Секрет.

      Сколько бы попыток почувствовать что-то «иное» не было, все равно каждый раз Айсо возвращался в изначальную точку. Кончики пальцев ощущались анемевшими, а вместе и с ними сердце — трепетно бьющееся, девственное, — под защитой ребер казалось червствым. Неживым. Ровно таким же, как и сам Айсо.       Отдаленный, ушедший взглядом в себя, прятался от людей, замыкался в четырех стенах, просто потому что так будет легче. Но кому? Если чувство одиночества разъедало грудную клетку, легкие обвивало ядовитым плющом и, сколько бы раз ты не пытался вдохнуть, воздуха не хватает. Словно вместе с ними и горло сжималось невидимой рукой, фантомом то ли Прошлого, то ли всех тех людей, которых наемник успел убить за свою короткую жизнь.       Лампа горит третьи сутки, фиолетовые глаза — стеклянные зеркальца, в которых отражается луна, да и красные реки. В памяти лишь крутятся старые кадры, где он был, наверное, счастлив. Но теперь не до конца понимает значение этого слова. Каково это ощущать что-то помимо отстраненности, обреченности, одиночества?       Легче стало, когда Айсо попал в Протокол. Но лишь на мгновение, секунду. А следом — страх и кошмары, бессонница. Бессонница, забравшая с собой возможность хотя бы на несколько часов исчезнуть. Не чувствовать абсолютно ничего.       «Ничего» было заманчивым, загадочным, но коснуться Айсо не мог, лишь наблюдал Пустоту, что владела этим бессмысленным миром. Но, он уверен, «Ничего» было приятнее, чем все то вместе взятое, что он ощущал.       Каждый раз, запираясь в картонных стенах собственного «чертового колеса», Айсо ощущал, что за ним наблюдают и следят. Штаб не был чем-то безопасным, как казалось изначально. По крайней мере для него. И шаг за шагом он чувствовал навязчивые взгляды, а нутро подсказывало, что нужно бежать. Только вот бежать некуда.       И у Айсо нет выбора больше, как и не было его никогда. Чем же тогда Валорант лучше Песочных Часов? Вопрос без ответа, как и все, что он задает себе каждую ночь. Каждую ночь переворачивается на бок и закрывает уши руками, чтобы они — кричащие, вопящие, рвущие его тело и разум, — наконец успокоились. Но кто это — «они»?       Вместе с «ними» и собственный голос начинает бешено биться о стенки головы, добивая то, что осталось в самом Айсо. Изо дня в день, из ночи в ночь он бежит прочь от самого себя, но нигде не находит выход, словно загнанный в угол зверек, над которым тут же начнут ставить опыты.       Скомканный вдох и тут же в горле застрявший выдох. Сворачиваясь в комок на холодной постели, Ли хватается за шею, лишь бы убрать чужие фантомные руки. Чтобы хоть как-то помочь себе задышать вновь. — Ослабь! — ногти впиваются в кожу, оставляя красный отпечаток дорожек от пальцев. — Ослабь свою ладонь! — если бы только была возможность, Айсо, вероятно, тут же бы повысил голос. Но все, на что его хватает — шепот, что обрывается между рваными вздохами. Да и кричать, собственно, не за чем. Никто не придет на помощь, не подаст руку и не вытащит его. Как обычно, как и всегда.       А звон Тишины громче, чем пульс, что разрывает грудь под давлением не поступающего воздуха в легкие. Вместе с ним и легкие обжигает то ли болью, то ли тем самым ядовитым плющом, повисшем на ребрах. Тело ломает, а раны — старые, новые, незажившие, — заново вспарывают, причиняя еще больше боли. Только вот Айсо никогда об этом не просил. Не просил того, от чего страдает. Кошмары — полбеды, но последствия недосыпания и панические атаки вызывают все больше вопросов.       И, вероятно, он должен был обратиться к медику Протокола, но не хочет создавать проблем. Потому что он лишний. Ненужный. Словно деталь бракованного паззла. И со всем он должен справиться самостоятельно, как делал это всегда. Если полагаться на кого-то, то тут же ощутишь в спине ножи под тяжелым красным бархатом. Ведь поэтому он лишь наемник и не более.       