Полынь и ковыль

      Самолет снова летит на море. Он будет лететь ровно столько, пока Аманаи не надоест рассматривать облака, то есть довольно долго. Да и времени в этом пространстве особо-то нет.       — Мы тут как курс террористов-смертников, — чуть смеется Гето: — только Сёко не хватает. Потом осекается, понимая, что только что сказал, — какую херню смолол.       Годжо понимающе хмыкает и опирается белобрысой башкой на плечо Сугуру, отбирает его левую руку и обвивается как водоросль.       Он тоже скучает.       К тому же, иногда смерть оказывается лучше жизни.       Им тут не за что больше воевать.       Дзенин вдруг подает голос среди утюного молчания и тихого щебета младших.       — Эй, голубки, — он ухмыляется зло. Внутреннее его напряжение никуда не делось. Он до сих пор как сторожевая псина, готовая в любой момент напасть.       Годжо, еще не привыкнув быть мертвым, реагирует очень быстро. Он отпускает чужую руку и разворачивается головой: — Чего тебе, Дзенин?       Тодзи улыбается, почти искренне: — Надоели вы мне. Я пошел. Передайте Фушигуро… Что я ушел. Маму его искать.       Годжо непонимающе хлопает своими голубыми безднами вместо глаз, пока Гето встает и отвешивает ему церемониальный поклон в знак уважения. За все время в лимбе они успели набить друг другу морду сотню раз.       Тодзи глотком добивает виски в стакане, поднимается с кресла и дергает ручку запасного выхода. Воздух врывается диким потоком, от переизбытка кислорода легкие наполняет веселая паника и Сатору чувствует себя почти… Живым?       Дзенин делает круг на месте, делая излишний в своей театральности поклон и… Выходит.       Аманаи пищит восторженно, прока её слуга оттаскивает девочку от двери.       — Что там? — спрашивает Сатору у Гето.       — Путь к новым жизням и мирам, — отвечает он, — испытания, «долина смертной тени» и все в этом духе. Он убийца и поэтому ему придется нелегко.       — Интересно, — Годжо почти облизывается как голодный кот, — пойдем туда?       Гето смеется — так редко на земле и так часто здесь. Годжо нравится. Если бы ему кто сказал, что ему так понравится смерть, он бы с радостью повесился еще тогда. Очень хотелось.       Смерть — это не страшно.       Боль — это просто боль.       Страшно жить.       И он прикрывает глаза — свои голубые омуты — и думает о своих покинутых детях, о Набаре и Итадоре, и о Мегуми… О войне на которой они все проиграли, о войне где никто их никогда не спрашивал — хотят ли они тут быть.       Ты сильнейший? Как смешно.       — Ты куда пропал, — тихий голос у уха, улыбка лиса и Сатару снова почти счастлив.       — Да так, — он крадет у Гето призрачный поцелуй — на грани небытия. Здесь у них все на грани.       — Ты можешь хоть здесь в ладоши хлопнуть и вознестись на небеса, — Сугуру продолжает смеяться, бесята пляшут в его глазах, — ты же бог почти, на тебя на земле небось сейчас все молятся, еще пери жизни было так.       — А ты?       Гето берет его руку в свою и чуть сжимает: — А что я? Я тоже убийца. И жалеть об этом не буду.       — Сугуру, я тебя убил, — голос как-то дрожит.       — Это был приказ, это было правосудие. Я тебя не виню, — Гето целует его в центр ладони и проводит языком, кусает палец. Пойдем, полетаем, — тянет за руку, выпрыгивает в запасной выход.       — И эти туда же, — вздыхает Аманаи завистливо, — эти хоть вернуться.