путеводитель по вишнёвым губам для непутёвой саотомэ мэри

саотомэ мэри была человеком жалким, ничтожным. лживым. с претензией на что-то великое и значимое, будто у неё есть хоть что-то за спиной вроде родительских денег и влияния, и хоть что-то в собственном сердце помимо ненависти. всепоглощающей и тёмной; она — эта ненависть — будто дёгтем разливается внутри, под кожей, наполняет собой лёгкие и не даёт вдохнуть воздуха. пеленой застилает карие глаза, и мир вокруг искажается, трещит зеркалом и хрустит стеклянными осколками под туфлями. саотомэ мэри была искусна в обмане, и в первую очередь — себя самой. она искренне верила, что чего-то стоит и что-то из себя представляет. или думала, что верит. верят ли лжецы кому-либо? а себе? особенно себе? мэри ухмыляется очередному проигравшему, сметая со стола фишки. она смеётся, вздёргивая подбородок, и царапает после кожу на острых коленках. — лгунья, - говорит сама себе мэри, разглядывая отражение в зеркале уборной. она долго и пристально вглядывается в девушку перед собой; та хмурит аккуратные брови, сжимая с силой бортики раковины. у этой девушки под кожей бежит яд вперемешку с кровью, а уже на ней, на бледной коже, незаметная россыпь светлых родинок. и эта девушка усмехается довольно, заглядывая мэри в глаза. «лгунья» разливается в лёгких, в желудке, оседает тиной, пачкает кончики пальцев своей чернотой. и она долго пытается эту грязь смыть; смыть всю ту ложь, что успела выдумать, и в итоге тонет только сильнее в мерно темнеющей проточной воде. захлёбывается этой гордостью, раздавленной в одночасье; захлёбывается собственной ничтожностью, и горечь поражения, наконец, сжимает её горло. а джабами юмэко улыбается. мило так, добродушно. приветливо. улыбается своими пухлыми, спелыми губами, и наблюдает внимательно за игрой мэри против нишинотоин-сан. волосы у той русые, стелятся тяжелыми локонами по белой ткани кимоно, растекаются ручьями под красным бантом; рукава шелестят по дощатому полу клуба, и бледные лилии сияют своей притворностью с подолов. ослепляют. нишинотоин-сан улыбается, как улыбаются заботливые матери. нишинотоин-сан поглядывает на своих подопечных из-под опущенных век и обыигрывает мэри, будто непутёвого ребёнка. только вот непутёвым детям их заботливые родители поддаются. табличка «микэ» тянет саотомэ мэри к полу, а после — ещё ниже, ко дну, будто камень на привязи. и мэри тонет только сильнее, и вода из-под крана уже не может смыть весь этот позор, что окутывает её. что проник под кожу, в кровь, в кривую ухмылку тонкими, искусанными губами. холод текущей воды не отрезвляет и не приводит в чувства — он только топит ещё сильнее, окончательно, и мэри чувствует кончиками пальцев песок, водоросли, мелкие камни и треснутые ракушки. здесь, наверное, она и должна быть. на своём месте. но джабами юмэко тоже проигрывает нишинотоин-сан. проигрывает с улыбкой, какой мэри ещё не видела. мэри, вообще, много чего ещё не видела и, честно признаться, не хочет больше видеть. ни юмэко, ни пухлых губ её, что растягиваются в улыбку. милую такую, добродушную. приветливую. или вовсе обезумевшую, что являет миру все тридцать два зуба, а в том числе и клыки — хищные. и смыкается челюсть юмэко на шее саотомэ мэри, и тонет она, эта самая саотомэ мэри, в чужом чарующем безумии. если бы юмэко была маньяком, убивающим людей, мэри была бы тем, кто отмывает место преступления и закапывает трупы. но юмэко, хвала небесам, людей не убивает. только если чуть-чуть, во время игры; заставляет поставить на кон всё. будь то собственная жизнь, мечты, цели, связи. что угодно значимое. и пока другие предают свои желания и близких людей, юмэко хихикает. истерично так, громко. и довольно. обещает, что больше никогда не будет играть в азартные игры и делает первый ход. потом — второй, третий, пятый. и выигрывает. снова и снова, не изменяя своим привычкам: ставит все имеющиеся у неё деньги, фишки, голоса, жизнь свою и близких. она отдаётся игре целиком и полностью, ведомая лишь зависимостью от адреналина, от чувства обреченности и последующей эйфории. — чёрт возьми, - цедит сквозь зубы саотомэ мэри, когда оказывается с юмэко в одной команде на сортировке долгов. и когда просит её объединиться тоже шипит это «чёрт возьми», и во время игры, даже по