Раны на утро зацветут музыкой. Только вот Ли так и не сможет уснуть. Песни в наушниках хоть и спасают от чужих голосов, но совсем не помогают телу расслабиться и наконец поспать. От чужих взглядов не сбежать. И в такие моменты хочется лишь приложиться к земле и землей же укрыться.       Синяки под глазами станут еще больше, сольются с глубоким цветом собственных глаз, а царапины на шее не исчезнут, оставляя напоминание о том, что Айсо не один. И сколько бы он не сопротивлялся, все равно остается на краешке, только больше не держится.       Держали только чужие объятия, чужие руки, нащупывающие шрамы на спине, помогающие подняться на ноги. Лишь тогда, на поле боя и больше — ни разу. Сколько раз Айсо клялся себе и стенам: не быть тяжестью, якорем, не цепляться за руки людей. Но каждый раз его чувства выходили боком, подставленным к горлу ножом. Еще не больно, но страшно выдохнуть. И теперь наемников становилось двое. ///       В жизни Айсо снова появился тот, кто заставил увядший сад распуститься вновь и каждый раз, смотря на яркую макушку, он винил себя в том, что чувствует. Гекко, обнимая его так тепло, совсем по-дружески, нужны были чужие объятия, а не его, нужна была чья-то рука, но совсем не его. Наверное, поэтому Ли чувствовал себя виноватым за то, кем он являлся.       И наблюдая за милыми диалогами Талы и Матео, ловил себя на мысли, что он не был бы против любить парня, если бы это не значило любить Гекко. Ровно как и сам Матео, вероятно, не был бы против любить Айсо. Если бы только это не значило любить парня.       Чай в стакане совсем не греет ни тело, ни душу. В сердце очередная заноза, от которой, к сожалению, Айсо не сможет избавиться. Потому что «проблема» каждый раз рядом, заставляет испытывать его то, что никогда не касалось наемника. — Ты сейчас дыру в стакане сделаешь, друг, — колкое замечание и слишком горячие руки, что ощущаются через толстую ткань толстовки, Феникса. — Все в порядке? — для Айсо — соврать не проблема, поэтому он уверено кивает, сталкивая чужую руку с плеча. — Нет причин для беспокойства, — еле натянутая улыбка, чтобы никто не беспокоился, чтобы всем было легче. — Как скажешь, — и Айсо знал, Феникс тот человек, который без проблем выслушает и подаст руку, но, к сожалению, наемник не собирался никого нагружать своими проблемами. Особенно теми, что касаются его странных чувств по отношению к Гекко.       Поэтому просто улыбается, уходит из общей комнаты, где звуки — кричащие, громкие — напоминают ему каждую свою ночь. Подступающий к горлу ком Ли заглушает очередными песнями. Песнями, что стали его печалями. И, когда они отзвучат, и повиснет молчание, он наконец сможет сказать, что больше не скучает. Не скучает по тем рукам, что направлены совершенно не к нему, а к синим, искрящимся волосам.       Или просто умело солжет самому себе.       И в конечном итоге Ли поймет. Они с Гекко — всего лишь попутчики, встречные люди. Отчасти одинокие, металлические болванки, что в огромном бушующем море мира плавают, стукаясь друг об дружку. Может, издалека они и выглядят, словно падающие звезды, но на самом деле — одинокие, брошеные — находятся внутри. В поисках какого-либо тепла они вместе летят туда, куда и сами не знают. Только вот Матео, вероятно, попал в надежные руки. Или только Айсо так казалось.       А удел некоторых — невозможность найти собственного спутника. Однажды, соприкоснувшись, можно почувствовать родственную душу, но лишь на мгновение, чтобы в следующий миг снова остаться одному. Пока Ли не сгорит дотла, превратившись в общее «Ничего».       Но «Ничего» прекраснее, чем что-либо еще, верно?       И лишь во сне можно ощутить часть этого «Ничего». Там вовсе не нужно отделять одно от другого. Поскольку с самого начала там не существует в принципе ничего даже хоть немного похожее на разграничительные линии. Если однажды ты соприкоснешься с предметом — тебе не будет больно. Только вот реальность — иная.       Но что-то общее у них точно есть. Во сне также больно, как и в реальности, когда знакомые картинки — беспокойные, рвущие, — снова возникают в безопасном Морфее. И Айсо тянет руку навстречу Матео, только его глаза — карие, большие — все равно направлены не на него. Дышать становится тяжелее, когда из объятий пропадает знакомый силуэт, обращая свои руки в сторону искрящихся молний.       