***
Блядь. Это единственное слово, которое всплывает у нее в голове, когда ее пальцы сжимают руль. Она прищуривается, пытаясь разглядеть очертания дороги впереди. Снег валит с такой силой, что закрывает ей обзор, несмотря на работу дворников на лобовом стекле. Ей следовало бы выехать раньше, запланировать более ранний рейс, но это ее «следовало бы» мало что меняет в сложившейся ситуации. Она должна была предвидеть это. В конце концов, погода в это время года всегда такая непредсказуемая. Гермиона чувствует, как ее Вольво заносит, на приборной панели мигают оранжевые лампочки контроля тяги. Она ни за что не доберется до своей лондонской квартиры, не говоря уже о том, чтобы добраться до аэропорта. — Блядь, блядь, блядь, — бормочет она, прищурив глаза, пытаясь разглядеть, что ждет ее впереди. Зачем Луне понадобилось жить так чертовски далеко? Гермиона стонет, откидывая голову на подголовник. Снег покрывает обочины, образуя грязные сугробы, и на каждый километр, который ей удается преодолеть, она тратит все больше времени. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, и ее фары с трудом пробиваются сквозь снежную завесу, падающую с неба. Шины скользят на очередной ледяной глыбе, и Гермиона напрягается, пытаясь удержаться от того, чтобы не ударить по тормозам или не перестараться с управлением. Она не справится. От осознания этого факта паника подступает к горлу. Вдалеке Гермиона замечает огни маленькой аптеки — «У Вилли». Облегчение переполняет ее, когда она включает поворотник и въезжает на пустынную парковку с заносом. Она паркуется, как она надеется, на свободном месте, и свет от вывески над ее машиной отбрасывает на стоянку холодный зеленый оттенок. Гермиона выключает дворники, наблюдая, как снег оседает на капоте. С каждой проходящей минутой появляется еще один слой порошкообразного вещества, пока вишневая краска не скрывается из виду. Гермионе нравится думать о себе как о человеке практичном и логичном, и она знает, что ее четырехцилиндровый Вольво, несмотря на полный привод, не сможет добраться до дома. Она прикусывает губу, размышляя. Может быть, вызвать эвакуатор? Это единственное возможное решение, которое она может найти на данный момент, роясь в сумке в поисках своего айфона. Она открывает приложение Safari и хмурится, когда страница отказывается загружаться. Ее взгляд падает на светящуюся строку состояния, и она чувствует, как свинец разливается по ее телу. — Твою мать. Она пробует еще раз, потянув страницу вниз, чтобы обновить экран. Она возится с радио, приглушая рождественские гимны, которые звучат из динамиков, как будто тишина каким-то образом сможет заставить телефон откликнуться на ее просьбы. Когда надпись «не удалось установить связь с сервером» появляется на белом экране в третий раз, Гермиона стонет, ударяя ладонью по клаксону. Звук эхом отдается в тишине, заставляя ее вздрогнуть на своем месте. Отчаяние переполняет ее, слезы застилают глаза, а беспомощность проникает в каждую клеточку ее существа. Что, черт возьми, ей делать? Гермиона прикусывает нижнюю губу, выглядывая в водительское окно. Она обводит взглядом каждую замысловатую снежинку, прилипшую к стеклу по периметру, ее мысли путаются. Она не может здесь оставаться; на самом деле, она это знает. Гермиона снова опускает взгляд на свой телефон, ее большой палец застывает над иконкой контактов. Сначала она пытается дозвониться до Кормака, но он не отвечает. Затем она пытается дозвониться до Фреда, но видно, что он все еще зол, и она лжет, говоря, что позвонила ему по ошибке. Гарри, Рон, Драко — ее отчаяние разрастается, как яд, когда каждый из ее друзей заявляет, что не может приехать к ней. Блядь. Она терпеть не может беспокоить его, но из всех ее друзей и знакомых, она знает, что он, вероятно, единственный, кто мог бы добраться до нее в относительной безопасности. В конце концов, он же сам предложил, напоминает ей разум. Гермиона вздыхает, открывает приложение и переходит к его имени. Она колеблется всего мгновение, прежде чем нажать большим пальцем кнопку «вызова». Он отвечает после второго гудка. — Гермиона? — Привет, Сириус. — Она морщится, ненавидя то, как напряженно звучит ее голос. — Я… эмм… я… Блядь, почему она просто не может сказать ему? — Все хорошо? Ты в порядке? Гермиона слышит треск помех на линии, угроза сброса вызова неизбежна. Она сильнее прикусывает губу. В его словах слышна тревога, и она ненавидит себя за то, что вынуждена просить его об этом. — Я в порядке, просто… застряла на парковке. — Застряла на парковке? — И она слышит в его тоне нотки смеха. — Я думал, ты наверняка уже в самолете, летишь навстречу более теплой погоде. — Мне надо было отвезти Глотика к моей подруге Луне. — Она замолкает, закрывая глаза. Гермиона ненавидит быть уязвимой, ненавидит то, что она при этом чувствует. — Я не могу вернуться домой. Ее голос дрожит от признания — от осознания того, что она не успеет на свой рейс. На самом деле, она понимает, что полеты были приостановлены, но, тем не менее, это все еще причиняет боль. — Где ты находишься? — без колебаний спрашивает Сириус, и она слышит шарканье, похожее на звук ботинок, и позвякивание ключей. — Аптека «У Вилли». — Дай мне тридцать минут.***
Она видит свет фар, слышит рев его дизельного двигателя, и Гермиона наблюдает, как пикап Сириуса медленно останавливается рядом с ней. Она едва различает его силуэт сквозь темные затонированные окна, но стекло пассажирского окна очень медленно опускается. Он одаривает ее дерзкой улыбкой, от которой у нее перехватывает дыхание. Его волосы распущены под серой вязаной шапкой, которая сидит у него на голове, темные пряди обрамляют его лицо. Ее взгляд вспыхивает; кажется, он изменился с тех пор, как они расстались в офисе. Вместо привычных белых рубашек, которые она ожидала увидеть, из-под кожаной куртки выглядывает темная толстовка с капюшоном. Каким-то образом она понимает, что это, безусловно, ошибка, но Гермиона вздыхает — разве у нее есть другой выбор? Она заглушает двигатель и достает из центральной консоли дорожную зубную пасту и щетку, которые всегда держит под рукой. Спасибо Богу за родителей-дантистов, думает она, запихивая вещи в сумку, и выходит. Заперев машину, она поворачивается к Сириусу, который перегибается через переднее сиденье и открывает для нее пассажирскую дверь. — Спасибо, — смущенно бормочет она. Она хватается за ручку, подтягиваясь с большим усилием, чем ей хотелось бы признать. Ее щеки вспыхивают. Пикап Сириуса — темно-синий Форд F150, и, судя по классическому внешнему виду и простому интерьеру, Гермиона предположила бы, что это, вероятно, модель 78-го или 79-го года выпуска. — Ты просто не могла дождаться нового года? — Прощу