Часть 1
3 апреля 2024 г. в 22:07
Я шире распахивал глаза, словно песок застилал взгляд, но я сквозь боль пытался вглядеться в исчезающий мираж вдали. Надо было выдержать это видение, из плоти и крови, этот соблазн, посланный Дьяволом. Я знаю, Отец поможет мне вынести это испытание. В поддержку он мне послал Марию, и она всегда рядом. Вот только её общество, сколь бы ни было приятным, не утешает терзания души. О, душа моя, как долго ты будешь скорбеть по тому, кто явился тебе злостным искусителем? Словно змий, он предлагает тебе вкусить сладкий и сочный плод.
Иуда. Скройся с глаз. Так я умолял тебя, плача, но ты, как верный пёс, оставался со мной, продолжая плести заговоры, продолжая поступать низко и греховно. Ты лжёшь во всём, бедный Иуда, кроме того, что любишь меня. Но твоя любовь материальная, она осязаема и жаждет того, что мне чуждо.
Чуждо ли? Я никогда не проверял и страшно думать о том, что могу узнать. Ты касался меня, и кожу обжигало, подобно пламени.
— Иуда, ты попадёшь в ад, — повторяю я тебе, но молчу о том, что, если поддамся твоим сладострастным речам, пленительным губам и настойчивому ревностному взгляду, то буду там же.
Но ты не слушаешь. Ты не хочешь слышать меня, потому что твои уши ловят только мои тяжкие вздохи. Как бы я хотел не быть человеком, но так решил Отец, и теперь мне надо противостоять своему же телу, которое, в отличие от души, так слабо. Его тронь — и побегут мурашки, подыши — оно согреется, схвати — и тогда оно не сможет двигаться.
Хотя, быть может, и лучше, когда воля не моя. Когда у меня нет выбора. Как нет выбора жить или умирать, так и здесь: только бы не вздохнуть слишком громко, потому что тебе это нравится. Тебе нравится изводить меня, грешник Иуда! Но я не злюсь на тебя, нет, ты ещё слабее, чем я, ты такой, потому что тебе вкладывает в сердце Дьявол смотреть на меня так и пожирающе, и покорно. Я читаю в этом взгляде болотно-зелёных глаз и похоть, и страх. Ибо не боится человек, когда уверен, что поступает хорошо. Но ты всё понимаешь, мой умный Иуда. Ты произносишь то, о чём я не позволяю себе даже помыслить. И горячее дыхание твоё сводит меня с ума.
О Мария! Так не горячат твои слова, как его. Ты можешь остудить мой пыл, но ты не разожжёшь огонь внутри меня, как это делает он одним только своим вниманием.
О Иуда! Жесток ты, когда лобызаешь мои ноги так, как это делают остальные, но не хочешь остановиться. Тогда змея сворачивается на моём животе и ползёт по груди. Она ядовита, так и норовит задушить меня. Сильными руками ты умеешь не только носить мешки с золотом или продуктами. Я знаю, что, растирая масла по ступням моим, ты не просто так поднимаешься выше. Кто угодно поверит твоему невинному лицу и сосредоточенно сдвинутым бровям. Кто угодно, но не я.
Я прошу тебя: «Остановись», но ты отвечаешь: «Разве не нравится тебе, рабби? Разве не устали ноги твои за день и не требуют отдыха?» И так ты смотришь на меня, что я весь застываю. «Не мучь меня, Иуда!» — восклицаю я, и тогда ты, на миг только подвинувшись ближе, отсраняешься и встаёшь, и только потом раболепная улыбка уродует твои губы. Я очень не люблю её. Лучше, когда расстраиваешься ты и плачешь один, отойдя далеко, ибо слёзы твои искренни.
Нет, не страшны тебе наказания Господа.
— Страшно, что Ты отвергнешь меня, — говоришь ты, стоя так близко, что я слышу твоё дыхание на своей шее. И сердцебиение моё учащается, и мышцы подводят.
— Плохо Тебе, рабби? — спрашиваешь ты, и сознание моё как окутывает туманом, что стелется утром по чистому озеру.
— Плохо, — говорю я, — но это пройдёт, это ничего.
И ты кладёшь мне руку на плечо, и сжимаешь так, что кажется, сломаешь кости, но мне не больно, это хотя бы немного отвлекает от ощущения, что я падаю. Но ты, хитрый Иуда, не убираешь руку и тогда, когда я поднимаю светлый взор в Небеса. Ты касаешься моей щеки нежными губами. Так не должно быть. Рот твой произносит много мерзостей, но так и манит в страшных снах, после которых я просыпаюсь в поту и тоске.
