пустота порождает бездну

      Испытывали ли когда-нибудь отвращения Ала и Терра, смотря на своих созданий, напоминавших им о тех днях бескрайней мглы и тьмы? Или, в общем-то, любой другой бог в этой безграничной вселенной? Испугался ли человек, разглядев в своём создании черты того, кого отчаянно ненавидел и желал предать огню?       Калеб, к сожалению, не знал. Ему не довелось ни играть роли божества, ни великого учёного. Зато ему довелось примерить маску столь прозаичной и обыденной игры в матери. Самой настоящей, хочется подметить! Не метафорической, без единой гиперболизации. А настоящей – разделив свою кровь, смешав её с отравленными водами Имперских берегов, природа вложила в его ладони крохотный клочок всепожирающей бездны.       А всепожирающей была она из-за своего физического голода, иль же из-за морального истощения Главного секретаря всяк раз, когда он смотрел на своего сына? Взор ребёнка был чист, полный радости. Хотелось поражаться и дивиться тому, сколько невинности в этой тени, брошенной некогда самым жестоким человеком в истории Империи.       Он действительно старался подавлять каждую такую мысль каждый раз, когда обращал взгляд своих уставших и опухших от слёз глаз, на маленького мальчика, болтающегося с места на место. Сравнения с кем-либо бесили его с самого детства, а теперь он, мысленно, называл своего отпрыска не его настоящим именем, а именем того, о ком он без тоски и печали вспомнить не может.       Бездна зарождается в пустоте. И эффект её губительнее.       Язык отчаянно желает произнести «Эбисс», но отравленный годами страха мозг всё твердит ему «Войд». Войда нет, он должен был это понять ещё тогда, когда Кавински сообщил ему эту дурную весть в автомастерской, положив перед ним коньяк. Пил он редко, но в ту ночь не переставал выть побитой собакой, переспрашивая вселенную, за что же так жестоко с ним обошлись.       Эбисс даже и не спросил, что случилось с отцом, куда он пропал и почему он больше не возвращается в дом. Может, подсознательно понимал, что нелёгкое время унесло у него кого-то столь дорогого из дома? В любом случае, Калеб слишком слаб, чтобы поднимать эту тему уверенно, без единого колебания.       Мальчик мог лишь поджать колени, играя в приставку или пересматривая свои любимые мультсериалы. Иногда Главный секретарь тихонечко усаживался рядом, осторожно приобнимая его, в страхе, что война унесёт ещё и его.       Вот только... Может, этого он и хотел?       Будучи ответственным родителем, он был готов вцепиться когтями в своё чадо, дабы никому ему не отдавать, а подсознательно... Подсознательно ему хотелось больше никогда не заглядывать в большие глаза Эбисса, такие проницательные и наблюдающие. Те самые черты, на которые он раньше был готов молиться, сделались его истинным горем.       Он не помнит кто, может быть, кто-то из подчинённых иль же близких знакомых, бросил ему один совет:       «Сосредоточься на нём.»       А как? Как же отдавать всю свою любовь тому, от чьего взора хочется убежать, запереться в комнате и провести не один день в полном одиночестве, вырезая острыми лезвиями на собственной плоти просьбы забрать его тоже, ибо доселе Калеб себя таким слабым не чувствовал. Нет, то была даже не слабость – то была беспомощность.       Его фундамент окончательно пошёл по швам, и сколько бы медикаментов он не принимал, и как бы сильно не старался вставать строго в восемь по будильнику, в отчаянной попытке пытаясь не возвращаться к рыхлой земле, каждое утро ему слышится один и тот же вопрос:       «Почему ты плачешь, мама?»