прощения? — Ее пальцы соскальзывают, пытаясь нащупать пряжку ремня безопасности. Он ухмыляется, но не отрывает взгляда от дороги. — Чтобы увидеть меня. Раздражение вспыхивает в ее груди, и Гермиона фыркает, пристегивая ремень безопасности. — Вряд ли, — бормочет она, закатывая глаза. Он смеется, громко и раскатисто. — Итак, куда ты хочешь поехать? — Он с опаской смотрит на падающий вокруг них снег. — До города далековато, а в таких условиях… — Сириус морщится, сцепив пальцы на колене. — Маркет-Инн не так уж далеко, но ближайшим местом был бы мой дом. То есть, если тебя устроит такой вариант. Гермиона крепче сжимает сумку. Она надеялась, что он просто отвезет ее домой, но, глядя на надвигающуюся бурю, она понимает его нерешительность. Идея остаться в гостинице не привлекательна, особенно учитывая неопределенность того, как долго она может там пробыть, и, кроме того, она, по крайней мере, знает Сириуса. — Твой дом подходит, если ты уверен. Он трогает пикап с места, на его лице ободряющая улыбка. — Я уверен. Запах кожи, дыма и едва уловимый аромат дуба окутывают ее. Она уверена, что никогда раньше не была так близко к Сириусу, или, по крайней мере, в такой непосредственной близости. Она поглядывает на него краем глаза. Он не отвлекается от дороги, его большой палец ритмично постукивает в такт мягкой мелодии Тома Петти, которая льется из радиоприемника. Несмотря на зимнюю бурю, которая царит вокруг них, Сириус выглядит совершенно непринужденно. Гермионе интересно, чувствует ли он на себе ее взгляд, потому что Сириус медленно поворачивается, украдкой бросая на нее взгляд. — Я рад, что ты позвонила. Она чувствует, как пикап заносит, но он не сбавляет хода. — Я и не подозревала, насколько близко к Луне ты живешь, — задумчиво произносит она, не зная, что сказать. Гермиона и так уже доставила ему достаточно неудобств. В этом пространстве ей лучше сосредоточиться. С неохотой она вынуждена признать, что с каждым пройденным километром предвкушение того, что она проведет с Сириусом неопределенное количество времени, становится все более заманчивым. Гермиона не может не задаться вопросом, кто такой Сириус за пределами их ежеквартальных встреч и бесед. Возможно, она узнает. Сириус пожимает плечами, и в уголках его рта появляется ухмылка. — Я бы приехал к тебе, где бы ты ни была. И каким-то образом она понимает, что его слова правдивы. Это наполняет ее теплом, которое она не может до конца объяснить, и Гермиона снова обращает свое внимание на дорогу, наблюдая за снегом с вновь обретенной легкостью. Рука, сжимающая сумку, медленно разжимается, и она на мгновение задерживается, чтобы полюбоваться отражением снежинок в золотистом свете фар. Каким-то образом Сириус заставил ее почувствовать себя непринужденно, как будто в кои-то веки ей не нужно было все контролировать. И ей это нравится. Осознание этого факта пугает ее. — Я все равно сожалею, что побеспокоила тебя, — говорит она через мгновение. Потому что это правда, даже если она дорожит комфортом, который он приносит, она все равно испортила ему вечер, как будто она не более чем нуждающийся ребенок. Сириус одаривает ее улыбкой. — Ерунда, я еще даже не открыл свой любимый виски. Я только что закончил кормить Бродягу. — Кого? — Моего пса Бродягу. — У тебя… у тебя есть собака? Сириус смотрит на нее, и на его лбу отражается недоверие. — Хочешь верь, хочешь нет — котенок — но то, что я разведен, вовсе не означает, что я не способен позаботиться о себе… и других. Смущение вспыхивает на ее щеках, распространяясь вниз по груди. — Я не… это не так… Я просто не знала, что у тебя есть собака! Он смеется, подмигивая ей. — Я просто прикалываюсь над тобой, Ми. Она фыркает, глядя вперед, когда Сириус сворачивает на подъездную дорожку, которая, как она уверена, скрыта под слоями снега. Вдалеке она видит небольшой дом, который, она уверена, меньше, чем ее лондонская квартира. Ее охватывает замешательство, когда смотрит на происходящее перед ней. Она знает о его финансах — знает, что он может позволить себе больше, и все же? — Не то, что ты себе представляла? Его вопрос пронзает ее насквозь, и она поворачивается, встречая его многозначительный взгляд. В нем сквозит нерешительность, он напряженно сжимает челюсть, когда оценивает ее. — Нет, не совсем, — признается она, морща нос. Конечно, он плохо о ней думает, даже она съеживается от своего упущения. Но вместо этого Сириус только наклоняется вперед, отстегивая ее ремень безопасности с характерным щелчком. — Это потому, что я вложил все свои деньги в гараж. «Гараж» — это большое здание на шесть машин, расположенное сбоку от его скромного жилища. Она смотрит как оно возвышается, позволяя Сириусу вести ее сугробы. Ее ноги совершенно промокли, подол брюк испорчен, а от холода, который проникает внутрь, по коже пробегают мурашки, пробирая до мозга костей. Он проникает глубоко в нее, и Гермиона беспокоится, что никогда не оттает. Она плотнее запахивает пальто и подпрыгивает на каблуках, ожидая, пока Сириус откроет входную дверь. — Я все еще не могу поверить, что ты справляешься в своей мастерской самостоятельно, — смеется она, не веря своим глазам. Гермиона окидывает взглядом темный фасад, большие подъемные двери, которые закрывают каждое помещение. Трудно поверить, что он каким-то образом управляет всем этим в одиночку. — Качество, а не количество, — игриво замечает Сириус, открывая дверь, чтобы она могла войти. Его дом прост. Насколько она может судить, снаружи он выложен темным кирпичом, а когда она переступает порог деревянной двери, ее встречает столь же минималистичный интерьер. Гермиона не уверена, чего она ожидала. Возможно, ее разум переполнен воспоминаниями об университетских холостяцких квартирах, которые она посещала в юности, но дом Сириуса — это другое. Полы из светлого дуба, стены — мягкого серо-коричневого цвета. Она поворачивается и смотрит в бронзовое зеркало, висящее у крючков для верхней одежды, на которых висят несколько пуловеров и собачий поводок. Она нерешительно делает шаг вперед. Слева от нее маленькая кухня, и она не упускает из виду большие миски для еды и воды у задней двери. Справа от нее гостиная. Она замечает кожаный диван на двоих у каменного камина, а там, в сочетающемся кресле, свернулся клубочком огромный черный пес. Бродяга, мысленно вспоминает она, когда немецкая овчарка поднимает голову с лап, подергивая заостренными ушами. — Он не кусается. Гермиона оглядывается, когда Сириус срывает с головы шапку и проводит рукой по своим спутанным прядям. — Мне нравятся собаки, — отвечает она, пожимая плечами. — Но киски тебе нравятся больше? — Сириус лукаво усмехается, сбрасывая ботинки. Она фыркает, снимая свою обувь. — Наверное. Пол