Особенная среди каждого

      Ласковый осенний ветер нежно перебирал лепестки сезонных цветов, разносил сладко пахнущие многоцветья по горе, не зная усталости, и лишь одной девушке это все не приносило и толики радости. С тех самых пор как в деревне появилась противная кицунэ, все пошло кувырком, непринужденно встав с ног на голову.       Кадзу. Когда немногословный, всегда уважительный Кадзу, едва живой притащил на своей спине эту лисицу, Азуми была ей благодарна. Хоть и жалея, что в тот момент, в мгновение слабости, ее не было рядом с объектом воздыханий, она признавала, что если бы гейша не постаралась, то вряд ли она бы еще раз увидела парня, и ожидала, что как только дедушка Чонган ее вылечит, они отпустят ее на все четыре стороны и заживут так, как прежде.       Она снова станет ходить на миссии с Кадзу, тихо переговариваясь в пути, готовить ему лекарства под надзором лекаря, когда требовалось, и просто тихо, скрытно жить. Не получилось.       Сначала, словно не замечая ничьего недовольства, эта паршивая фиалка расхаживала по селению, мелко улыбалась каждому встречному, и для нее дедушка достал дополнительную подушечку, которую выставляли на террасу, когда гейша садилась в тени навеса полюбоваться цветами.       Потом, уже выздоравливая, она, как ни в чем не бывало, наведывалась к Главе, как будто это было плевым делом, и выходила оттуда нагруженная десятками ценных изданий, которые скрашивали ее досуг.       «Это временно» — вечно утешала себя куноичи. Как только Мэй долечат в качестве благодарности за спасенного Кадзу, способнейшего из синоби, ее тут же выставят вон. В то время она даже перестала так сердится на чужака в деревне, ведь по ее данным парень должен был вернуться со дня на день, и все ее сердце трепетало от этих мыслей. Здоров ли он? Если его ранили позволит ли в этот раз лично перевязать ему раны или все также обругает и поковыляет к дедушке Чонгану?       Смотря назад, Азуми понимала, что возвращение синоби принесло ей больше разочарования, нежели счастья, хотя сначала она и думала, что это будет волнительно, увидев несоответствие.       Как всегда мрачный, как туча, парень вернулся в поселение, по его лицу было непонятно что с ним, но различие с сотней других раз было одно. Объёмный сверток под мышкой, казалось, маяком вел куноичи к Кадзу ведь то, что в подарке было женское кимоно сомнений не вызывало. Яркая вышивка чувственными цветами точно бы не подошла мужчине, однако, девушка запретила себе сломя голову нестись к нему, как оголтелый ребенок, чтобы ей впопыхах вручили его. Если синоби купил, то и подарить наверняка думал красиво, а она только испортит все.       То, что что-то не так она поняла только тогда, когда ни через день, ни через два, ни даже через неделю, так и не получила подарок. Совсем не понимая в чем же дело, она решила наступить на горло своей гордости, и пошла к отдаленному домику, принадлежащему Кадзу, чтобы выяснить, чем она его обидела и почему он отказался от того, чтобы подарить ей то, что для нее купил.       Она совершенно расслабленно, не подозревая ни о чем шла к нему, однако увидела то, что мгновенно ее остановило. Проклятая кицунэ была одета в то самое кимоно, которое принес с миссии Кадзу, а в ее изящных, не тронутых тяжелыми тренировками, или хоть сколько-то обременительным трудом, руках находился изысканный веер в цвет одеяния.       В тот миг ее первым порывом было желание вцепиться в вороные волосы, истаскать мерзкую гейшу по заднему двору, с наслаждением слушая высокие визги. Именно после того, как появилась она, поменялся Кадзу. Если ее не будет, то все наверняка встанет на свои места, правда же? Азуми отчаянно верила в это.       «Наверняка во всем виноваты чары екая»       Эта мысль с размаху ударила по затылку бетонной плитой. Да, именно так. Мерзкая кицунэ, обожающая играть с чувствами невинных людей, отвела всю любовь, которая должна была достаться ей на себя и купалась в ней, как в лавандовой воде, известной тем, что ею пользуются лишь зажиточные королевы, да императрицы. Только им было бы позволено узнать, что такое любовь Кадзу Наито. Смертельно тихого, но более надежного, чем любой императорский приказ, изданный за все правление рода Ириса.       Поэтому сейчас, она, как воровка, крадется меж узких проулков, добираясь к дому на отшибе, смотрит в окно аккуратнее, чем на заказах, чтоб ни звука не издать. Утешает себя тем, что как только ведьмины чары разрушит, так тысячу раз голову перед любимым склонит за то, что так нагло по его двору шаталась, в жизнь лезла.       Тихо заходит за угол, по шажку идет к любимой старой иве синоби, под которой тот обычно отдыхал после тренировок, да так и застывает с открытым ртом не понимая, как же все так обернулось?       Уже желтеющие, спадающие природными косами листья наполовину скрывают лицо парня, пока тот сидит на своей же накидке в компании опавших листьев и подставляет лицо заходящему солнцу. Картина мирная, если бы не одно «но». На сильных ногах, пузом кверху, вытянувшись по всей длине, лежала лиса, а в рыжем меху путалась бледная рука, нежно ласкающая ее.       Судя по всему, Кадзу совершенно не смущали два хвоста, лениво обхватывающие кисти, пока он сам, одной рукой потянулся к близлежащему мешочку, вытаскивая оттуда гребень тонкой работы и запуская его в длинную шерсть, расслабленно улыбаясь.       — Никогда бы не подумал, что ёкаев мучает линька, пушистая, — с едва различимым смешком тихо шепчет синоби, продолжая вычесывать лишний пух, — Или это только ты у меня такая особенная? — легко подхватив задремавшую лису, он переворачивает кицунэ на живот, продолжая свое действо, словно погружаясь в медитацию.       Лисица же бесстыдно урчит, подергивая маленькими лапками, вытягивается, протягивая тщедушное тельце по ногам, и внезапно разворачивается, чтобы игриво лизнуть его в нос, тявкнув что-то свое. Уже мгновение спустя на коленях мужчины не лисица, а изящная, как молодое деревцо ивы, лукаво улыбающаяся гейша.       На ее плечах покоится сворованное кимоно, отливающее шелком на закатном солнце, точно сквозь аметрин пропустили лучик света. Веер с щелчком раскрывается, а она довольно мурлычет, смеясь.       — А может, я самая обычная, и так у всех? — хитринки в ониксовых глазах мерцают, когда синоби тихо выдыхает и смеется, притягивая ее ближе.       — Даже если так у всех, все равно особенная, — счастливые влюбленные, не таясь целуются, не замечая времени, когда Азуми остается лишь бежать.       Бежать отсюда дальше, чем она видит, потому что она не готова объясняться, а Кадзу, ее милый Кадзу видел ее. Недобрый взгляд, за секунду до поцелуя, достался точно укрытию, в этом она была уверена.