет Азазель вместе с ещё одним важным человеком. Они составляли этот список, поэтому там нет никаких указаний. Вы хотели, чтобы прямым текстом было написано: её величество дочь Императора или Государыня Всероссийская? Включайте мозг, — терпение лопнуло, держаться нет больше сил, поэтому он хочет быстрее закончить со всем этим. — Думаю хватит, Рита, — давление, оказываемое свободной рукой мужа на кожаный сарафан, заставляет отойти на пару шагов в сторону и убрать закинутые на его плечи руки. — Пора уже сказать Фандорину, — молча киваю, отступая ещё на пару шагов, и тянусь к спрятанному в чулке пистолету, ведомая неким чувством. — Азазель.
В секунду от произношения последнего звука прощальный фразы до нажатия на курок, Эраст успевает со всей силы навалиться на Ивана, пытаясь вытолкнуть его за пределы дома, при этом выбив из рук оружие. В этот же промежуток времени, длиной в секунду, холодный пистолет оказывается ловко вытащен из-под сарафана, сведен с предохранителя и приведён в действие. Отдача небольшой силы дёргает назад, и я жмурюсь, не готовая увидеть результат спонтанного действия.