под ее ногами прохладный, и она смотрит вниз, наблюдая, как комочки снега на ее брюках тают и падают на пол. Ох, зараза, думает она, морщась при виде лужицы воды, образующейся у ее стоп. Гермиона слышит шарканье четырех лап, и когда она поднимает взгляд, Бродяга как-то странно смотрит на нее. — Он выглядит озадаченным, — комментирует она, закидывая сумку на плечо, чтобы снять пальто. — Он, наверное, спрашивает, зачем я привел домой женщину. Гермиона поворачивается и смотрит на него, пока он вешает ее пальто на крючок. Это опасная дорожка, но слова так и вертятся у нее на языке, требуя, чтобы их произнесли. — Правда? Это не то, чем ты занимаешься? Когда Сириус встречается с ней взглядом, она не может прочесть выражение его лица. На мгновение он замолкает, задумавшись, как будто взвешивает следующую крупицу правды, которой хочет поделиться. — Нет, не то, — говорит он через мгновение, на мгновение опуская взгляд на ее босые ноги. — Я уверен, ты замерзла. Давай я принесу тебе что-нибудь из одежды. — Хорошо. Гермиона не знает, почему ее голос звучит хрипло, но Сириус больше не дразнит ее, и, честно говоря, она рада смене темы разговора. Она идет за ним по коридору, а Бродяга следует за ними по пятам. — Вот туалет, — показывает он, стуча в дверь тыльной стороной ладони, когда они проходят мимо. — А вот и твоя комната. Она мгновенно понимает, что это его спальня, и внезапно чувствует, что вторгается в его личное пространство. Сириус подходит к своему комоду и роется в ящиках, пока она ошеломленно стоит в дверях. Это что-то личное. Конечно, он не имел в виду, что она пойдет за ним — посмотреть, — и все же любопытство берет верх. Бродяга обходит ее, следуя за Сириусом, и бросает взгляд в ее сторону, как бы говоря: «Ты идешь?». С легким вздохом она позволяет себе оглядеться, переступая порог. Как и вся остальная часть дома, комната Сириуса выдержана в минималистичном стиле, но она может видеть, как в этом пространстве проявляется его индивидуальность. Стены украшены постерами рок-групп и пластинками 70-х, а кроме комода, на котором лежит стопка автомобильных журналов, из мебели есть только кровать и небольшая тумбочка. Она чувствует, как приподнимаются ее брови, когда она смотрит на серое пуховое одеяло, отмечая, что кровать застелена. Возможно, она не украшена подушками, как ее собственная, но, несмотря на это, здесь чисто. Возможно, она привыкла к его опозданиям, к его запачканной смазкой рубашке и рукам, но сейчас, видя его не на их ежеквартальных встречах, Гермиона понимает, что на самом деле совсем его не знает. Кто же такой Сириус Блэк? Она хочет знать. Этот вопрос вертится у нее в голове, когда он приближается, протягивая ей сложенную белую футболку и черные джоггеры. — Вот, это лучше, чем промокшие брюки, и я принесу чистые простыни на кровать, пока ты переодеваешься. — Сириус… не будь идиотом, я не могу занять твою кровать. Он качает головой, наклоняясь и проводя рукой по голове Бродяги. — Мне нечасто выпадает возможность побыть джентльменом, Ми. Позволь мне побыть им сегодня. Он произносит эти слова так искренне, что Гермиона чувствует, как напряжение покидает ее, словно это всего лишь вода в жаркий летний день. — Спасибо, Сириус. Он игриво ухмыляется. — Но ты не можешь взять мою подушку — это запрещено.***
Гермиона закрывает за собой дверь в ванную и прислоняется к ней, прерывисто дыша. Как она собирается пережить следующие несколько дней? Она не может отрицать, что это мало помогает умерить охватившую ее жгучую страсть. Она думала о нем все чаще, и это неоспоримое влечение породило больше фантазий, чем она хотела бы признать, и теперь она здесь — в его пространстве. Она думает о последних двенадцати часах — об их разговоре, о жаре в его глазах. Гермиона уверена, по крайней мере отчасти, что Сириус неравнодушен к ней, но у них никогда не было возможности обсудить это подробнее. Их общение всегда было легким, но искренним, и касалось встреч в офисе и ежеквартальных финансовых вопросов. Но сейчас? Возможно, она могла бы… Нет. Гермиона прогоняет эту мысль из головы, снимая с себя офисный наряд и запихивая его в сумку. Она не может заниматься сексом на одну ночь со своим клиентом, как бы сильно ей этого ни хотелось. Это глупая, детская фантазия. Что за день. Это единственная мысль, которая проносится в ее голове, пока она расчесывает пальцами свои спутанные кудри. Оглядев туалет, Гермиона понимает, что не стоит удивляться тому, что ванная Сириуса так же минималистична, как и все остальное в его доме. Но все же легкая улыбка появляется на ее губах, когда она видит чистые белые столешницы и простую душевую кабину. Стягивая с себя лифчик, она облегченно вздыхает, прежде чем надеть его белую футболку на свою обнаженную грудь, подол которой задевает ее бедра. Она слишком большая, полностью закрывает ее фигуру, но она не может отрицать, как приятно ощущается ее мягкость на коже. Ткань пропитана стойким ароматом его, и она не может игнорировать прилив удовлетворения, который наполняет ее грудь от того, что о ней заботятся. Стряхнув с себя эти чувства, Гермиона брызгает водой на лицо. Что с ней не так? Это на меня не похоже, упрекает она себя, глядя на свое отражение. Гермиона хмурится из-за своего навязчивого воображения, стягивая с себя брюки и натягивая черные джоггеры поверх рубиновых стрингов. Они слишком длинные, и ей приходится несколько раз подвернуть их на талии, чтобы они не волочились по земле, но он был прав: они лучше, чем ее жесткая рабочая одежда. Гермиона все еще пытается пригладить свои буйные кудри, когда входит в спальню Сириуса и задерживается в дверях. Бродяга вышел из комнаты, вероятно, вернулся на свое место у камина, но Сириус остался, молча заправляя чистые простыни под угол матраса. Услышав ее шаги, он оборачивается через плечо и выпрямляется, похлопывая по одеялу. — Все чисто. — Он поднимает подушку с места и засовывает ее под мышку. Она наклоняет голову, пытаясь разглядеть эмоции в его глазах, но у нее ничего не получается. Сириус смотрит на нее так, словно видит впервые, и она ерзает, чувствуя себя беззащитной. Она слышит, как он прочищает горло, отводя взгляд, и Гермиона вспоминает, что стоит перед ним без лифчика. Ее охватывает чувство унижения, и она скрещивает руки на груди с полным отсутствием изящества. — Спасибо тебе, Сириус, — искренне говорит она, пытаясь рассеять неловкое напряжение, повисшее в воздухе. Он подходит к ней, останавливаясь, пока его взгляд блуждает по ее лицу. Так близко она может разглядеть серебристые искорки в его серых радужках, изгиб губ под бородой. Он красив — просто великолепен, и она ругает себя за такие мысли о мужчине, который почти на двадцать лет старше ее. — Сладких снов, котенок. Эти три слова произнесены таким тоном, что она понимает, что они ее погубят. Его голос такой хриплый, что у нее мурашки бегут по спине. Но Сириус не дает ей возможности ответить. Вместо этого Гермиона поворачивается и смотрит, как он исчезает в гостиной.***
