Night of rhythm

***

      Натруженные пальцы, смозоленные о барабанные палочки, медленно потянулись вверх, но замерли, так и не решаясь коснуться.       Эстес повёл головой, рассыпая волосы по плечам, боковым зрением замечая чужое движение и поворачиваясь в полном недоумении. Аккуратные ладони застыли в нескольких сантиметрах от черно белых клавиш, еле заметно подрагивая от долгой, утомительной репетиции. Предчувствие чего-то неясного и немного пугающего щекотало глубоко внутри, суля нечто непоправимое.       Фредрин замялся, помолчал пару мгновений, будто раздумывая над ответом, который обязательно нужно дать. И не абы какой, а такой, чтобы после него не возникло новых ставящих в неловкое положение вопросов — выпутываться из которых просто не было сил. — Волосы… — Что? — Эстес хмурится, но не зло, а лишь от непонимания ситуации. Он был не против чужих прикосновений, но это могло стать слишком неожиданным. Не сказать, что неприятным, но оно несло в себе гораздо большее, чем было озвучено вслух.       Да и вообще, ударник всегда казался клавишнику малость странным, а сейчас они были вдвоем в студии, и напряжение росло с нечеловеческой силой, повисая в воздухе неприятной тишиной после оглушительных мелодий. В такой момент обязательно нужно было говорить, но слов как назло совсем не находилось.       Фредрин вновь мнется, но не долго, все-таки позволяя руке проделать оставшийся путь и слишком осторожно коснуться чужой щеки, что манила с самого первого дня.       Это было смешно, но у всех свое понимание прекрасного и не очень. Фредрин слишком часто ловил себя на мысли, что ему нравятся люди определенного типажа, и Эстес входил в число именно таких.       Простой, спокойный, с какой-то почти женской привлекательностью. Правда, была еще одна особенность, но тут дело было скорее в характере. И Фредрин уже давно перестал врать самому себе по поводу ориентации — парни ему нравились и до Эстеса, но сейчас…       Было что-то больше, чем простая симпатия, но признаться было тяжело. К тому же оставался страх, и даже не из-за того, что ему вполне могли разбить нос, за те выходки которые он себе позволяет или хочет позволить — боязнь простого непонимания, неприятия.       Шершавые кончики пальцев скользят по гладкой, без признака щетины, щеке, двигаясь ко рту, убирая прилипшие к коже пряди волос. Эстес хмыкает и слабо дёргается — ему щекотно и немного не по себе, но он выдавливает короткое «спасибо», боясь разорвать зрительный контакт, будто от этого зависит чья-то жизнь. А может, их собственная.       От чужого голоса Фредрин будто пробуждается, перестает гладить щеку, на которой давно ничего нет. Но убирать руку все не хочется. Может быть и зря, но он треплет друга, словно маленького ребенка, получая еще больше непонимания в больших голубых глазах. Чёрт… — Пойдем покурим? — Звучит, скорее, чтобы убрать неловкость, но а у Эстеса давно закончились сигареты, почему бы не сделать это за чужой счет?       Холодный ветер забирается под куртку, распахивая полы, и Эстес коротко ежится, глубже вдыхая едкий дым. Пауза затягивается, становится еще более невыносимой.       Юноша уже открывает рот, намереваясь спросить что-то простое: о погоде или репетиции, о шутках Мелиссы или чересчур жестких высказываниях Эсми — но его затыкают.       Он не успевает понять, что происходит, да и, если честно, даже не пытается, отдаваясь минутному порыву.       Губы у Фредрина холодные, но мягкие, язык быстро скользит по чужим, пытаясь их разделить и протолкнуться внутрь. Рука немного давит на шею, держит за подбородок, и от этого сладко колет где-то внутри живота.       Эстес не отворачивается, но и не отвечает, ошарашенный происходящим. Он пытается понять свою реакцию на случившееся, но все заканчивается раньше, чем клавишник решается ответить. Сердце заходится где-то в глотке, мешая дышать, да и это будто сейчас совсем не нужно. Он смазывает поцелуй напоследок, скользнув рукой по чужим волосам, приводя их в еще больший беспорядок, чем раньше.       Фредрин все равно ощущает эти легкие, боязливые касания, и теперь уже его сердце начинает биться быстрее, казалось бы, разрастаясь на всю грудную клетку. Хочется больше — обнять, прижать, продолжить. Сделать все более глубоко и напористо, заставляя отвечать и покориться, но сам же и разрывает поцелуй — вконец пугая такими переменами.       Потухшая сигарета летит в ближайшие, почти голые кусты, и лёгкий хлопок по плечу означает, что репетиция уже окончена. Фредрин криво улыбается, слабо кивнув головой, наконец убирая неприлично задержавшуюся руку. Хотя, что уже терять?       Плечо Эстеса еще долго жжёт от ощущения чужих пальцев, а мысли бешеным потоком несутся в голове, стараясь спрятать истину, что не хочет принимать мозг, но от которой рвется сердце. В холодную вечернюю пустоту летит слишком обреченное: — До завтра?       Но ответом клавишнику становится лишь тишина.