Twins Bound to Death

Он просто курил, смотря в окно. Красный. Очень много красного. Кровь. На стенах. На столе, на светлом паркете тёмными струйками текут от общего большого пятна к входной двери, пачкают подошву новых чёрных, классических мужских туфель. Генри скривился, увидев на своём-чужом лице запёкшеющуюся кровь. Кровь на впалых щеках, прямом носу с лёгкой горбинкой, тонких губах, которые сливаются с земленистой кожей. Очень ярко. Кривые тонкие пальцы также запачканы алой жидкостью, держащие тонкую сигарету. Эдвард криво улыбнулся. Полуприкрытые тёмные глаза жестокие и усталые. Он приподнимается опираясь на трость и делает два шага в сторону создателя, в своей сутулой манере смотрит на того снизу вверх, чуть приподняв голову. —Неприятная ситуация, Генрри. —рычит существо, совершенно спокойно осматривая ошмётки трупа, вытекшие глаза. —Смойте с себя кровь, сейчас же! Эдвард! —Как скажите, доктор. Потушив сигарету об пепельницу, Эдвард, прихрамывая, покинул комнату. В нос ударил запах железа и прохладного ветра, что холодил бледную кожу. Его-своя кожа бледнее на несколько оттенков с примесью серости на щеках, словно поддтеки грязи или следы неизвестной болезни. У обычных людей щёки розоваты, но это не человек, он как угловатый осколок, маленький и всего лишь с одной отражающей стороной. В одну из первых ночей, после освобождения из заточения лабораториии темноты слепящей глаза, Генри приходил к нему с целью удушить. Но он не смог. Правда не смог. Маленький человек выглядел беззащитно и спокойно, свернувшись в позе эмбриона на просторной кровати. Глаза под веками двигались-ему снился сон. Оно тоже умеет видеть сны. Хмуриться. Генри присел на корточки рядом с его-своим лицом. Оно было прекрасно только для него. Генри прокручивал моменты с убийством весь день в своей голове, утром, когда следил как рассеяным и зашуганным взглядом, распрёпанный Эдвард рассмотривал свои перевязанные руки, чесал их и снова рассматривал будто видел впервые, всё было ясно: он изучал своё наконец отдельно обретённое тело. Генри представлял, как его широкие, сильные руки сожмуться на хрупкой шее. Как испуганно тот проснётся, маленький словно ребёнок, как будет елозить босыми ногами по простыне и брыкаться в руках создателя, как будет обдирать его руки ногтями. Как будет хрипеть, сопротивляться. В конечном итоге взгляд расфокусируется, а руки так яростно старающееся отодрать от себя свои-чужие руки ослабнут. Генри отвлёк короткий воглас, Эдвард расчесал кожу ногтями до крови и слизал её пробуя на вкус. —Нравиться? — спросил Генри, спокойно смотря на это несуразное чудо. Эдвард изподлобья холодно зыркнул на него, Генри вздохнул. Уродливое творение подняло руку и потянуло ладонь к лучу солнца, пропуская сквозь пальцы свет. Ладонь не просвечивает как раньше, когда он был лишь галлюцинацией. Эдвард улыбнулся уголками губ. Пристыжив этим мысли Генри об убийстве. «Оно живое. Оно не виновато, что живёт. Оно тоже должно жить.» Генри помнил, как сидел в тени и безудержно рыдал, моля Бога об избавления от тёмной половины, что так неустанно пожирала его, что так стремительно выхватывала минуты своей жизни, оставляя его в клетке их общего разума. Тогда он увидел свою первую галлюцинацию. Тень в полумраке приняло очертания человеческого силуэта. Первое что он увидел — это ноги. Обычные человеческие ноги, возможно 38-39 размера. Кожа цвета свежего трупа. Шаги крадучие, бесшумные. Эдвард медленно подошёл к нему. Раставил руки в стороны над ним, будто наперевшись на стеклянный купол. Генри стало страшно, он боялся поднять взгляд и встретиться со взглядом убийцы. Он задержал дыхание. Зажмурил глаза. Стал тише. Спустя бесчётное количество времени ужасное творение село рядом, неотрывно смотря в окно напротив. Если бы Генри поднял взгляд, то увидел бы на этом безчувственном, ужасно-маленьком лице дорожки слёз. *** — Эдвард, я хотел бы извиниться перед вами… Вы… — Генри почувствовал как осознание забивает гвоздь в грудь— моё творение, Эдвард. Доктор поставил поднос с двумя чашечками чая из тонкого фарфора на предкроватную тумбочку. Эдвард сел на кровати. Аспидно-чёрные растрёпанные волосы разметались в стороны, прикрыли глаза и Генри начало управлять желание убрать их и открыть своё-чужое лицо. —Эдвард, вы можете мне рассказать обо всём, что вас тревожит. Поставив ноги на перекладинку стула, мистер ссутулившись в своей привычной манере, повернулся лицом к окну, рассматривая облупившиееся белую краску на ветхой раме. —Эдвард.