Она просыпается от запаха дуба и кожи, смешанного с дымом, когда ее руки обвиваются вокруг одеяла. Руки Гермионы вытягиваются перед ней, а спина выгибается дугой. Она моргает, медленно открывая глаза навстречу мягкому солнечному свету, льющемуся в спальню. Сначала она расслабляется, на мгновение забывая, где находится. Гермиона садится, обернув простыни вокруг талии, и события последних двадцати четырех часов с грохотом возвращаются к ней. Ее машина. Пропущенный рейс. Котенок. Она откидывается на матрас, прикрывая глаза рукой. Она облажалась, по-королевски облажалась. Схватив туалетные принадлежности, Гермиона приоткрывает дверь спальни. В уютном доме царит тишина, и она думает, что Сириус, возможно, еще спит. Она с облегчением вздыхает, моля богов о том, чтобы они подарили ей минутку уединения. Ей нужно привести в порядок свои мысли — свои волосы — перед тем, как встретиться с ним лицом к лицу. Вчера вечером она была просто уязвима, как дева в беде. Но сегодня все по-другому; она может сдерживать свое увлечение, сохраняя барьеры, которые она возводит в своем офисе. Это, по крайней мере, то, что Гермиона говорит себе, пересекая коридор по направлению к ванной. Ее мысли — ее самообладание — улетучиваются, когда дверь в ванную открывается. У Гермионы пересыхает во рту, и она понимает, что пялится, но, Боги, как она может не смотреть? Сириус стоит перед ней — без рубашки. Его темные волосы все еще влажные, они падают на плечи. Серые джоггеры низко сидят на бедрах, открывая взору дорожку жестких подстриженных волос чуть ниже пупка. Она знала, что он в хорошей форме, но когда ее взгляд падает на его подтянутый живот, на волоски на груди, покрывающие его кожу, ее уверенность в себе рассеивается. Как будто ее разум внезапно дал сбой, не оставив после себя ничего, кроме помех. Большую часть его груди покрывает татуировка большого льва, раскрашенного разноцветными завитками и листвой, но не эта татуировка заставляет ее сердце бешено колотиться. Скорее всего, это две золотые капельки, которые украшают каждый из его сосков. Она не может переварить открывшееся перед ней видение. Гермиона следит за капелькой воды, стекающей по его ключице. Смущение овладевает ее сознанием — она понимает, что слишком долго смотрела на него, но Гермиона не может заставить свои предательские глаза перестать поглощать его, медленно. Она сглатывает, наконец поднимая на него взгляд. Сириус смотрит на нее с любопытством и весельем, пляшущими в его глазах. Если ему и неловко от ее реакции, он этого не показывает. Кажется, он даже доволен ее замешательством. — Прости, — пискнула Гермиона с пылающими щеками. Сириус ухмыляется, обходя ее. — Комната полностью в твоем распоряжении, Ми. Стекло зеркала все еще запотевшее, и в воздухе тяжело висит запах его одеколона. Даже когда Гермиона переключает душ на холодный, позволяя ледяной воде охлаждать ее вены, она не может выбросить его образ из головы. Сириус Блэк — это все, чего она не должна хотеть, все, к чему она не должна стремиться, но она не может отрицать трепет, который наполняет ее, когда она думает о нем. Гермиона опускает голову и стонет, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Она оборачивает голову полотенцем, чтобы влажные локоны не касались кожи. Она снова надевает свой вчерашний черный лифчик и натягивает на себя хлопковую футболку Сириуса. Гермиона хмурится из-за еще одного уровня своего затруднительного положения. Лифчик второго дня — это одно… но она категорически против трусиков второго дня. Морщась, она натягивает его джоггеры обратно на ноги, без трусиков. Шаги Гермионы звучат тихо, пока она проходит небольшое расстояние до кухни. Ее встречает аромат свежего кофе и запах бекона. Сириус стоит к ней спиной, но не поворачивается при ее появлении. Она задерживается в дверном проеме, наблюдая, как он с привычной легкостью передвигается по маленькой кухне. По крайней мере, он одет, думает она, глядя на то, как перекатываются мышцы его спины под серой хенли, которую он носит. Его волосы собраны в фирменный пучок на затылке, чтобы пряди не падали на лицо. Гермиона на мгновение оборачивается через плечо. Бродяга свернулся калачиком в своем кресле и, похоже, спит, а в углу стоит самая унылая рождественская елка, которую она когда-либо видела. Это настолько ужасно, что она чуть не смеется. Она не понимает, как могла пропустить это вчера вечером. Гермиона вряд ли сочла бы этот тонкий ствол, редкие ветки и горсть красных и золотых безделушек, украшающих каждую веточку, вообще признаками рождественского дерева. — Не суди, — фыркает Сириус, и Гермиона, обернувшись, видит, как он ставит блюдо с беконом на крошечный стол в центре комнаты. — Это немного грустно. Гермиона хихикает; она ничего не может с собой поделать и бросает последний взгляд на кривую звезду на вершине. Сириус машет щипцами, которые держит в руке, в ее направлении. — Это называется характером. И вид его — такого одомашненного — со сковородкой в одной руке и щипцами в другой, настолько нелеп, что Гермиона смеется. С ее губ срывается смешок, и она хватается за бока, в то время как глаза Сириуса расширяются в замешательстве. — Что тут смешного? — спрашивает он, явно раздраженный. — Тебе… тебе просто нужен фартук, — выдыхает она между приступами. — Возможно, в цветочек, с маленьким кармашком. Сириус ошеломленно смотрит на нее. Она улыбается, усаживаясь на один из белых стульев у стола. Она поджимает под себя ноги и поднимает глаза, чтобы встретиться с его грозовым взглядом. — Я думаю, розовые цветочки подчеркнут цвет твоих глаз. — Ты сошла с ума? — Возможно? Сириус качает головой, и прядь волос выбивается из его пучка. — Я готовлю тебе завтрак, завариваю кофе, и вот как ты меня благодаришь? — Его тон легкий, дразнящий, а в глазах — игривость. Гермиона прикусывает губу, окидывая взглядом пространство перед ней. Предательские слова всплывают у нее в голове. Я могла бы отблагодарить тебя должным образом, хочет сказать она, но вместо этого Гермиона ухмыляется и тянется к дымящейся кружке кофе, которую держит в руках. — Ты прав. Я была очень неблагодарной. Сириус смотрит на нее с тем же непонятным выражением лица, что и вчера. Кажется, он хочет сказать что-то еще, но через мгновение ухмыляется и выдвигает стул напротив нее. — Какая же ты соплячка, Ми — кто бы мог подумать? Она давится своим обжигающим варевом, отчего у нее начинает гореть в горле. Невыносимый мужчина, думает она, опуская кружку и свирепо глядя на него, но Сириус только подмигивает ей — самодовольно, откусывая кусочек бекона, который держит в руке.***
