баррикады римской империи

      — Милый, милый мой, хороший... — Его руки всегда такие холодные, но она привыкла. Вот только сейчас, когда казалось, что жизнь словно утекала из него, они были пугающе холодны. И она целует, хватается за них, то прижимая ко лбу, то грея в ладонях. И молит, чтобы потерянный, нечитаемый его взгляд не сделался столь же ледяным и пронзающим насквозь. Не стал его взглядом.       — Отпусти меня, — бормочет, глаза наполняются слезами. И её — вместе с ним. — Дай мне уйти...       В этот раз она не знает точно, к кому он обращается — к брату или к матери. Если образ Ливии по-прежнему терроризирует его — это плохо, если образ Друза всё ещё с ним… Она не знала, что хуже из это.       — Тиберий, ты принял таблетки сегодня? Вчера? ты принимал?       Как же она пропустила! Насколько же сложно в моменты покоя — мнимого, всегда обманчивого — не поддаться соблазну и не доверить жизнь Тиберия ему самому, наивно надеясь, что в этот раз он сумеет. В такие моменты она ругает только себя, хотя и понимает, что это лишь отнимает силы, которые и так на исходе.       Но его влажные глаза и холодные руки, которыми он упрямо хватался за её кисти, его кудри, обрамляющие серое лицо, созвездия родинок на нем и каждый светлый момент, который Випсания разделила с ним в жизни, что до него была уныла и безрадостна — ради этого стоило бороться. И из этой любви к каждой его клеточке, здоровой или больной, черпать силы. И она черпала.       — Сейчас, мой милый, погоди, — шепчет она и уже спешит в конец коридора, в ванную, за спасительными баночками с капсулами. Она ловко огибает кресло, в котором неподвижно сидит Антонина и надеется, что та приглядит за Тиберием несколько секунд.       И не сразу соображает, разыскивая на полке нужное и гремя остальным, что за звуки раздаются в гостиной.       — Хватит уже! Прекрати!       Випсания всё же первым делом хватает лекарства и только тогда бежит обратно, хватает ртом воздух и следом поджимает обветренные губы.       Антонина жестикулирует, вдруг удивительно оживившись, словно проснулась наконец ото сна. Тиберий не проснулся от своего и даже не смотрит на ту, кто кричит над головой, роняя слёзы, прорезающие блестящие дорожки на белом, прекрасном лице. Неописуемо печальном в последние месяцы.       — Прекрати делать вид, что Друз здесь! Достаточно! Я не могу смотреть на это… Возьми себя в руки уже!       Випсания замирает на несколько секунд, сама не понимает почему, даёт Антонине ещё вскрикнуть несколько раз и, только когда та начинает махать руками слишком опасно рядом с мужем, кидается между ними и снова падает на колени возле Тиберия. Засовывает ему таблетки в рот и хватается за бутылку с водой.       — Почему? — Випсания, не отводя глаз от Тиберия, знает наверняка, что теперь обращаются к ней. — Почему он делает вид, что Друз жив? Почему он с ним разговаривает? Я пытаюсь принять, что его больше не будет, но Тиберий продолжает!.. — Антонина задыхается, продолжая метаться из стороны в сторону. — Я ненавижу это!       Випсания искоса наблюдает за подругой, даёт Тиберию запить таблетки, улыбается его пустому взгляду, которым он смотрит куда-то сквозь неё. Но слушается. Пока слушается. Злой Тиберий ещё не пришел. Випсании дышится легче; она отпивает из бутылки тоже и склоняет голову к колену мужа, пока тот, выпрямившись, продолжает неподвижно сидеть и молчать.       Антонина не молчит.       — Через несколько часов суд над психотерапевтом Друза, а Тиберий даже не в курсе, что Друз м-мер… — Теперь встревоженная, яростная её тень движется ближе, будто собирается нападать. — Друз мёртв! Ты слышишь? — и тычет, тычет, тычет. — Объясни ему. Чем ты занята?!       Випсания привстает с колен и, оглаживая колючую щеку Тиберия, заглядывает ему в глаза, пытаясь отыскать там огонёк узнавания. Пока всё тщетно. И только после она поворачивается к подруге, смотрит устало, пока та загнанно дышит, вперившись взглядом и ожидая ответа.       — Я не виновата, что твой муж мёртв, а мой жив.       — А кто виноват? — внезапно всхлипывает Антонина и падает в кресло, разразившись рыданиями.       Випсания растерянно вертит головой: в руках — руки Тиберия, который совсем потерялся, сбоку — Антонина, что за всё это время не смела и подать голоса о своей скорби, тихо роняя слезы в одиночестве по ночам. Випсания слышала это, проходя по коридору на кухню попить; благо, она хотя бы согласилась переехать на время к ним.       — Не ты, Антонина, не ты, — Випсания подползает к ней, всё-таки оставив Тиберия, хватает её руки, призывая одуматься, но та продолжает горько рыдать, только теперь уже уткнувшись в ладони.       — Кто виноват? — бормочет она. — Это я не досмотрела, я не поддержала, не была рядом…       Випсания утирает скатившиеся по щеке слёзы о плечо, не выпуская чужих запястий.       — Отпусти… — повторяет Тиберий за спиной, когда рыдания Антонины глушит в горле, и после в комнате становится пугающе тихо.       Впервые за долгое время тишина. Ни криков, ни слёз, ни злого шипения среди ночи. Странно-приятно кружит голову.       И вдруг для них это кажется чем-то абсолютно новым. Хотя Тиберий повторял это не раз, обычно видя образ брата в не отходящей от него Випсании. Она замирает, наблюдая, как заплаканные глаза Антонины смотрят на Тиберия позади сосредоточенно, внимательно. И оборачивается.       — Друз мёртв?       И Випсании кажется, что сердце её больше не выдержит.       Но если её не станет, то к кому будет обращен этот потерянный, прояснившийся взгляд мужа, особенно теперь, когда и Друза нет рядом? Когда у него осталась только она.       Как и у Антонины.       Они в этом горе вдвоём, ведь Тиберий не осознаёт до конца, и разум его лишь изредка проясняется, как сейчас, каждый раз, как в первый, а Ливия… скорбит по-своему. Тратит силы на судебные тяжбы с психиатром, не желая верить, что её сын сам принял это решение. И честно говоря, до сих пор не ясно, чего именно она хочет добиться.       И Випсании нет до этого дела. Но её муж не простит, если она не откликнется на просьбу его матери выступить в суде свидетелем. Если, конечно, вспомнит, не простит. И если бы он мог сейчас осознать, куда им предстоит двигаться и о ком давать показания...       Хотя они в любом случае будут ложью.       Друзу не становилось легче в последнее время. Друз всегда держался хорошо при матери, и без антидепрессантов Ливия, такая всегда занятая и невозможно увлеченная претворением своей мечты об успехе через сына, не выдержала бы с ним в одном помещении и нескольких минут. Только Тиберий, она и Антонина видели его в самые худшие моменты, были рядом, выслушивали и… отбирали режущие предметы и подозрительно большие горстки таблеток.       Друзу не становилось лучше, и прописанные медикаменты не сделали хуже. Обвинения психиатра беспочвенны и почти смешны. Борьба Ливии смешна. И Випсания едва сдерживалась от истеричного смеха каждый раз, как думала о том, что мать Друза пошла в бестолковый бой, едва его прах успел остыть.       — Всё хорошо, моя милая, — Випсания гладит по плечу затихшую Антонину и возвращается к мужу. — Всё будет хорошо, мой дорогой. — Чаще всего она верила, что так и будет. Однажды. К сожалению, без Друза. К сожалению, Друзу так и не удалось выбраться. Из баррикад его римской империи.       Необходимо было спасти тех, кто остался, дорогих ей людей. Свергнуть диктатора и его императрицу ей было не под силу, да и не этого желало сердце. Увезти родных в лес, спрятать от всего мира и смотреть, как с каждым новым утром взгляды их становятся всё яснее и живее. Вдалеке от неё.       — Я хочу её убить.       Это не было тем, что они обсуждали за завтраком или за миской попкорна у телевизора, но ночью, когда за окном темнело, а в голове Тиберия пробуждались мрачные воспоминания, он бормотал что-то такое. Випсания только слушала, но никак не могла возразить. Её собственные руки никогда бы не оказались на чужой шеё, её сердце не желало того, но головой она понимала — ей казалось — это единственный выход.       Випсания растревожено смотрит на Антонину. Та слишком внимательно слушает её мужа.       — Это мать его убила.       — Что он говорит? Випсания! Что он говорит..? Что он…       — Ничего, он просто-       Слышится глухой звук ударов о ткань. Випсания хватает чужой кулак, пытаясь остановить до того, как он снова занесет его в воздух, но у неё получается только беспомощно хвататься за руку, потому что в такие моменты Тиберий необычайно силен. И часто не получается остановить его чёрный ритуал.       А у Друза всегда хватало сил.       — Тиберий, остановись, пожалуйста, перестань, — бормочет Випсания, почти ничего не видя перед собой за пеленой слёз.       Ей на помощь не приходит Антонина. Обе они удерживают его кулак.       — О чём ты говоришь? — её тон смягчается, голос остаточно дрожит. Антонина наконец обращается к Тиберию, а не к ней. — Про Ливию… и Друза.       — Мама проводила ритуалы в нашем детстве. Ей нравилось играть в успешную женщину, состоявшуюся во всём. Семья, карьера, финансы, мода, вязание и даже кружок экзорцизма. Ведь также и тайны мироздания должны были быть ей известны. Контакты с потусторонними силами. Ливия хотела контролировать всё.       