—снова этот голос, заставляющий осечься. Ноль реакции. Поддергивание коленом в ускоряющемся темпе. Чёрные глаза смотрят в разные стороны, включая и потолок, лишь бы не смотреть в карие напротив. Доктор поймал чужой взгляд, котрый не задержался на его глазах. Эдвард прикрыл глаза, обрамлённые длинными чёрными ресницами. —Я совершенно не понимаю…— прозвучал хриплый, низкий голос в тишине комнаты. Эдвард приоткрыл глаза. — Я… Я лишь зло, во мне же нет ничего хорошего, Генрри… Но вы не избавляетесь от меня. Генри вздохнул. Придвинул стул и сел напротив своего творения. Напряжённая тишина по ощущениям занимала вечность. —И это вас тревожит сегодня весь день? Вы ходите сам не свой. Я, понимаете, это может вам сложно будет понять… —Я не ребёнок. — он встрепенулся и нагнул голову слегка в левый бок, так он делал когда был раздражён. Замирал и с грацией хищника приближался очень медленно к своей жертве, словно дикое животное над которым доминирует инстинкт «убить». Джон нередко жаловался Генри, что такое поведение Эдварда, меняющаяся по щелчку пальцев, до муражек пугало его и было вполне опасным для других. Стальной, жестокий взгляд чёрных радужек глаз, что сливаются со зрачком, изподлобья, всегда пригвождал к месту. —Я знаю, знаю это, Эдвард и я хочу чтобы ты знал кое-что важное. — он кажется занервничал, совершенно не предсказуемой могла быть реакция его альтер-эго. С ним он всегда говорил спокойно, сдержанно, тщательно подбирал слова, зная о злопамятности и сильной обидчивости. Эдвард это ненавидел. Это малое из списка того, что он ненавидел. Он не переносил сдержанность Генри с самого своего осознания как отдельной личности. До чистоты натёртый кристальный характер, но он знал: всё начищенное быстро портиться и характер доктора не попал под исключение. Они ссорились. Очень много ссорились между собой. —Я люблю вас. Как свою неотъемлемую часть, Эдвард. —Разве ваши родители не научились говорить правду, Генрри. Он ожидал всё угодно: истерику, слёзы, агрессию, и даже удара, но только не равнодушие. — Знаете, так не бывает, когда сначала утверждаете, что собираетесь убить, а потом резко тыкаете противоположностью.— Эдвард был спокоен, за всё время он не смотрел на создателя как гадюка. Тихий голос сквозил равнодушием, присутствовал оттенок непонятного смирения. — Невозможно полюбить, если ненавидишь, я это знаю, уж поверьте мне, Генрри. —Вы не можете любить, Эдвард. —В яблочко! —Эдвард показал на Генри взмахом пальца. —А кто же это сотворил-то, а? Кто так наложал в этой жизни? —Вы тоже часть меня. —На которую можно скинуть ответственность. — Эдвард приподнял тёмные брови, и гадко улыбнулся Генри. Руки спокойно покоились на коленях, нога немного поддергивалась. Настала напряжённая тишина. День подходил к завершению, отражая оранжевый закат на высцевших обоях. *** Следущий день стал хуже. Дождь. Холодный ливень и жёлтое небо. Жёлтая мрачность. Генри работал над документами, а точнее над своей личной записной книжкой. Рассматривая почеркушки Эдварда. — Я хочу, немного понять как работает твоя фантазия, Эдвард. — тактично и без агрессии. — Нарисуй мне что-нибудь. И Эдвард долго думал прежде чем что-то чиркать. На следующий день изучение повторилось. — Нипиши мне что-нибудь. Эдвард Генри присел на корточки рядом со своим творением, что сидело на полу. Маленькое и ужасное. Он написал, много чего написал. Рассматривая спиральные узоры и квадраты похожие на клетку, Генри для себя отметил, что развитие Эдварда не так уж притупилось после разделения. Генри пролистнул страницу, где гласилось: «06.06.18**.Пониженный иммунитет. Эдвард просился на улицу, но солнце из окна обожгло его ещё не адаптирующуеся кожу.» «06.06.18**. Эдвард учиться ходить (заново?)» «07.06.18**. Эдвард молчалив, это настораживает.» А рядом широким и кривым почерком: «высокая температура, вечером в 22:30». Последнее Генри уже писал на коленях, сидя в ногах на кровати у Эдварда. —Подержи котика. Эдвард.