Выбор Хурина

Он знал, что для него самого день никогда не придет снова. И все же он выкрикивал эти слова, веря в будущее Эдайн и Эльдар. Каждый удар его секиры был мольбой, каждый вопль врага, извергающего черную кровь — ответом на эту мольбу. Эйфория ярости боя не оставляла в его разуме места для сомнений и даже для обширных размышлений обо всем этом. Слабый страх, что враг все же каким-то образом захватит его живым, еще грыз его в начале, но когда он убил тридцатого врага, этот страх развеялся. Это просто не может случиться. Он слишком долго удерживал проход. Они устанут и выпустят в него тучу стрел — как сделали с его братом, или пошлют против него Готмога — как послали против его лорда. Он был готов к своей гибели, — и все же удивился, заметив краем глаза клинок, рванувшийся к нему. Меч вошел в незащищенное горло. Секира выпала из онемевших рук, ярость битвы иссякла, оставив на мгновение удивленное недоумение: кто мог это сделать? Но все фигуры вокруг него уже стали слишком темными и смутными, и скоро темнота вовсе поглотила его зрение, и он ощущал только теплую от крови воду Топей Сереха, в которую погружался. Когда он пробудился (хотя до того не спал), то лежал в нише в тускло освещенном коридоре. И как только он встал на ноги и огляделся, то уже точно знал, где находится. Не оттого, что ему было знакомо это место, он видел его впервые, но потому, что больше не чувствовал ни боли, ни ярости, ни изнеможения — самое большее, что он мог в себе ощутить, была какая-то смутная тоска, — а это могло означать только одно: он умер, его дух покинул тело и пришел в Чертоги. «Все так, как говорили женщины из Мудрых», — подумал он, Каменный коридор, казалось, не имел конца ни в одном из направлений. Он выбрал одну из сторон наудачу и направил туда свое тело, которое на самом деле было лишь воспоминанием о теле. Он не был ни смущен, ни разочарован. В конце концов, он пришел туда, куда и должен был прийти, он получил Дар Людей, который никогда не понимал до конца, но в то же время никогда и не ощущал желания понять его — ни пока был жив, ни в своем нынешнем состоянии. Он просто знал, что его пребывание здесь временно. Он непременно отправится куда-то еще. И возможно, по пути он еще сможет кое с кем попрощаться. — Люди Дор-Ломина!- позвал он. — Хуор! Где ты, брат? Будь спокоен. Мы держали проход достаточно долго. Ответа не было, и он продолжал идти. Легкое разочарование зашевелилось в его сердце (которое было лишь воспоминанием о сердце), но прежде чем оно переросло в глубокую печаль, чары Чертогов вновь заглушили его. «Хурин», — окликнул его голос. Это не был голос брата. — «Я буду говорить с тобой». Он обернулся и увидел фигуру в плаще. Коридор, кажется, стал шире, как будто словам требовалось больше пространства — и камень подчинился. — Ты — хозяин этих чертогов? — спросил Хурин. «Да. Я покажу тебе дорогу». Фигура направилась вперед. Хурин ускорил шаг, чтобы они шли рядом, плечом к плечу. — Добрая встреча, лорд Намо. Я не ожидал увидеть тебя. Можешь ли ты сказать мне: мы отстояли от врагов Дор-Ломин? В безопасности ли мои жена и сын? Или сейчас еще ничего нельзя об этом сказать? Или передавать такие вести — против законов, твоих или твоей супруги? Такое правило имело бы смысл, потому что если ты станешь останавливать каждого умершего человека, чтобы рассказать ему, что случилось после его смерти, у тебя не останется времени на другие дела. Хотя, возможно, я — особое исключение, скажем, из-за моих подвигов. Это так? «Ты очень говорлив». — Моя жена говорила то же — он рассмеялся, и смех этот звучал настоящим и искренним, хотя он был лишь воспоминанием о смехе. — Долго придется Морвен ждать, прежде чем она придет в эти чертоги, но однажды ты увидишь ее, и тогда вы пожалеете обо мне вместе. «Мне жаль, но я не могу ответить на твои вопросы. Некоторые, возможно, еще получат ответ до того, как ты уйдешь, но сначала я задам один вопрос сам». Затем последовала долгая пауза. Она показалась ему странной — это колебание перед тем, как задать вопрос смертному. Разве Намо — не владыка судеб? И почему он извиняется? Хурин прищурился (как, он не понял) и попытался посмотреть в его сторону, стараясь разглядеть что-то за тенью капюшона. Он рассмотрел очертания холодно-красивого, бесстрастного лица, но глаза его оставались скрыты и не давали ничего понять. Наконец он занервничал. — Спрашивай уже! «Хурин, как по-твоему, ты прожил хорошую жизнь?» Он снова рассмеялся. — А я-то боялся, что это будет трудный вопрос. Конечно, это была хорошая жизнь. ОЧЕНЬ хорошая. Да, у меня были печали и горести, и прежде всего — смерть моей дочери Лалайт, но такова участь всех людей, так что не я один страдал от нее. А еще у меня были радости, общие и не только. Мы с братом летели в небесах на спине орла, и не однажды, а дважды! Я любил замечательную женщину. И в конце — для меня большой честью было пасть, сражаясь с врагом на стороне гордого дома Финголфина, как мой отец до меня, как мой дед. Говоря, он представлял, как самые яркие мгновения его жизни собираются и нанизываются вместе, словно драгоценные бусины. Теперь его жизнь кончена, концы соединятся — и получится прекрасный венец — и работа будет аккуратно отложена в сторону. — Я бы хотел прожить дольше, увидеть, как повзрослеет мой сын, продолжить сражаться. Но я знаю, что мой век окончен. Если сказания о Берене и Лютиен верны... «Они верны, но подобное возвращение случилось в Арде лишь однажды, и более не произойдет. Для тебя нет возврата». — Я и не собирался просить о том, чего мне не полагается, — сердито ответил Хурин. — Я хотел сказать, что если эти сказания верны, то ты не лишен жалости. Но меня и не нужно жалеть. «Прошу прощения, что неверно понял твое намерение». Еще извинения. Еще более странно. — Теперь, когда я ответил на твой вопрос, ты сам ответишь мне? «Как я сказал, я не смогу ответить на все вопросы, но прежде чем я покажу тебе дальнейший путь, я отвечу на три». — Честный обмен. Могу я увидеть брата? Он прибыл незадолго до меня. «Нет». Хурин подождал немного — не будет ли дальнейших объяснений. Их не было. — Могу я послать моей жене весточку во сне? — это показалось ему более разумным вариантом, чем первое. «Нет». Он начал чувствовать обиду. Возможно, лучше бы Намо повел себя как непреклонный властелин судеб с самого начала, а не давал Хурину ложную надежду. Ну хорошо. Он решил, что третий вопрос будет задан, чтобы узнать, а не в попытке попросить о чем-то, которая скорее всего, встретит новый унизительный отказ. У него оставался вопрос, маячивший где-то на краю сознания с самого момента смерти. Он не придавал ему особой важности. Но все же этот вопрос занимал его — Кто сразил меня, лорд Намо? Враги, с которыми я бился, были с секирами или дрались голыми руками, — я не видел ни одного меча. Намо вздохнул, — и, кажется, сам воздух задрожал от него вздоха. «Я надеялся, что ты не задашь этот вопрос, но я обязан ответить. Брат мой Ирмо сразил тебя своим мечом снов». Хурин снова почувствовал себя ребенком, плутающим в холмах Димбара. Он не мог понять, что это означает. — Почему твой брат был моим противником? — выкрикнул он. — И если Валар считают теперь, что они вправе вмешиваться в дела Людей, почему они сражаются против нас, а не с нами? «Это уже более трех вопросов». Хурин умолк, скрестил руки и посмотрел на Намо. — Тогда я предлагаю новые условия. Объясни мне все, или я не двинусь дальше, и тебе придется тащить меня к выходу. «Мы уже там». Намо сдвинулся в сторону, позади него в каменной стене обнаружились две двери. Левая была обсидианово-черной, правая — из белого мрамора. «Тем не менее, я отвечу. Ирмо не враг тебе, и он сразил тебя по моей просьбе. Но ты должен понять: ты не умер в Топях Сереха, Хурин. Ты умер лишь в этом сне». — Так все это сон, и я все еще жив? Или вся моя жизнь — сон? «Ни то, ни другое. Ты уже мертв. Ты грезил, умирая, и умер в этом сне. Это была та милость, что мы, Феантури, решили даровать тебе». — Я не думаю, что это была такая уж великая милость, — горько ответил Хурин. До того он был готов уйти, а теперь — уже нет, и он не мог не жалеть о потере