Я вздрагиваю, а ты прижимаешься ближе и ближе сбоку, шепча:
— Возьми меня, рабби, покровитель мой и кумир. Так, как тебе захочется и столько, сколько будешь в силах ты, а не я, ибо жертвую.
— Мне не нужны твои жертвы, — отвечаю я еле слышно. Слова эти удивляют.
Мы одни, ты снова отыскал меня, Иуда. Хотел ли ты посмотреть на то, как, умывшись, отойду ко сну? Ты видел меня без одежд, я не стесняюсь своего тела, ибо дано оно мне Отцом, и прятать не буду, как это сделал первый человек. У тебя такое же тело, как у меня, и я знаю, на что отзовётся оно. И ты знаешь, где тонка моя кожа, где соберётся складками, а где только побелеет от нажатия.
— Уходи, пожалуйста, — говорю я.
— Я помогу тебе, — говоришь ты и ловко скидываешь с моего плеча тунику.
Я хочу плакать, и глаза мои сами закрываются. Тогда ты исчезаешь, и становится пусто и одиноко. Так же пусто и одиноко будет тебе, когда предашь меня. Но пока ты здесь, стоишь, готовый на всё, дай мне наглядеться.
— Иуда, ты должен…
И я не могу закончить фразу, потому что ты сделаешь всё, что я скажу. Сгущается воздух, плывёт пространство, и я погружаюсь в эту чёрную воду, как только ты снова начинаешь говорить. Без стыда, как говорят самые последние люди… ты говоришь это — Мне.
— Что же ты медлишь, Иисус? Я же знаю, что ты хочешь меня. Так, как не захочешь Марию, хотя она умеет многое… Но не будем об этом. Ты хмуришь брови. Лучше подумай о том, что я жду тебя и вся моя плоть жаждет тебя. Разве не ты учил быть честным? Я честен перед тобой, рабби. Мой член наливается кровью и истекает соком из-за тебя. Не бойся, я не шевельнусь, ты можешь сам подойти, если достаточно смел.
Я подхожу, руки мои дрожат, и во рту пересохло. Я не знаю, что хочу сделать, но легко касаюсь твоих век, потому что нет в глазах у тебя правды. Однако ты не хочешь их закрывать и снова пронзаешь, как копьём пронзает римлянин врага. Враг я тебе, Иуда, что ты так издеваешься надо мной, беря за руку и целуя её?
— Не делай так.
— А как мне быть, Иисус, если это всё, что ты позволяешь?
И я, робея, касаюсь твоей щеки, рассматриваю глаза, нос с раздувающимися ноздрями, морщинки у губ, и их же целую. Раз, два, три… Я хочу ещё.
И ты, кажется, победил в этой войне, Иуда, потому что я не могу насладиться полностью. Тебя мало. Мне мало тебя, Иуда, предатель. Зачем ты пришёл? Истосковавшееся по ласкам, моё тело само подсказывает, что нужно сделать. Мне жарко, а значит, надо сбросить эти ткани с нас обоих, ведь нельзя, чтобы были неравными там, где и без того один много выше. Так ли выше? О, соблазнил ты, Иуда, и рад тому.
Ты тащишь меня на дно бездны, сжимаешь цепкими пальцами, и заставляешь меня делать так же. Крепко сложенное тело, загорелые плечи, широкая шея с проступающими от напряжения венками, что ещё покажешь ты мне? Я жажду ада с тобой, и ты упоительно жалок в том, как тянешься навстречу, изгибаешься и вздыхаешь. Я жажду ада, но руки твои, приобретшие аромат оливкового масла, вновь возносят меня в рай.
Ты пачкаешь мне им ладони, а я боюсь коснуться до тебя. Мне нужно время, дай мне успокоить бурлящее течение своей крови в руслах вен. Ты так нетерпелив, я не виню тебя, Иуда. Я виню Дьявола за то, что сделал тебя красивым для меня. Другие этого не видят, но я знаю тебя лучше. Я вижу твою душу и разум, но теперь и каждый изгиб твоего тела, подрагивающие мышцы и то, как сильно ты ждал. Я ждал не меньше, и ты делаешь всё сам, ты подготовляешь себя, пока я осмеливаюсь только легко гладить, целовать и придерживать. Самый верный, самый преданный ученик, кто тебя учил быть развратным?
— Я не могу терпеть, Иуда.
— Иисус, помнишь? Я жертвую собой. И хочу тебя. Желаю. Жажду. Люблю. Обожаю. Почитаю. Только не убирай руки, только не уходи, я молю тебя, останься со мной навсегда, — говоришь ты и не знаешь, что, говоря так, окончательно теряешь меня.