Их день продолжает протекать в этом неловком танце отталкивания и притяжения. Их мимолетные прикосновения задерживаются, взгляды тлеют, и когда она замечает, как Сириус поправляет штаны после того, как Бродяга стянул ее джоггеры, обнажив часть ее задницы, Гермиона чувствует себя почти Икаром — находиться здесь, в доме Сириуса, равносильно полету слишком близко к солнцу. Или, возможно, она больше похожа на Еву — привязана к Эдемскому саду, — но соблазнена обещанием большего. Каждый раз, когда Гермиона ловит на себе взгляд его темнеющих серых глаз, она понимает, что влипла по уши и наверняка обожжется. Она задается вопросом, может ли Сириус каким-то образом почувствовать то же самое. Ощущает ли он, как между ними нарастает напряжение? Кажется, что это чувство сковывает их, тяжело повисает в воздухе, и Гермиона не знает, что сказать или что сделать. Она смотрит в окно из его гостиной, размышляя о своих действиях, а голова Бродяги лежит у нее на коленях. Снег продолжает падать на землю, добавляя слои к и без того необъятному покрову, из-за которого они оба забаррикадированы внутри, и Гермиона вздыхает. Как долго ей придется здесь оставаться? Согласно первоначальному прогнозу, метель продлится три дня, но по мере того как она наблюдает за непрекращающимся снегопадом, она вынуждена признать, что может застрять с ним еще на некоторое время. Ранее в тот же день она позвонила своей маме, чтобы объяснить, что ее рейс отложен. Конечно, Джин Грейнджер все поняла и была искренне рада, что Гермиона, по крайней мере, была в безопасности от бури. Сириус сидел на диване с журналом про мотоциклы в руках и с любопытством наблюдал за ней, пока она говорила, а когда Гермиона перехватила его пытливый взгляд, она довольно поспешно закончила разговор, пообещав попытаться навестить их весной. Она уверена, что Сириус не упустил из виду ту маленькую деталь, что она была засыпана снегом со своим клиентом, а не дома, но он не упомянул об этом. Гермиона взглянула на него только один раз после того, как сунула телефон в карман, ее щеки покраснели, и она удалилась за зарядкой. Но сейчас, когда она проводит пальцами по шерсти Бродяги, этот вопрос продолжает крутиться у нее в голове. Как долго она здесь пробудет? Она не хочет навязываться, но с каждым часом она все больше узнает человека, которого хотела бы узнать. Сириус — это искушение, запретный плод, который она не должна пробовать, но, наблюдая за тем, как он готовит ужин, Гермиона не может отрицать, что теряет самообладание. Каждый разговор был пронизан желанием узнать больше. Он дразнил ее, бросал вызов и ни разу не заставил почувствовать себя неполноценной из-за того, что она так молода. В последний раз почесав Бродягу за ушком, Гермиона поднимается со своего места на диване. На проигрывателе крутится пластинка The Cars, их плавная мелодия витает в воздухе. Время от времени она слышит, как Сириус напевает себе под нос, и это вызывает у нее улыбку. Она предложила ему помочь с приготовлением пищи или хотя бы помыть посуду, но он только отмахнулся от нее, заявив, что у него не часто бывает возможность готовить для других. — Пахнет восхитительно, — заявляет она, занимая свое место за его столом. Гермиона перекидывает волосы через плечо, подпирая ладонью подбородок. Почему это ощущается таким домашним? Таким легким? Она знает, что это глупо, и все же Гермиона может представить себя здесь, органично вписывающейся в его жизнь. Но, тем не менее, ее распирает любопытство. Почему Сириус один? Она не понимает, и, честно говоря, его вчерашний комментарий не дает ей покоя. — Он, наверное, спрашивает, зачем я привел домой женщину. — Правда? Это не то, чем ты занимаешься? — Нет, не то. Она всегда представляла его холостяком, человеком, который постоянно заводит любовниц. Ей было проще поместить его в тщательно продуманную коробку «недоступного», когда она думала, что он просто ищет способы получить удовольствие. Но она не может совместить этот образ с мужчиной, стоящим перед ней. Гермиона прикусывает губу, держа тарелку в ладонях, ее мысли путаются. Сириус с любопытством смотрит на нее, прежде чем поставить между ними блюдо с тушеным мясом и свежим хлебом. — Что? — спрашивает он со смешком, накладывая порцию в ее тарелку, прежде чем занять свое место напротив нее. Но вопросы, на которые она хочет получить ответы, не способствуют приятной беседе за ужином, особенно в канун Рождества. — Ничего, — лжет она, накалывая морковку на вилку. Гермиона чувствует его тяжелый взгляд на своей коже, но Сириус не настаивает, позволяя тишине затянуться. — Мне жаль, что ты вынуждена быть здесь — со мной. Она поднимает голову, озадаченно глядя на него. Почему он извиняется? — Сириус… это я должна извиниться. Я вторглась к тебе. Он качает головой, крутя в руке стакан с виски. — Ты не помешала, Ми. — Сириус замолкает, морща уголки рта. — Твоя компания была… приятной. Я просто знаю, что ты не так собиралась провести свой отпуск. — Он делает большой глоток алкоголя, крепче сжимая хрустальный стакан, как будто его признание причинило ему боль. — То, что это не было спланировано специально, не значит, что это неприятно, — Гермиона произносит эти слова со всей искренностью, на которую только способна, и когда Сириус поднимает глаза, встречаясь с ней взглядом, кажется, что между ними возникло понимание, принятие. И почему-то этого достаточно. Их ужин проходит в уютном молчании, а потом, когда посуда вымыта и на кухне прибрано, Сириус наполняет их бокалы своим любимым виски и ведет их обратно в гостиную. Огонь ревет, потрескивая и пощелкивая, заливая комнату мягким оранжевым сиянием. Гермионе тепло, даже слишком тепло, когда она сидит напротив Сириуса, поджав под себя ноги. Комфорт, который раньше приносила ей его одежда, исчез. Теперь она облегает ее тело в удушающей манере. Виски прорвало плотину ее самоконтроля, ее сдержанности, и Гермиона чувствует, как в ее животе расцветает семя возбуждения, перерастая в желание. Она обводит взглядом его профиль — заостренную переносицу, линию подбородка под бородой. Ее тянет к нему, как простого смертного тянет к божественному нектару. Ее пальцы так и чешутся прикоснуться к нему, но она только крепче сжимает свой стакан, теряя последние остатки самообладания. Он лениво сидит рядом с ней, вытянув перед собой длинные ноги, как будто его совсем не беспокоит ее присутствие. Гермиона позволяет своему взгляду задержаться на его лице, пока он наблюдает, как Бродяга грызет резиновую игрушку перед камином. Ее взгляд опускается ниже, отмечая, как его хенли