былой определенности. Намо указал на двери. «Все, что мы забрали у тебя, может быть возвращено, и вот доказательство. Черная дверь ведет прямиком в Пустоту, а затем — к тому, что за Пустотой, но что там, знает один Эру. Это Дар Людей, и тебе предстоит его принять. Белая дверь — это дверь к полной памяти. Она ведет обратно в Топи Сереха, а затем — выше, высоко на гору. Если ты пройдешь этой дверью, все твои вопросы получат ответ. Ты все равно войдешь в черную дверь в свое время, но ты уйдешь с полным знанием своей жизни». — Почему я не должен заходить в белую дверь? — он протянул руку и коснулся мрамора, собираясь, но все-таки не решившись ее открыть, потому что, кажется, наконец начинал понимать. — Я.... я не погиб там в топях, так? Они взяли меня живым? «Да. Ты прожил после еще очень долгое время. Моргот мучил твое тело, но это была лишь малейшая часть страданий. Во всей Арде я не знаю человека, что страдал бы больше. Ты был опустошен, разбит, искажен и сделался злобным и жалким; человек, которого ты бы теперь презирал — это человек, которым ты стал». Хурин отдернул руку от двери, но увидел, что она снова тянется туда, пока его раздирает между страхом и страстным желанием узнать. — А что мой сын? «Он мертв, и это лучшее, что я могу сказать о нем». — А что с... «...все, кого ты любил, уже мертвы. Если ты откроешь белую дверь, то узнаешь, как они умерли. Но я прошу тебя, Хурин, не открывать ее». — Зачем ты сделал это для меня? — выкрикнул он — Это жестокий выбор! «Ты забыл, потому что меч снов отсек твою память, как при первой нашей встрече мне действительно пришлось тащить тебя. Ты задержался здесь надолго, проклиная меня и все другие души — до тех пор, пока они не стали бояться приходить сюда. Ты сделался проблемой, которую необходимо было решить, и вот как мы попытались это сделать. Возможно, не самым лучшим образом, но у нас не очень много опыта касательно душ Людей. Прошу прощения». — Этим бесполезным извинениям конца не будет! Намо промолчал. Хурин повернулся, чтобы взглянуть ему в лицо, и на этот раз успел увидеть мельком его глаза, вспыхнувшие бледным огнем, и что-то, похожее на печаль, в очертаниях губ. — Хорошо, скоро ты от меня избавишься, тем путем или этим, — согласился Хурин. — Я не заставлю тебя ждать. Он всегда быстро принимал решения, а затем держался их, и каким бы человеком он ни стал в последующие годы, он сомневался, что это переменилось. «Ты можешь выбирать столько времени, сколько понадобится. Наш разговор был, мягко говоря, непростым, но меня не удручает твое присутствие, и я рад, что узнал тебя. Твоя жизнь была и благословением, и проклятием, но я дорожу благой ее частью». Теперь Хурин наконец понял, что имел в виду Намо, и привкус горечи во рту (который не был его ртом) уменьшился. Приглушенный свет чертогов стал ярче, почти как солнечный, и в этом свете черная дверь едва заметно светилась, словно приглашая коснуться ее. Он протянул свои вовсе-не-пальцы к ее гладкой поверхности — и задумался о том, сколь многие до него делали так же. — У меня есть один вопрос к тебе. Ты сказал, что все, кого я любил, уже мертвы. И куда они ушли? «Эльдар остались в моих Чертогах. Люди отправились на свой Путь». — Все как говорили Мудрые женщины! — заключил он и снова представил свою жизнь сверкающим ожерельем, соединенным концами, отложенным в сторону и попавшим к иным владельцам. — Лорд Намо, если ты полагаешь, что обязан мне чем-то, — а я думаю, что это так, — будь милостив к тем Эльдар, что пребывают у тебя! Они уже пролили бессчетные слезы. Что до Людей, я последую теперь за ними. Слишком много времени я потратил, обитая в снах или воспоминаниях. Прощай! «Прощай, Хурин Талион». Он распахнул дверь и вступил в темноту, доверяя пути. Дверь закрылась. Задрожал воздух. Намо, оказавшись один, обратился к остальным Феантури. «Он наконец ушел. Верно ли я поступил?» — неизбежный вопрос, ведь Намо, как и Хурин, руководствовался долгом. «Ты следовал своей природе, брат, как и все мы. Радуйся же тому, что в конце у него был выбор. И он выбрал верно».