Бежать больше нет сил, а если Ли и старается, тот тут же спотыкается об стенки собственного разума. Из ловушки, выстроенной воображением, даже во сне нет возможности снова избежать, чтобы, хотя бы на секунду, не чувствовать рваный укол иглой Ревности. И в очередной раз, когда его спросят в порядке ли он, Айсо ответит — да. Уверенно, с кивком. Словно тем же вечером не будет сидеть в углу пустой комнаты и думать об одном.Почему это именно он? Обречен страдать от кошмаров и чувства невзаимной привязанности.       В его жизни было слишком мало людей, особенно тех, что были способны вызвать какие-либо эмоции. В силу работы, в силу социального положения. Потому что в обществе его нет. Буквально. Он вычеркнут был Песочными Часами, а теперь и Протоколом. Было бы легче, если бы его действительно не существовало.       Если так посмотреть, то людей в принципе и не было. Все они и он — лишь планеты, что встречаясь, разлетятся по собственным орбитам. Но что, если эти люди придут, вступят с ним в отношения? Для чего? Чтобы в конечном итоге в один прекрасный день исчезнуть навсегда. Останется лишь один Ли со стеклом в разорванных ладонях. А их наличие в его жизни осядет призрачной пылью по комнате, которую по какой-то причине глаза Айсо будут различать.       Чтобы быть с кем-то — необходимо вырезать определенную, может, самую важную часть себя. Нужно утратить что-то в душе, чтобы быть с кем-то, стереть начисто. Но есть ли та самая душа у самого наемника? Почему всё так? Почему он всегда остается один? Почему всю жизнь в руках у него остаются только обрывки чужих теней? Почему, черт возьми? Но каждый вечер и каждый раз ответ не находится.       Время стынет глыбой, а ночь — невыносимо длинная. Невозможно быть один на один с собой в этой тишине, окруженной квадратом. Все пройдет. Когда-то. А пока смотреть за чужими взаимодействиями, касаниями и улыбками. Вслушиваться в чужие разговоры, чтобы хотя бы между строк услышать упоминание собственного имени. Ждать, пока и его очередь придет, чтобы наконец решиться. И у тоски Айсо совершенно нет края.       В очередной раз, пытаясь заснуть, он представляет, что вместо Талы — он. И глупо улыбается в потолок, прикрывая веки, когда, словно наяву, ощущает чужую теплую ладонь в своих. Кожа Гекко — мягкая, гладкая, а пальцы аккуратные. Их хочется касаться. Айсо определенно бы хотел коснуться не только рук, но и чужих губ. Ощутить их тепло на своих хотя бы на мгновение. Он снова будет надеяться на чудо, выжидать какое-то время, стирать свою душу, ведь они с Гекко сами по себе — и расстанутся они по рассвету, несмотря ни на что…       До каких пор?       До тех самых, пока Ли не решится на то действие, о котором, скорее всего, пожалеет позже. Поздней ночью, снова не спавши, постучит в чужую дверь дважды. И больше — ни разу. Он ведь тоже не железный, ему нужен рядом кто-то. Даже если сам не до конца осознает причину собственных чувств и ощущений. Он сломает все вокруг себя, разрушит до основания взаимоотношения с другими, но вдруг… Вдруг станет легче?       И стоя под чужой дверью около минуты, Айсо размышлял о правильности тех действий, что он совершает. Но голова пустая, а из чувств — отчаянние. — Приятель, ты чего? Поздно ведь, — а Гекко — в своей серой футболке и, даже не касаясь ее, Айсо может рассчитать насколько она нежная. Только нежнее — руки его, что тянутся к глазам, прикрывая их от яркого света общего коридора. — Прости, — все, что может выдавить из себя Ли под гнетущим давлением собственного нутра. И в тени комнаты Гекко он выглядит еще хуже, чем обычно: сутулый, словно провинившийся ребенок, растрепанный и сонный. А под глазами — огромные темные краторы, выдающие его попутчицу — Бессонницу. — Можно? — и не получая ответа, он перешагивает порог, оглядывая небрежную комнату, что в темноте выглядела намного уютнее. Он бы здесь остался. Даже если бы ему не позволили сесть на кровать, он бы устроился на полу. Лишь бы быть ближе к Гекко, ему большего не надо. Просто дышать с ним одним воздухом — достаточно. Даже если этот воздух пропитан ароматом цитруса, что не особо нравился Айсо. Вместе с Матео его нотки звучали роднее и ближе.       