натягивается на груди. Под тонкой тканью она может разглядеть контур его штанг-близнецов. Гермиона пытается засунуть его обратно в коробку, из которой он появился, но не может. Он — парадокс, тайна, которую она жаждет разгадать. Она задается вопросом, как он проводит время. Действительно ли он так одинок, как заставил ее поверить? Что делает Сириус, когда не занят в гараже? Конечно, у него есть друзья — семья — но ничто не указывает ни на то, ни на другое. Гермиона делает еще глоток алкоголя, пытаясь отогнать разбегающиеся мысли, но виски обжигает, согревая ее изнутри и заставляя чувствовать себя слишком уютно. Это ощущение соперничает с желанием узнать. Гермиона прослеживает за движением его руки, когда Сириус подносит свой стакан к губам, отмеряет глоток и ставит его себе на колено. Когда он откидывает голову на спинку дивана, наклоняя голову, чтобы посмотреть на нее, Гермиона чувствует, как внутри у нее все переворачивается. Она видит отблески пламени в его глазах, как расширяются зрачки, когда он выдерживает ее взгляд. Некоторое время оба молчат. Вернее, они окутаны завораживающими мелодиями Стиви Никс и потрескиванием пламени. — Блядь, — его голос звучит хрипло, но Сириус не отводит взгляда. — Я не должен хотеть тебя. Не должен. Это больно, но она понимает. Честно говоря, она тоже не должна хотеть его, но от того, как он смотрит на нее, у нее перехватывает дыхание. Гермиона не уверена, от виски это или от жара в его глазах, но она чувствует, как румянец разливается по ее шее, исчезая под хлопком его футболки. — Я не должна хотеть тебя. — Она повторяет его слова, вцепившись пальцами в ткань своих джоггеров. — Я… я старше тебя, Ми… разведенный… испорченный. — Мне все равно, — торопливо шепчет она. И это правда; его возраст и предыдущий брак ее не волнуют. Если уж на то пошло, это скорее привлекает. Она встречалась только с мужчинами своего возраста — мальчиками — которые, казалось, всегда были больше заинтересованы в том, чтобы намочить свои члены, чем участвовать в акте совместного удовольствия. А его брак с Марлен? Это показывает ей, что он знал, когда нужно отступить. Она хочет его, несмотря на все недостатки. Сириус кажется ей человеком, чье желание заботиться о ней распространяется и на спальню, и она испытывает жгучее желание узнать, каково это. — Тогда ты должна знать. — Сириус осушает свой бокал, ставит его на край стола и снова смотрит на нее. — Я развелся с Мар, потому что у нее был роман, и с тех пор ты была единственной, кто привлек мое внимание. — Он смотрит на нее, и она видит скрытую уязвимость в его взгляде. — Меня не интересуют случайные связи, Гермиона. Если все, чего ты хочешь, это просто перепихнуться, то я не могу тебе этого дать. Я жадный ублюдок, и я знаю, что буду хотеть тебя снова и снова. Гермионе кажется, что в ее груди поселилась колибри; биение ее сердца участилось, болезненно отдаваясь в ребрах. Ее разум напрягается, пытаясь осознать слова, которые только что произнес Сириус. Она ошеломленно смотрит на него, а он продолжает. — Но если ты будешь открыта для чего-то другого, кроме этого неожиданного уединения. Может быть, для чего-то более серьезного, а не просто для наших дружеских ежеквартальных встреч… — Улыбка Сириуса пронизана чем-то коварным. — Я с удовольствием трахну тебя сегодня вечером. Его глаза сверкают, когда он смотрит на нее, непреклонная сила шторма, которая соперничает с ночным небом. Приняв решение, она допивает остатки виски, следуя его примеру, и ставит стакан рядом с его пустым. Гермиона отвечает ему единственным известным ей способом. Несмотря на дрожь в пальцах, она сжимает подол своей футболки и стягивает ее через голову. Одетая только в темный лифчик и его джоггеры, она наблюдает, как его глаза темнеют от вновь обретенного желания. Гермиона чувствует, как румянец заливает ей шею и распространяется по груди. Он еще даже не прикасался к ней, и все же ее дыхание уже прерывистое. — Иди сюда, Ми. Он протягивает к ней руку, и Гермиона охотно принимает ее. Мозолистые пальцы скользят по ее ладони. Сколько раз она думала о том, каково было бы ощущать его руки на своей коже? Как часто она пыталась подавить желания, которые возникали у нее в голове в его присутствии? Как она пыталась представить, каково было бы чувствовать прикосновение его пальцев к своей коже. Но это? Она и представить себе не могла, как каждое прикосновение его пальцев оживляет ее нервы, как будто она всего лишь провод под напряжением, ожидающий, когда сработает предохранитель. Это было непостижимо. Гермиона никогда бы не подумала, что предвкушение прикосновения его руки может вызвать в ее животе бурю желания. Она понимает, что ее фантазии были детской игрой, когда Сириус тянет ее к себе на колени, и она оказывается сидящей на его бедрах. Он внимательно смотрит на нее, его рука скользит по ее спине. — Это безумие, — выдыхает она, и этот звук почти похож на смех. — Ты хочешь остановиться? — Его рука замирает у застежки. — Нет. Сириус хитро улыбается, его пальцы легко расстегивают ее лифчик. Он спускает бретельки вниз по ее рукам, отбрасывая лоскуток ткани в сторону. Он смотрит на нее из-под тяжелых век, обводя взглядом каждую выпуклость ее груди. Он даже не прикоснулся к ней, но Гермиона чувствует возбуждение. Каждый нерв в ней напряжен до предела в ожидании удовольствия, которое обещают его глаза. Сириус крепче прижимает ее к себе, чтобы уткнуться носом в ее подбородок. Гермиона кладет пальцы ему на живот, ощущая, как напрягаются его мышцы под ее пальцами. Он окружает ее — окутывает — своим всепоглощающим присутствием. Сириус проводит зубами по ее пульсу, поднимаясь к уху. — Я не всегда нежный любовник, Гермиона. Его слова звучат отрывисто, глубокий тенор проникает прямо в ее сердце. Она мокрая, до смущения. От волнения, вызванного его словами — обещанием того, что он использует ее для своего удовольствия, — ее влага стекает по бедрам. Пальцы Гермионы сжимают его хенли, сминая ткань в кулаках. Она слишком поздно осознает, что ее бедра сдвинулись, прижимаясь к нему, и чувствует, как Сириус усмехается ее отчаянию. — Но сегодня ночью я буду. — Он делает паузу, проводя губами по ее шее, по каждому чувствительному местечку, пока она не превращается в дрожащее месиво в его объятиях. — Я раздвину тебя, буду лизать и трахать, пока ты не начнешь умолять о большем. — Сириус откидывается назад, встречаясь с ней взглядом. — Держу пари, ты бы прекрасно выглядела, стоя передо мной на коленях. Да, она произносит это мысленно, но непристойность его слов лишает ее дара речи. Она хочет всего, что он сказал, и даже больше. Это превратилось в необузданную потребность. Она не насытится, пока не узнает, каков он на вкус, не