—Генри протянул ему рыжий, пушистый комок. Коту явно было полгода. — Хочу убедиться нет ли у тебя на животных аллергия. —Таким образом? —Эдвард принял из чужих-своих рук кота, не прерывая зрительный контакт с глазами напротив. — Ничего не происходит. Он погладил кота по голове рывком, взъерошив пушистую шёрстку. — Можно его оставить у себя? —Да, да, конечно. — Генри явно не ожидал такого вопроса. «10.07.18**. Кожа очень тонкая, свертываемость крови недоразвитое. Кожа рассекается сильнее от обычной царапины. Синяки заживают долго.» На плечи Генри опустились ледяные руки. — Вы всё записываете? — Тонкие руки обняли его за шею. Словно змея. «Привычка» —подумал Генри. " 12.07.18**. У Эдварда стресс. Наступил период глубокой апатии. Я ещё проверяю свой эксперимент, по нахождению нас далеко друг от друга». «13.07.188**. У меня проследуется глубокая апатия и метофорическая дыра внутри. Будто не хватает чего-то родного и близкого». " 15.08.18**.Осмотр коленной чашечки. Серьёзных проблем нет. Странная хромота. Возможно, дефект последствия эксперимента.» «17.08.18**.Он наконец доверился мне в помощи с передвижением. Жалуется на пол, рассматривая его и говоря, что на нём за осколки?» «18.08.18**. Быстро приспосабливается и схватывает всё налету. Быстрое развитие, не как я предполагал. Постоянно таскает с собой кота. Имя ещё ему не придумал.» «20.08.18**.Ночует в моей комнате. Я его не прогоняю» «22.08.18**.Сдержанно общается с Пулом. Но всё ещё равнодушен ко всему». Сегодня я решился на важный разговор. В лаборатории мы протирали пробирки и стеклопасуду, проводили, так скажем, генеральную уборку. Эдвард протирал стеклянные шкафы снизу, я сверху из-за сильной разницы в росте. Эдварду досталось протереть ростовое зеркало. Оно видело по истине ужасные вещи. —Эдвард. Мне нужно уехать на некоторое время… — Ага… Хорошо. — безэмоционально ответил он, протирая одной рукой зеркальную поверхность, а другой, уперевшись на трость.Чистое зеркало приветствовало его ровным отражением, без единого скола. Лицо белее мела выглядело неестественно. Безэмоциональность сменилось на раздражение. «Почему он снова уходит?» «Разве прошлого раза ему было не достаточно? Да, я чуть не сдох!» Раньше было особенно. Раньше Эдвард более ярко ощущал борьбу за своё существование. Пусть и малое количество времени, но всё же… … Он был живым. Он мог несколько часов сидеть в своей гнилой квартирке в Сохо на кровати и просто рассматривать стену, разговаривая с Генри. Любой человек со стороны увидев это, мог посчитать маленького человека слетевшим с катушек. Он просто пялил в стену. Чтобы снова почувствовать чесотку, расчесать руки до крови и упасть сгинаясь в две погибели в судорогах на пол. Чувствовать треск костей и застывший ком тошноты в горле, агонию, изворачиваться от боли как змея пронзённая копьём. Глухо стонать и скулить кусая руку, чтобы не закричать. В одну из этих ночей, до метаморфоз в оболочку оригинала, Эдвард сидел в ванной, пока что голос Генри в его голове отчётливо не спросил: «Эдвард, всё в порядке? У нас мало времени» Чертовски мало. —«Эдвард, вода ледяная… Вы чувствуете?» Он чувствовал. Зудом под кожей. Эдвард положил затылок на бортик, чуть скатившись вниз в остывшую окровавленую воду полукруглой ванны. Глубоко Вздохнул, чувствуя треск и боль скованности рёбер. На виске ярко-багрянной большой синяк. То-ли от угла, то-ли от чужого кулака. Колени-разбиты, ладони-оцарапаны. Хайд вытащил мокрую руку за пределы бортика белоснежной ванны, оставив её на весу. Он снова подрался. Выместил свою ярость на недалёкого прохожего. Кровь застывшая под обломанными ногтями омылась водой, осталась под ними и каплями капала на плиты пола. Он нездорово улыбнулся кривыми губами. Пальцы. Это первое что у них предавалось действию метаморфоз. Сначала они меняют цвет кожи, затем ломаются с громким хрустом, неестественно принимая другую форму. Ногти становятся короткими и аккуратно подстриженными в зависимости кто из них существует. У Хайда же пальцы становились тоньше, кривее, узловатее. Ногти очень быстро отрастали. Эдвард опускается ниже под воду, охватывает голову руками, поморщившись от прикосновения к гиматоме. Аспидно-чёрные кудри стали не такими пышными и объёмными. Волосы медленно расплывались под водой в чёрный, не ровный нимб. На поверхности остался лишь острый кончик носа, для того чтобы дышать. Дышать было всё тяжелей. Джекилл считал Хайда болезнью. Тяжелой опохолью. Но всё же любил его. Любил, как свою вторую половину души. После неудачи эксперимента, когда он очнулся от первых болезненных метаморфоз, доктор Джекилл чувствовал только прилив радости, рассматривая новую оболочку. Новая кожа, словно кожа леняющей змеи. Земленистый-нелицеприятный цвет. Кривость бледных губ. Серые разводы на щеках, будто размазанная и высохшая тушь. В этом доктор Джекилл видел только красоту.