Чужая ладонь аккуратно касается плеча, словно Гекко боялся спугнуть ту интимную тишину, что возникла между ними. Она не была неловкой, она была идеальной. Та самая Тишина, от которой Айсо давно отвык. И слушать ее — было удовольствием. Нет кричащих под боком чужих голосов, неразборчивых возгласов и криков о помощи, что преследуют наемника по пятам. Здесь, в маленькой комнатке, вместе с мирно спящими малышами Гекко — спокойно. Как дома. — Присядь, — Матео тянет Ли за уголок футболки за собой, кровать небрежно скрипит под весом двух агентов. Говорить не хотелось, кажется, обоим. И Гекко улавливает чужие мысли, накрывает Айсо одеялом, ощущая холод от его рук. — Все хорошо, ты в безопасности, — стеклянно-пустые глаза смотрят в пол, руки теребят пальцы, отрывая заусенцы. И Ли знает — он нервничает, только почему-то тревожности не чувствует.       Айсо никогда не мечтал находиться даже рядом с ним, он не достоин даже случайного взгляда Гекко. Но почему-то так отчаянно хотелось сказать: «Я не хочу тебя потерять». Хотя Матео, словно бегущая река, ускользает между пальцами, щекоча ладонь. Как бы больно не было представлять, что эти кисти, гладящие его прямо сейчас по спине — теплые, ласковые — касаются и другого человека, Ли все равно тянется навстречу. Словно бродячая собака, которую погладили по голове и тут же приручили, потому что она — потерянная, ненужная. И ей тоже хочется заботы. Все, на что она способна — бросаться за каждым прохожим, чтобы на секунду ощутить тепло, которое никогда не было ей знакомо.       Матео двигается ближе, сокращая дистанцию до минимальной, жмется к чужому бедру, также прячется под одеяло, чтобы немного отдать собственного тепла, поделиться им. Не спрашивая, он уже знает — Ли плохо. Только не понимает, в чем заключается его боль, которую он так лаконично скрывает от всех. Но, может, не сейчас, но немного позже, наемник обязательно поделится. Поделится тем, от чего так сильно болит каждая рана на душе, рвется фантомным скальпелем по шву. И Айсо знает, если он покажет свою слабую сторону или болевые точки, это не будет значить, что Гекко тот человек, который будет способен отвернуться или ударить посильнее, чтобы наверняка. Может, тогда Матео будет знать где больше его любить? Будет знать от чего его оберегать? Хотя оберегать его нужно лишь от других и от себя самого. И пускай пистолет был заряжен в кобуре только у Айсо, но вооружен был явно Гекко. С его доброй улыбкой, что теперь обращена к нему и теплыми, карими глазами. — Мне страшно, останься со мной, — он позволяет себе коснуться, кажется, самой звезды, когда ведет большим пальцем по скуле, очерчивая ее и так сладко становится на языке, видя, как Гекко поддается вперед и прикрывает глаза. Немое согласие или…? Айсо совершенно точно не хотел знать этого «или». Возможно, словно маленький ребенок, в очередной раз избегает ответственность и последствия.       Матео лишь кивает. Сонный, такой нежный и ласковый, кладет голову на чужое плечо, обнимая за руку, чтобы согреться. А в комнате, если не смотреть на чужое дыхание, понять — холодно или нет — тяжело. Ли не ощущает даже базовых вещей, что уже говорить о том, что твориться в груди, между сплетением ребер и в голове за копной темных волос. Он до сих пор мало что понимает, но точно знает — не зря. Монстров больше нет, побеждать никого не надо, лишь тоска и сам Айсо в клубке собственных предубеждений, и Гекко победит всех, если просто зайдет в эту комнату. Если просто протянет руку, если просто останется рядом.       Здесь, в Протоколе, без него так пусто. Тише лишь становится шепот, звонче становится чужой взгляд. Все становится выносимо и Ли наконец выдыхает страх.