несколько раз за ход. но у саотомэ мэри нечего брать, только если прогнившее сердце и чёрную душу её, безвкусную и давно испорченную. но черти такое не любят, саотомэ мэри знает. черти сделок с ней не проводят, а дьявол смотрит на неё с презрением. но только если этот дьявол не джабами юмэко. она улыбается, когда её жизнь весит на тонком волосе собственных волос, и снова делает необдуманный ход. водит своим пальцем по ладони мэри, когда раздают новые карты. и уже всеми пальцами — по коленке, когда мэри нервно стучит ногой в неприятном ожидании. успокойся горячим шёпотом раздаётся над ухом, и мэри вздрагивает. до неё доносится аромат чужих духов: терпкий и дурманящий; напоминает о вездесущей вишне и гран-марнье. мы выиграем, твой… наш план безупречен — шепчет дьявол ей, будто заклинание какое. и мэри верит. и что они выиграют, и что вообще. она верит джабами юмэко. господи, она верит в слова самой джабами юмэко! но господь не слышит ее молитв. а ладонь у юмэко горячая, мягкая. её нежная кожа приятно проходится по острой коленке, потом резко ухает куда-то вниз, и худые пальцы острожно пробираются под ткань гольфа. мэри шипит на юмэко, дёргается, но пытается держать лицо. пытается стерпеть эту сладостную пытку, от которой по коже бегут мурашки. и пытается выиграть. стать человеком, наконец. чтобы гордо после заглядывать в лица обидчиков. и смеяться ядовито, злобно и самодовольно, а потом сгребать со стола все фишки. и они выигрывают. конечно, они выигрывают, ведь юмэко сказала, что так будет. а мэри ей поверила. и, что самое главное — доверилась. доверила всё своё естество, душу, тело, возможность быть человеком. и юмэко это доверие не теряет. даже когда прижимает мэри к холодящей спину стене в одной из туалетных комнат. юмэко улыбается — ни приветливо, ни подобно заботливой матери, ни самодовольно или по-настоящему сумасшедше. а так — хитро-хитро, почти что ухмыляется на озадаченный взгляд пары глаз напротив. и такую её улыбку мэри тоже не знает — как и много-много чего ещё, что юмэко умело прячет где-то внутри себя. но юмэко тоже ей — самой саотомэ мэри! — доверяет. хотя, по правде говоря, не стоит доверять тому, кто не доверяет самому себе. но юмэко, вопреки голосам разума, до неё давно не достающих, мэри целует. своими спелыми, красными, как самая сочная вишня, губами. оглаживает рукой чужую талию сквозь измятую блузу, после перебирается в блонд одного из хвостов, зарывается ладонью, наматывает локон на палец, не сдерживая улыбки. а мэри не хватает кислорода, не хватает места в этом туалете. она бросает взгляд на их отражения в зеркале, но не видит там привычной лгуньи. только зардевшуюся, тяжело дышащую девушку, и её взгляд всё не может зацепиться за что-то конкретное, затуманенный пеленой вожделения. — спасибо, - отчего-то говорит она вместо тысячи других слов, что можно было бы сейчас сказать. её сорвавшийся на хриплый шёпот голос отлетает от посеревшей плитки эхом, отдаётся набатом где-то в голове. мэри не сводит взгляда с зеркала, не решаясь поднять глаза и посмотреть, наконец, на юмэко. но это и не нужно — её вновь вовлекают в поцелуй, сильнее прижимая к стене, и глаза сами поневоле прикрываются. у мэри дрожат ресницы, дрожат руки, которые она не знает, куда пристроить — они то укладываются на чужие стройные плечи, то обвивают талию, не решаясь на большее. а юмэко тихо посмеивается, убирая размещавшиеся по лицу светлые пряди мэри за ухо и заставляя обратить на себя, наконец, внимание. мэри смущенно отрывает глаза от их отражения и заглядывает в самый настоящий омут. и тонет беспроглядно — посильнее, чем в проточной воде или непрекращающемся самокопании. и мэри больше не может отвести взгляд от чужих глаз, больших и чёрных, практически видя в них собственное отражение. — за тобой должок, - вдруг мурлычет ей на ухо юмэко, посылая по телу очередную волну мурашек, а после мажет поцелуем по щеке, практически невесомо и будто даже не задевая раскрасневшуюся кожу. и мэри не успевает даже ответить, как дверь в туалет закрывается, скрывая за собой чужой силуэт. мэри только касается кончиками подрагивающих пальцев своих губ, на которых, заметив в отражении, остался чужой вишнёвый блеск. но это маленькое поражение, определённо, приятнее любой из самых больших её побед.