ощутит прикосновение его бороды к своим бедрам. Она хочет почувствовать пот на его коже под своей рукой; она хочет узнать, каково это — кончать на его члене. Она хочет знать. Гермиона облизывает губы, из ее горла вырывается жалобный звук. Сириус проводит ладонью по ее боку, по ребрам, пока не обхватывает грудь ладонью. Он проводит большим пальцем по ее соску, аккуратно разминая бутон. От его прикосновений по ее груди пробегают электрические разряды, изо рта вырываются всхлипы, глаза закрываются. Гермиона теряет себя от ощущения его руки, тепла его рта. Она выгибается навстречу прикосновениям Сириуса, пальцы впиваются в его рубашку, пока он ласкает ее. Сириус не торопится, доводя ее до грани безумия, пока она не превращается в почти бессвязное месиво в его руках. — Пожалуйста, сэр. Ее глаза распахиваются. Слова, которые она произносила только для того, чтобы доставить удовольствие своей собственной рукой, срываются с ее губ в задыхающейся мольбе. Унижение разливается по ее коже, румянец на щеках становится ярче, когда она встречается с ним взглядом. Сириус крепче сжимает ее бедра, прижимается к ней, чтобы провести своим членом по ее промежности. В его глазах читается явное одобрение. — Уже такая хорошая девочка для меня, — мурлычет он, и его глубокий голос вибрирует у нее в груди. Смущение Гермионы быстро сменяется уверенностью от его похвалы — она может быть хорошей. — Ты знаешь, как долго я хотел услышать эти прелестные звуки, Ми? — Сириус проводит губами по выпуклости, его борода царапает ее чувствительную кожу. Руки Гермионы скользят по его крепким плечам, прижимая его к себе, когда он зажимает розовый бутон между зубами. Тепло его рта — ее погибель. Она стонет, нуждаясь и отчаявшись, когда он проводит языком по затвердевшей вершинке. Когда он вынимает бутон изо рта, она видит слюну у него на бороде, а другой рукой он сжимает ее зад. — Нет… нет, сэр. — Честно говоря, я думал об этом задолго до того, как это стало уместным. — Его ухмылка становится дерзкой. — Мой личный запретный плод. — Он двигает руками, обхватывая ее лицо, чтобы прижаться губами к ее губам. Сириус пока не целует ее; он медлит, едва касаясь губами ее губ. — Я хочу узнать вкус твоего греха, — хрипло шепчет он. Хочу. Единая нить желания притягивает их, пока они не обрушиваются друг на друга в безумии. Сириус немедля вторгается в нее, и она с готовностью открывается ему. Это результат месяцев — лет — страстного желания. Ее язык проникает в его влажный, теплый рот с необузданной настойчивостью, которая встречается с таким же пылом в его собственном. Она ощущает привкус виски на его губах, когда прикусывает их, и из его горла вырывается рычание. Это отчаяние, плотская потребность заявить свои права. Ее руки обхватывают его лицо, гладят плечи; она хочет почувствовать его всего, нарисовать его своими руками. Когда Сириус толкается в нее, она стонет от трения его длины о ее ноющее лоно. Это мучительно. Каждое прикосновение посылает электрические разряды в ее сердцевину. Сводит с ума. — Не хочешь перебраться в спальню? — Гермиона задыхается, запрокидывая голову, когда Сириус кусает ее за шею. Его руки сжимаются на ее заднице, поглаживая ее, когда он встает. Она крепче сжимает его плечи, обхватывает ногами за талию, и он несет ее в свою спальню. Гермиона слышит, как за ним захлопывается дверь, и Сириус поворачивается, прижимая ее к дереву. — Твою мать, — рычит он, прижимаясь к ее промежности. — Я почти готов взять тебя прямо здесь. Она проводит руками по его груди, ощущая металл под большим пальцем. Гермиона нажимает, щелкая по одной из штанг, и из горла Сириуса вырывается болезненный звук. — Ты обещал… лизать, — хнычет она под ласками его рта. Сириус поворачивается и укладывает ее на свою кровать. Ее волосы рассыпаются вокруг нее каштановой короной кудрей. Она смотрит на него снизу вверх, улавливая неприкрытый голод в его глазах. Он хватается за воротник своей рубашки, стягивает ее через голову, и у Гермионы пересыхает во рту. Она знала, что скрывается под ней, и все же возможность беззастенчиво пялиться на него вызывает у нее желание. Она восхищается каждым изгибом его груди, цветами его татуировок, двойными золотыми искорками, мерцающими на его сосках; у нее чешутся пальцы. Гермиона позволяет своему взгляду опуститься ниже, прослеживая темную полоску волос до того места, где напрягается его член в джоггерах. — Покажи мне, как ты трогаешь себя, детка. Гермиона поднимает на него глаза, которые расширяются от просьбы. — Ч-что? Он тянется вперед, хватаясь за пояс ее штанов, чтобы стянуть их с ее ног. Он наклоняет голову, и выбившиеся пряди волос обрамляют его лицо. Когда он снова смотрит ей в глаза, в их глубине горит озорной восторг. — Без трусиков? Моя непослушная девочка. Сириус бросает ткань на пол и проводит рукой по ее колену, чтобы раскрыть ее. Она наблюдает, как он оценивающе смотрит на ее подстриженные завитки, на ее блестящие складки. Когда он поднимает на нее взгляд, его улыбка становится коварной. — Будь хорошей девочкой для меня, детка, и покажи, что тебе нравится. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Гермиона кивает, ее рука скользит по животу к вершине бедер, с ее губ срывается тихое «да, сэр». Она опускает палец к своему мокрому входу, собирая влагу, чтобы потереть клитор. Каждое движение по ее набухшему комочку посылает электрические разряды, танцующие по коже, но не от удовольствия, которое она доставляет себе, у нее поджимаются пальцы на ногах и сжимаются стенки. Гермиона потрясена зрелищем, открывшимся перед ней. Сириус освободил свой член, и она совершенно заворожена тем, как он поглаживает его в такт ее прикосновениям. Он толстый, длинный и плачущий перед ней, его головка набухла и порозовела. Он выкручивает запястье на головке, его бедра дергаются в такт, и он стонет. Гермиона вот-вот кончит; она чувствует это — его звуки — его. Это сводит с ума. С каждым прикосновением к клитору напряжение в ее животе сжимается все сильнее и сильнее. Ее дыхание становится прерывистым, тихими жалобными звуками, которые, кажется, только подстегивают Сириуса еще больше. Она обхватывает ладонью свои груди, покручивая соски, в то время как ее бедра прижимаются к руке. Это ощущение, что за ней наблюдают, так возбуждает, и Гермиона хочет большего. — Такая красивая, — бормочет Сириус, опускаясь на колени между ее бедер. — Ты так хорошо справилась, малышка, но теперь моя очередь. Он обхватывает рукой ее талию, кладет ладонь на ее холмик. Руки Гермионы двигаются, зарываясь в его волосы и разрушая при этом его пучок. Его волосы как шелк под ее пальцами, легко скользят по ее коже. Она мяукает, покачивая бедрами, когда Сириус засовывает нос в ее