Тиберий смотрит в пол, не моргая, монотонно рассказывая Антонине то, что Випсания слышала не раз. И когда Антонина, поражённая, смотрит на неё, она тихо мотает головой, умоляя подругу не накручивать себя.       Но Тиберий не унимается.       — Она привела какую-то сущность в наш дом. С тех пор Друз стал беспокойно спать, и с детства его проблемы со сном сохранились. Это существо затем взяло его в плен. — Випсания продолжает мотать головой, скорбно вскинув брови, чтобы Антонина знала, как ей жаль. Она не должна слушать эти ужасные рассказы Тиберия в своём и так тяжелом состоянии. Даже у Випсании поначалу всегда шли мурашки от них. — Она его сгубила. И продолжает это делать, теперь, — он резко вскидывает голову и пронзительно смотрит на Антонину, — через тебя.       Та поджимает губы.       — Она только хочется, чтобы этот шарлотан поплатился. И я хочу тоже.       Тиберий ухмыляется ей.       — Ты правда в это веришь? Думаешь, ей важно очистить его имя? Доказать, что он лишился рассудка из-за неправильно назначенных лекарств? — Губы его коротко дёргаются от злости, и он снова опускает голову. — Ты же знаешь, что Друзу не было лучше. И ты знаешь, что он всё оставил тебе.       Випсания с горечью понимает, что Тиберий не будет заканчивать мысль, что это придётся сделать ей. Выслушать Антонину затем и принять весь гнев на себя. Утешить — тоже ей. Если только Антонина ещё позволит.       — Випсания, он говорит..? Ты знала об этом?       — Милая, Тиберий может ошибаться.       — Ливия просто… — Антонина быстро моргает и, едва не задохнувшись, подскакивает и отворачивает — от очевидной правды. — Ливия просто хочет моё наследство? Единственное, что осталось у меня от него? — Затем качает головой, будто стряхивая наваждение. — Нет, к черту, мне не нужны деньги. Мне ничего не нужно. Друз стоит больше этого. Но Ливия!.. Эта дьяволица не получит ни крошки.       — Но мы уже согласились помочь, — шепчет Випсания, заглядывая в глаза мужа, который с таким удовлетворением смотрит на Антонину. Это злой восторг и предвкушение, а плохой Тиберий всё ещё не вернулся. Потому что её Тиберий всегда становился таким, едва на горизонте появлялась возможность причинить вред матери. — Скоро в суд. Давать показания.       — О, мы дадим, — Антонина оборачивается с выражением ледяного гнева на лице.       За спиной Випсании слышится лязг связки ключей о металл, поворот дверной ручки.       — Вы готовы? — Это Антония. У неё одной имеется автомобиль, так что она вынуждена работать личным извозчиком для них.       Она всегда принадлежала их маленькой части семьи, части, защищённой от влияния извращённого разума Ливии.       Антония единственная среди них и улыбалась чаще даже в такое время. Антонина уже не могла, Випсания не слишком умела, Тиберий улыбался только, когда был плохим, а Друз — больше никогда. В комнате, даже самой мрачной, полнившейся ядовитыми парами праведного гнева, где в котлах томились планы мести и прочие холодные блюда, становилось на градус теплее, на фотон ярче, когда появлялась Антония.       — Теперь да. — Антонина неспешно приближается и обнимает её крепко-крепко, хотя они виделись только вчера. Антония, как всегда, ласково встречает любое проявление нежности сестры. — Мы будем бороться за него.       И она тут же спешит на выход, к машине.       Випсания внимательно следит, пока Тиберий поднимается, потому что он только недавно пришел в себя и каждое движение может быть непосильным достижением. Она обнимает мужа, едва он выпрямляется. Шепчет на ухо:       — Мы обязательно выберемся, слышишь? Мой милый, обязательно.       — Я знаю. Только не отпускай меня.       Тиберий не говорил такого прежде. Только бредил «Отпусти, отпусти меня» не обращаясь к ней, всё ещё вспоминая Друза. Всю жизнь Тиберию приходилось выпрашивать право покинуть эту семью, покинуть империю Ливии, избавиться от её гнета. А Випсании он любил повторять «Собирайся. И никому не говори» — напоминание, это кодовые слова. Расстилавшиеся дорогой в их прекрасное будущее.       Но не теперь. Теперь Тиберий готов был сражаться. Готова была и она.       Конечно, спрятаться в глубине леса со своими любимыми людьми — звучит восхитительно. И, опасаясь выйти обратно чуть дальше положенного, пожизненно лишить себя света, — зато в безопасности. Вот только за семью нужно бороться. За каждого из них, здесь, вне леса. За каждого из них, даже если они давно покинули эту землю. А путешествие прочь можно отложить до лучших времён. Не побег, путешествие.       И пускай Друз с ними уже никуда не отправится, забрать его с собой они обязаны.