day of parting

Все видели, он был немного напуган и немного смущен, когда стилист протянул ему ножницы. Юнги ощутил, как все внутри сжалось, когда Джин своими руками отрезал себе первую прядь, будто бы отделил себя от прошлого «я». Им всем предстояло пройти через это — на семьсот дней перестать быть айдолами, перестать быть самими собой, а стать частью системы. Системы, к которой Юнги никогда не хотел принадлежать. Он вообще мало соотносил себя с другими людьми. Война и политика казались ему такими же далекими, как Марс. Он рад был, что попал на альтернативную службу, хоть и заслужил это лишь из-за своего протекающего чердака. Разумеется, официально причиной была травма плеча, но его ментальное состояние всегда было более хрупким, чем тело. Заставить себя выйти из комнаты сложнее, чем задавить боль в плече таблетками. Юнги посмотрел на растерянное лицо Джина в зеркале и еле сдержался, чтобы не сжать его руку в своих. Вот по кому он будет по-настоящему скучать. Если бы не камеры, он уже бы прижался губами к этой чуть дрожащей руке и еле слышно признался: — Хён, я буду так скучать! Джин посмотрел на него, будто бы услышал этот мысленный призыв. Их глаза встретились на мгновение, и Юнги тут же опустил голову, спрятался за своей леопардовой панамой. Джин неловко улыбнулся, провел рукой по бритой голове и вдруг перегнулся через подлокотник кресла и одними губами произнес: — Не бойся. Юнги покачал головой. Подошел Чонгук, оператор отвлекся на него, потом звонили Тэхену по видео, а Мин все никак не мог подняться с кресла. Пусть разумом он понимал, что они расстаются не навсегда, что Джин не уходит на войну или в тюрьму, и все же семь сотен дней казались ему бесконечно долгими. Перед внутренним взором они выглядели дорогой, уходящей за горизонт, лестницей, скрывающейся в облаках. Скорей бы выключили камеры, скорей бы оставили их в одиночестве, чтобы можно было поговорить по-настоящему. Конечно, компания их бережет, и любое неосторожное или спорное слово будет вырезано, стерто, будто бы ничего и не было. И все снова, как всегда, сделают вид будто не слышали, не видели и ничего не знают. И все же Юнги было очень неловко выражать свои чувства. Он цеплялся за подлокотники, будто только это и удерживало его на земле. Стоит ему подняться, как гравитация перестанет действовать, и мир превратится в бушующий ураган. Комната завращалась, точно он сидел на детской карусели, раскрученной слишком сильно. Юнги закрыл глаза и глубоко вздохнул. «Волосы — это всего лишь волосы» — мысленно повторял он. Сложив ладони лодочкой, поднес их к лицу, будто кислородную маску, и задышал теплым воздухом. Все казалось таким нереальным, как в компьютерной симуляции. Юнги постарался «заземлиться», как советовал врач, но окружение ускользало от него, точно слишком маленький кусочек мыла. Реальность скручивалась улиткой, панцирем древнего аммонита. Ноги стали ватными, в ушах слышалось лишь биение крови, точно оглушительный барабан посреди вьюги. На висках выступил пот, любимая панама показалась тяжелой, как мокрая тряпка. Он судорожно выдохнул. Теплая рука легла ему на шею прямо над воротом куртки. Болезненно сгорбленная спина расслабилась, Юнги откинулся на спинку кресла. Мороз отступил из сердца, разжалась ледяная хватка паники. — Все хорошо, Юнги-а, все ушли. Все ушли. Мин посмотрел в зеркало на фигуру позади себя. — Прости, хен, что я так расклеился. Я-то останусь тут, а ты… Но это вдруг стало таким близким, таким реальным. Джин наклонился, скользнул руками по его плечам, так что их лица оказались на одном уровне: одно бледное и масляно-блестящее, будто парафиновая маска, другое желтоватое с темными кругами под глазами. У Юнги впервые были такие длинные волосы, они завивались кверху, как маленькие трамплины, а у него самого впервые такие короткие. Голова была непривычно легкой, а человек в зеркале странно-чужим, постаревшим. — Хороши, — саркастично заметил Джин, любуясь их отражением, и добавил серьезно: — Обещай, что ты справишься без меня. Обещай, что позаботишься о себе. — Скажи это остальным. — У всех кто-то остается… кроме тебя, — он прижался щекой к щеке Юнги и вдруг зажмурился изо всех сил. — Мне тоже будет тебя не хватать. — Я знаю, что это жуткая глупость и что я зря беспокоюсь… Всего лишь дурацкая армия… Наш долг, и участь всех родившихся в этой стране. Но я не хочу врать, что не переживаю. Еще как переживаю. Обещай, что будешь хорошо кушать и не травмироваться... звонить мне, как можно чаще! — Как маме с папой? — Да, а можно и еще чаще. Юнги протянул руку и погладил его по бритой голове. Волосы казались жесткими, как собачья шерсть. — Я снова буду один, как раньше. Как до всего того, что произошло между нами. Я не хочу возвращаться в те времена, где нет тебя, хён. В тот темный лес моих мыслей, откуда ты меня вытащил. Я так боюсь снова потеряться. — Не потеряешься. Ты ведь знаешь, что где-то на свете есть я. И если тебе нужно будет, никакие стены меня не удержат. — Фу, самому противно, — Юнги поднялся, прошел по маленькой комнате. — Цепляюсь за тебя, как ребенок. Он отошел в самый дальний угол, оглядел долговязую худую фигуру в сером худи и не выдержал — метнулся обратно. Юнги прижался лбом к жесткому костлявому плечу. — Мы пойдем и вернемся. А потом я буду с тобой долго-долго-долго, что ты даже успеешь от меня устать, — принялся успокаивать его Джин, медленно покачивая в объятиях. — И начнешь меня прогонять, а я ни за что не уйду, мой Юнги. — Нет, будет наоборот. Это я не смогу от тебя отлипнуть! Надоем так, что будешь прятаться, только бы провести несколько минут в одиночестве, — пробормотал Мин, не поднимая глаз. Джин с него стянул панамку и прижался губами к макушке. Чуть влажные волосы свежо пахли шампунем. Хорошо знакомый запах — все подушки у него в спальне пахли точно так же. — Останешься сегодня у меня? — Ты еще спрашиваешь… До последней минуты, пока ты не войдешь в ворота тренировочного лагеря. Джин погладил его по плечам и прижал к себе теснее, будто надеялся запечатлеть это ощущение родного, знакомого тела в своих руках. — Почему я не могу посадить тебя в карман и увезти с собой? — с грустной улыбкой спросил Джин, а Юнги только фыркнул, будто бы недовольно, но чуть покраснел от удовольствия. Ким взял в ладони его лицо. — Позаботься о себе, Мин Юнги, пока хён не вернется, ладно? Юнги кивнул, но на лице его отразилось страдание. Джин вздохнул, потому что горечь разлуки отравляла и его сердце тоже. — Завтра мы не сможем как следует попрощаться, — буркнул Мин. — Поэтому давай прощаться все оставшееся нам время. Ночью, лежа в постели без сна, Джин без всякой надежды направил свои молитвы в бесконечную глубину Вселенной: «Пожалуйста, пусть никто никогда не узнает о нас. Пусть эта тайна сбережет от переживаний твое израненное сердце, мой Мин Юнги! Пока меня не будет рядом — не страдай и не плачь. Гони прочь дурные мысли!».