промежность. — Ты пахнешь чертовски божественно. Гермиона не может сформулировать ответ; его рот прижимается к ней и вытворяет мучительные — греховные вещи. Его язык проникает в нее, впитывая ее сущность, как будто она — лучший виски. Он стонет, и вибрация отдается в ее чувствительной плоти, когда он проводит большим пальцем по ее клитору. Он поднимает на нее взгляд, прикрыв глаза темными ресницами, и Гермиона понимает, что она погибла. Никто никогда не прикасался к ней так, как сейчас, и это пробуждает в ней что-то такое, чего она будет желать. Он не торопится, пробуя на вкус каждую ее частичку, облизывая складочки, клитор — он исследует ее с неторопливой преданностью, пока она не превращается в дрожащее, ноющее месиво под его рукой. Когда Сириус вводит два пальца в ее влагалище, загибая их вперед, Гермиона разбивается вдребезги, происходит огненный взрыв, что заставляет ее таять в его руках. Ей все равно, что звуки, которые вырываются из ее рта, являются чем-то неприличным. Ей все равно, что ее спина выгибается дугой, а ноги сводит судорогой. Ей все равно, что каждая волна ее освобождения обжигает ее. Ей все равно. Сириус вылизывает ее при каждом содрогании, безжалостно поглаживая пальцами стенки ее влагалища. Он прикасается к ней руками дьявола, и Гермиона жаждет большего. — Пожалуйста, — выдыхает она хриплым голосом. Он поднимает взгляд, его борода блестит от ее смазки. В его глазах мелькает порочный блеск, когда он движется, прокладывая дорожку поцелуев вдоль ее живота, груди, пока снова не завладевает ее ртом. Она ощущает оставшийся вкус своего желания, и необузданная потребность разливается по ее венам. — У меня есть презервативы, — бормочет он ей в губы. Запрокидывая голову, она встречается с его серыми глазами. — Ты…? — Ее вопрос затихает. — Я чист — клянусь. Она дважды кивает, перекатывая губы между зубами. — Я доверяю тебе, Сириус. Я на таблетках, и я хочу чувствовать тебя. Сириус не отвечает ей. Вместо этого он захватывает ее рот в еще одном обжигающем поцелуе, просовывает руку между ними, сжимает в кулак свой член и проводит головкой по ее складочкам. Он ощущается как шелк; каждое прикосновение его члена к ее клитору посылает по позвоночнику волны наслаждения, от которых в голове не остается ничего, кроме белого шума. Гермиона проводит ладонью вверх по его руке, по груди, пока не касается большим пальцем его соска. Сириус рычит, упираясь широкой головкой своего члена в ее вход. Она чувствует, как он растягивает ее, медленно входя в нее. Гермиона раздвигает ноги шире, приподнимая бедра, чтобы принять его глубже. Сириус входит в нее в дразнящем темпе, давая ей достаточно времени, чтобы привыкнуть к его размеру, но когда он наконец погружается в нее по самое основание, воздух наполняется их двойными стонами. — Мне нужно, чтобы ты двигался, — умоляет она, впиваясь пальцами в его плечо. — Быстро или медленно? — спрашивает он, целуя ее в висок. Я не всегда нежный любовник, Гермиона; его слова, сказанные ранее, проникают в ее сознание, и она ухмыляется, прижимаясь бедрами к его бедрам. — Жестко, — выдыхает она. Выражение лица Сириуса меняется, и он резко двигает бедрами, попадая в ту самую ослепляющую точку. — Вот так? — рычит он. — Да… еще… пожалуйста, сэр. — Блядь. Сириус трахает ее так, словно она — его порок, его единственный источник наслаждения. Каждое движение его бедер скользит по ее передним стенкам, ослепляя ее муками блаженства. Он заполняет ее влагалище целиком, и ей становится так чертовски хорошо, что это почти пугает ее. Его пальцы скользят по ее ключице, сильнее вдавливая ее в матрас, когда он двигается. Сириус наклоняется, целуя ее, одновременно другой рукой поднимая ее согнутое колено и отводя в сторону, меняет угол проникновения, чтобы погрузиться в нее глубже, когда откидывается назад. — Посмотри на себя. — Он смотрит, как их тела соединяются, как он исчезает внутри нее. — Так чертовски узко, но ты так хорошо принимаешь меня. Такая чертовски хорошая девочка для меня. Ее глаза изумленно расширяются, когда он облизывает свой большой палец, прежде чем поднести его к ее клитору. Это уже слишком. Сириус трахает безжалостно, и с каждым движением его большого пальца, с каждым нажатием на эту точку, она стремительно приближается к освобождению. — Сириус, — с трудом выдыхает она, впиваясь ногтями в его кожу. — Кончи для меня, — он тяжело дышит, на лбу у него блестят капельки пота. — Сожми мой член, покажи мне, насколько ты хороша. Кольцо в ее животе сжимается до болезненного напряжения, прежде чем внезапно лопнуть, когда эйфорическое наслаждение захватывает ее целиком. Она кричит в экстазе, глаза горят, когда каждая молекула ее существа распадается на части под его рукой. Сириус не останавливается; он трахает ее с каждой волной ее оргазма. Он наклоняется, обхватывая ее лицо руками. Он покусывает ее губы между вздохами: — Такая чертовски хорошая девочка. — Лучшая пизда. — Слаще гребаного меда. — Самая узкая. — Наполни меня, — она говорит почти бессвязно, но мольба срывается с ее языка. Бедра Сириуса подрагивают, беспорядочно прижимаясь к ней, пока она не слышит его стон и не чувствует, как тепло его оргазма разливается внутри нее. Он падает на нее сверху, почти без сил. Их прерывистое дыхание наполняет тишину его комнаты, и она пользуется возможностью, чтобы провести рукой по его спине. Вес тела Сириуса обволакивает ее, и она наслаждается тем, как это заставляет ее чувствовать себя маленькой и желанной. Теперь, основательно измотанная, она так благодарна Сириусу за то, что он попросил о большем. Она знает, что для нее невозможно допустить, чтобы это было разовым. Сириус отодвигается, вынимая из нее свой размякший член. Когда он поднимает голову, чтобы посмотреть на нее, она видит барьер осторожности. Гермиона только усмехается. — Когда мы сможем сделать это снова? Сириус фыркает, и посмеиваясь перекатывается на бок, притягивая ее к своей груди. — Дай мне минутку, Ми, — вздыхает он в ее волосы. На мгновение он замолкает, задумчиво перебирая пальцами ее кудри. — Не жалеешь? Она слышит уязвимость в его тоне и чувствует, как от этого звука у нее разрывается сердце. Гермиона знает, что это все изменит, потому что, несмотря ни на что, она все еще его бухгалтер. Снежная буря этого не изменит. Она понимает, что им придется поговорить о том, чего каждый из них хочет в будущем, но этот разговор может подождать. Она вздыхает, крепче прижимаясь к нему, окутанная чувством удовлетворения. — Ни капли, Сириус. Она чувствует, как его мышцы расслабляются от ее уверенности, и Гермиона прикусывает губу, глупо улыбаясь. — Ты — лучший подарок, который я мог бы получить, детка. Счастливого Рождества. И Гермиона вынуждена согласиться.